Правосудие за бабки - как это было 2 века назад.

Тем, кто ратует за восстановление монархии, было бы не лишне знать, что правосудие в России всегда продавалось и покупалось. Причем на самом высоком уровне - в Сенате и Государственном Совете. такая мысль пришла мне после того, как я прочел "Записку о ритуальных убийствах", изданную в 1844 году, написанную известным составителем словаря русского языка ученым Владимиром Ивановичем Далем. В этой "Записке...", которую всю можно найти здесь: http://az.lib.ru/d/dalx_w_i/text_0180.shtml , рассказывется о так называемом "Велижском деле":

"22-го апреля 1823 года солдатский сын Федор Емельянов, 3,5 годов, пропал в Велиже без вести. Это было в самый день Светлого Христова Воскресения. Труп мальчика найден на Фоминой неделе за городом, в лесу, в таком виде, что уже никто, из жителей не мог сомневаться в истине возникшего подозрения и распространившихся, через какую-то ворожею, глухих слухов, а именно, что мальчик был зверски замучен жидами. По всему телу были накожные ссадины, будто кожу сильно чем-нибудь терли; ногти были острижены вплоть до тела; по всему телу множество небольших ран, будто проткнутых гвоздем; синие, затекшие кровью ноги доказывали, что под коленами положена была крепкая повязка; нос и губы приплюснуты, также от бывшей повязки, которая оставила даже багровый знак на затылке, от узла; а, наконец, над мальчиком произведено было еврейское обрезание.

Все это доказывало неоспоримо, как отозвался под присягою врач, что ребенок замучен с умыслом, рассудителыно; из состояния же внутренностей видно было, что он содержался несколько дней без пищи. Злодеяние совершено было сверх того на обнаженном ребенке, а тело впоследствии обмыто и одето; ибо на белье и платье не было никакого, признака крови. По следам и колеям около того места, где труп лежал, было видно, что парная повозка или бричка подъезжала с дороги к этому месту, а труп отнесен оттуда к болоту пешком. Подозрение объявлено было родителями и другими людьми на жидов, и другой причины мученической смерти невинного младенца никто не мог придумать."

........... Любители истории могут прочитать всю "Записку..." целиком. Я ограничусь лишь окончанием этого дела:

"В 1829 году комиссия представила наконец полный обзор этих ужасных происшествий, обвиняя жидов во всем и считая их уличенными; кроме умерших и бежавших, их осталось еще под стражей сорок два человека обоего пола. Генерал-губернатор того же мнения, как и предшественник его, - представил обстоятельный всеподданнейший рапорт, в коем также положительно обвинял жидов и считал их изобличенными.

В самой вещи, сообразив все обстоятельства, нельзя не согласиться с заключением комиссии и генерал-губернатора. Предсказания Терентьевой и Еремеевой, согласно с коими происшествие исполнилось, совершенно не объяснимы, если не поверить им, что одна сама продала мальчика, а другая подслушала разговор; согласное показание Терентьевой, Максимовой и Козловской обо всех подробностях убийства и согласные с сим подобные обстоятельства, подтвержденные посторонними свидетелями под присягой, совершенная невозможность сделать такое во всем согласное показание и не изменять его в течение нескольких лет, если бы это не была одна истина - особенно если рассудить, что две из женщин сих жили в постоянной вражде, не могли говорить между собою равнодушно, даже в присутствии комиссии, а третья была уже замужем за шляхтичем и не могла иметь никакого повода к такому ужасному поклепу на себя и на других;

далее, показание посторонних свидетелей, из коих иные видели, как жиды проскакали на заре в бричке по тому направлению, где найден труп, - одна видела мальчика в руках Цетлиной, - два других видели его в доме ее, в спальне и в ларе; состояние, в коем найден труп - накожные ссадины, ранки, затекшие, побагровевшие ноги, приплюснутый рот и нос, синяк от узла на затылке, вплоть остриженные ногти, еврейское обрезание, и проч. - вполне согласовавшееся с показанием трех женщин о том, каким образом замучен ребенок; поведение подсудимых при допросах, обнаруженная стычка их, наглое и бессмысленное запирательство во всем относящемся к этому делу; изобличение каждого из них во многих ложных показаниях; притворство некоторых больными и сумасшедшими; бегство других и попытки к тому третьих; старание подкупить священника, увещателя доказчиц;

ночной караул и сборища у Берлиных, Нахимовских, Цетлиных - в чем они сначала также запирались; и наконец собственное сознание Ноты Прудкова, Зелика Брусованскаго, Фратки Девирц, Фейги Вульфсон и Ицки Нахимовского в преступлении и явное колебание других, а равно и изобличающая виновных перехваченная у них переписка, - вот улики и доказательства, на коих комиссия и генерал-губернатор основывались, почитали евреев до того уличенными, что находили уже собственное сознание их не нужным, тем более, что в пользу евреев не говорило ровно ни одно обстоятельство и оправданий или доказательств невинности своей ни один из них не мог представить никаких - кроме явной лжи и наглого запирательства. Они представили, при общем и подробном донесении, именной список евреев, где степень вины каждого была в подробности обозначена."

