Почему нельзя перейти к рынку

На модерации Отложенный Эта заметка написана в 1990 г., когда "рыночные реформы" еще и не начинались. Хоть опубликовать ее не удалось и до сих пор, её читал Г. Явлинский, но сказал, что "не смотрит на вещи так мрачно". Лучше бы посмотрел... Как профессионально-понимающе улыбаются отцы наших экономических программ перехода к рынку (от Абалкина через Бунича и вплоть до Явлинского), когда им приходится возражать против уподобления Его Величества Рынка какому-то блошино-вшивому рынку, вроде местного Кооперативного. Нет, говорят они, хоть слово одно, но в содержании «две больших разницы».

Этим они, конечно, заявляют, что вы, ребята, ни хрена не понимаете в Рынке и посему не мешайте нам его делать. И вот уже сыплется масса умных Программ, планирующих перейти к Рынку. Не вдаваясь в рассуждения по поводу этих абсурдных попыток планировать свободу, разберем сам принцип рынка, к которому они обещают привести страну. Этот принцип — свободная торговля свободных предпринимателей — ничуть не отличается от принципа Кооперативного рынка, также зиждящегося на свободной торговле. А это значит, что наши планирующие академики грезят тем же самым рынком, который нам известен с рождения; не случайно мы от их грез постепенно приходим во все более и более громкий ужас.

Увы, экономистам не только не стоит открещиваться от блошиных рынков, показывая, как нужно устроить Рынок, но, наоборот, нужно наконец осознать, что обычный (Сенной ли, Кооперативный ли, Коммунистический ли) рынок — это все видимая сторона того «политэкономического» рынка, который живет и здравствует в настоящий момент в народном хозяйстве. Свободная торговля пачкой «Астры» за 2 р. на Кооперативном рынке в Краснодаре — это изящная улыбка свободной торговли «блатом» фарцовщика и завмага (завбазы и т.д.), которая в свою очередь есть откровенный оскал свободной номенклатурной торговли руководящими идеями насчет народного счастья. Все это — одна система, один экономико-торговый механизм (блестяще намечены его закономерности в статье Л. Тимофеева: «Октябрь», 1990, № 7). Отсюда следует: если в обществе есть хоть один базар, то обязательно в нем есть также и всероссийский, всесоюзный, всемирный рынок.

Ни одно общество по самой своей природе не обойдется без обмена продуктами, благами, товарами, идеями, совестью и т.д. Именно этот обмен и является рынком. Самое наглядное выражение рынка — это базарчик, где каждый из нас приобретает себе хоть что-нибудь, хотя бы неприятные эмоции, как первый обкомовский работник. Как известно, история Советской власти не знает такого дня, когда базарчики исчезли бы со священной коммунистической территории. Наоборот, именно в советские годы толкучка приобрела союзные значение и размах: жизнь многих и многих была бы просто немыслима без нее. Потому-то не стоит верить всем, покаянно биющим себя в грудь: ой, беда, рынка — нету!

Извините, рынок был, рынок есть, рынок будет всегда! Общее же требование экономистов перейти к рынку так же нелепо, как требование перейти на двадцатипятичасовые сутки. Как это, скажете вы, разве можно у нас любому гражданину свободно продать или купить кусок земли, завод, ферму? Не только можно, но и свободно продается на протяжении всех семидесяти с лишним лет коммунизма. Но не спешите натужно вспоминать миллионные суммы своих приобретений: /вся советская торговля была невидимой, тайной, хотя ни для кого не составляла секрета/. //Статья в основном была написана 7-8 ноября 1990 г. В косых скобках — добавления от ноября 1991 г., когда шло бурное преображение Советской власти. Все это — до ее официального падения. Кроме того в двойных косых скобках даны еще более поздние комментарии, подводящие к более современным видам фактов и терминам//. В зависимости от того, что прежде всего приобретается на рынке, он может быть продуктовым, промышленным, земельным, товарным, рынком рабочей силы, экономическим, сексуальным, политическим, идейным и т.д.

Свободная торговля, которая идет у нас, это совсем не то доброе старое занятие обмена товара на деньгу (заметьте: теми, кто имеет товар и деньги), /которое было главным во времена Маркса и которое давно кануло в Лету во всем мире/. Потому что коммунистический рынок — это отнюдь не товарно-денежный рынок капитализма свободной конкуренции, это — идейно-номенклатурный (иерархический) рынок. Если во времена Маркса каждый человек, имеющий деньги, независимо от цвета кожи, болезней, семейного положения и привычек мог свободно купить такой товар, на который у него хватало денег, то нынче каждый человек покупает себе ровно такое количество коммунизма (современный товар), сколько позволяет ему его положение в административной иерархии (современные деньги). Всякий коммунизм состоит в изобилии продуктов для желудка и продуктов для рассудка; все ступени административной иерархии живут в том или ином изобилии: верхние даже страдают от пресыщения желудков коммунизмом, нижние — от пресыщения рассудка коммунистической идеей. Все довольны, все смеются.

Разменной монетой стало положение, так называемый «блат», товаром — идейные продукты и продуктовые идеи; рыночное же производство — процесс приведения в действие блата для обмена некоторого количества идейного продукта на продуктовую идею — жратву, блага. //Нынешний рынок является ПО-МЕСТНЫМ КОММУНИЗМОМ: качество коммунизма зависит от блатных особенностей твоего места (региона, должности, родства), с помощью которого обменивается на изобилие любая демагогия (демократическая, коммунистическая, националистическая и т.д.) — 27. 02. 1996.// Чем выше положение, занятое по блату выслуживания, тем меньше идейного продукта /коммунистической, во-обще — мифологической фразеологии/ требуется для обильной кормежки. По сути, генсек обязан соврать только одно слово: «Коммунизм-коммунизм!» и тут же может возвращаться в свой коммунистический рай. Зато бедный Ванечка должен врать, изворачиваться на каждом шагу, чтобы, ничего не делая, иметь все, положенное по рангу, продав лишь свою совесть. В самом деле, если мы у Кооперативного рынка покупаем пачку «Астры» за 2 р., то мы прекрасно знаем, что она, в конце концов, украдена из госторговли, и по-честному (по коммунистической совести) нужно не деньги давать продавцу, а вести его в тюрьму.

И — остаться без сигарет (колбасы, кофе, машины, хлеба и т.д.). Нет, все мы умнее и честнее своей коммунистической совести: ее, родную, загоняем в об-мен на «Астру», сетуя лишь на то, что она, комсовесть, уж больно дешева нынче. Раньше мы торговали ею по более серьезному поводу: голосовали за расстрел, осуждали Солженицына, усердствовали в дифирамбах. //Сейчас торговля совестью вообще имеет множественно-личностный, ситуативный, нешаблонный характер: каждый торгует собой, самоуважением на строго персональный лад: нужно выслужиться перед шефом — прибавит копейку; побастовать — сверх украденного будет еще и зарплата; пойти в торгаши — хрен с ней, с наукой... — 27. 02. 1996.// Каждому советскому человеку известно, что деньги — это бумага, а связи куда ценнее денег. Это позволяет нормальному экономисту толковать об отсутствии рынка и наличии административной системы.