Однако, несмотря на все вышесказанное, финал истории следующий:

"В Правительствующем Сенате произошло разногласие; некоторые г.г.

сенаторы соглашались с заключением комиссии и присуждали жидов к наказанию; другие колебались; третьи оправдывали их; опять иные желали только принять предупредительные меры на будущее время и делали различные по сему предположения. Посему дело внесено было в Государственный Совет, где состоялось 18-го января 1835 года Высочайше утвержденное мнение:

Что показания доносчиц, заключая в себе многие противоречия и несообразности, без всяких положительных улик или несомненных доводов, не могут быть приняты судебным доказательством к обвинению евреев; а потому:

1. Евреев подсудимых по делу об умерщвлении солдатского сына Емельянова и по другим подобным делам, заключающимся в Велижском производстве, а равно по делам о поругании над христианскою святынею, как положительно не уличены, от суда и следствия освободить.

2. Доказчиц, христианок: крестьянку Терентьеву, солдатку Максимову и шляхтянку Козловскую, не доказавших тех ужасных преступлений и отступления от веры, которые они сами на себя возводили, но виновных в изветах, коих впоследствии ничем не могли подтвердить, сослать в Сибирь на поселение, лишив Козловскую шляхетства.

Затем, Еремееву, Желнову и проч. освободить, предав первую церковному покаянию."

Интересны также и современные трактовки Велижского дела:

"Через сорок лет после заключительного акта велижской трагедии (дело официально закончилось 18 января 1835 г.) в Велиже, где пишущий эти строки провел свои первые сознательные годы, сохранились лишь слабые следы события, некогда потрясшего город до самого основания. Целое поколение отделяло нас, детей, чье пугливое воображение распалялось страшными пересказами полузабытой легенды, от тех, для кого эта страшная сказка была действительностью.

Старые, заброшенные могилы, принявшие в себя первых жертв кровавого и ложного обвинения, терялись среди нестройных рядов могил новых, недавних, и дорожки к ним густо заросли травой. Город существовал как обычно. На площади, на прилегающих к ней улицах, возле домов, еще недавно служивших тюрьмами, и в самих этих домах, внутренние помещения которых десять лет подряд оглашались только мерным лязгом цепей, – повсюду шумно творилась жизнь. Так же, как и за полстолетия до того, на Петербургской улице, у реки, недалеко от перевоза, бойко торговал шинок Ханы Цетлин, теперь принадлежавший сыну ее Ильке, и так же гостеприимно, как пятьдесят лет назад, раскрывал свои двери перед толпой второй, лежавший по другую сторону улицы; хозяином его некогда был один из героев пережитой трагедии – Носон Берлин.

И точно так же как тогда, незаменимой в домашнем еврейском обиходе личностью была вечно пьяная, распутная баба – без роду и племени, умная и наглая, с синими запекшимися губами и маленькими бегающими глазками. Водоноска, истопница, судомойка, она по субботам тушила свечи, доила коров, «распечатывала» печи, в пасхальную ночь выпивала «остатки», коверкая, твердила еврейские благословения, прислуживала родильницам, встречала новобрачных, провожала умирающих, всем говорила «ты», всем лгала и всех ненавидела. Это была типичная Марья Терентьева (хоть и звали ее Олёной), чей лживый заплетающийся язык полстолетия назад, фигурально выражаясь, заковал в кандалы десятки ни в чем не повинных людей. И за полтинник меди или полуштоф водки первый же встречный, если бы это ему понадобилось, легко мог и впрямь превратить ее в новую Терентьеву, вызвав из тьмы забвения давно растаявшую в тумане кошмарную тень.

Жизнь залечила старые раны. И только раз в год, в 18-й день месяца шват, в годовщину открытия запечатанных некогда еврейских молелен, город один вечер предавался праздничному веселью. Синагоги – особенно в первое время после трагедии – богато иллюминовались плошками, кое-где раздавалась музыка, и знаменитый местный маэстро Рувим Берсон замечательно играл на своей маленькой послушной скрипке. Женщины устраивали хоровод, а Итка Берлин, в черном шелковом чепце с красными цветами и развевавшимися по воздуху голубыми лентами, ловко приседала в такт музыке, прихлопывая пухлыми белыми ладошками."

Ну и так далее... Прям представляешь себе пухлые белые ладошки Итки Берлин. И вспоминается описание детского трупика: "По всему телу были накожные ссадины, будто кожу сильно чем-нибудь терли; ногти были острижены вплоть до тела; по всему телу множество небольших ран, будто проткнутых гвоздем; синие, затекшие кровью ноги доказывали, что под коленами положена была крепкая повязка; нос и губы приплюснуты, также от бывшей повязки, которая оставила даже багровый знак на затылке, от узла; а, наконец, над мальчиком произведено было еврейское обрезание."

Автор этого шедевра - некий Мирон Рывкин. (http://www.lechaim.ru/ARHIV/139/rivkin.htm)