На самом деле у нас нет товарно-денежного рынка; точнее, он есть, но имеет самое второстепенное значение, находясь на окраине, периферии идейно-номенклатурного как просто обслуживающий инструмент… Административная система — это и есть новый рынок, в котором мы существуем, переходя с одного его витка на другой. Что сделаешь, история не стоит на месте: натуральный рынок был сменен денежным, денежный — монополистическим, монополистический — идейно-иерархическим. Что сделаешь, если экономисты, не поспевая за историческим развитием, изо всех сил хотят вернуть к тому, что давно кануло в Лету: робко-робко говорят о частной собственности (тоже, кстати, «уничтоженной»; как будто Сталин или Горбачев — это не шефы частных супер-компаний!) на землю, заводы и т.д. Какая ерунда! На идейно-номенклатурном рынке не имеет никакого значения факт частного владения чем-либо, кроме Идеи определенного ранга и Места определенного уровня. Все мы с вами являемся частными собственниками. /Частная собственность вообще заключается в частном — частичном, особенном — владении какой-то общественной силой; в отличие от нее личная собственность — то, что присваивается и усваивается в одиночку. Частной собственностью является все то, что будучи связано с именем одного человека, не может существовать без содействия всего общества.

Что в любой момент является частной, а что личной собственностью, зависит не от Маркса или Горбачева, а от того, какое отношение в обществе является экономикой, производством. В марксовское время это капитал — отношение по производству и присвоению прибавочной стоимости. В советское, включая нынешнее, — это Госплан, отношение по духовному производству многих идей жизни и выбору одного варианта её. Если раньше противоположная частная собственность на капитал рабочего и капиталиста обеспечивала первому личное владение зарплатой (или пособием), а второму — средней нормой прибыли, то теперь противоположное частное владение госпланом обеспечивает народу личное владение вариантами (мечтами о будущем), а чиновничеству — владение выбором, правом решать, как жить каждому из народа.

Весь народ, от Ваньки до Горбачева, грезит сытой жизнью, хотя и чем выше, тем меньше грезит; и весь же чиновный аппарат, от Горбачева до Ваньки, хотя и чем ниже, тем меньше, выбирает — единый соцвыбор, т.е. отдает свое право решать опять центру. Правитель и его окружение владеют выбором реальным (законом) и могут жить идеально, а весь народ по угасающей может выбирать лишь по идее (в мечтах, по понятиям), а жить — в суровейшей реальности. Вся приватизация, которая нынче требуется, должна состоять в том, чтобы отобрать из личной собственности верхних чиновников (от Царя до Советов всех уровней) право реального выбора. Для этого госплан надо передать из частной собственности государства в частную собственность народа, гражданского общества (первый шаг на этом пути — признание в теории частной собственности неуничтожаемой). //Скажем, это сделано в настоящей статье. Автор этих строк уже с 1986 года пытается достучаться до слуха столпов.

Но он не имеет никакого блата и проникнуть, несмотря на все усилия, никуда не может. Когда статья попадет в печать, это будет означать что система блата наконец стала разрушаться, т.е. что наша свобода близка.// Это значит, не приватизировать завод, землю (ведь все равно госплан, такая или сякая власть не даст работать), а приватизировать право всех людей свободно договариваться об условиях любого дела, поступка, слова (в том числе — о налогах, оплате, ценах). Требуется одна-единственная бумажка из центра, отменяющая все противоречащие ей законы и конституции: закон о Договоре, где было бы сказано, что все должно возникать и вестись по условиям, договору трех субъектов жизни, экономики и политики: Личности, любого объединения Личностей (предприятия, организации) и территориального Совета.

Пора понять, что нет и не может быть одного выбора, одного выхода (как это предлагают всякие программы) из кризиса отношений единства выбора. Нужно разрешить людям самим выходить из своей беды так, как они это хотят и могут. Нужно не мешать людям жить – позволить действовать по взаимовыгодной договоренности, а не по центру выгодной принудиловке. К сожалению, этому мешают не только Горбачев и Советы, но и экономисты, не желающие терять звание отцов экономики. Итак, мы все с вами реально частные собственники./ А программы перехода к рынку, тайно или явно жаждущие признать нас собственниками, — не что иное как стремление Иерархии объявить собственностью дворника метлу, а собственностью Горбачева — власть (Кремль).

Надо ли говорить, что и дворник, и Горбачев фактически владеют тем, что им сейчас планируют передать юридически. Следовательно, смысл всех наших (уже провалившихся) Программ, похожих друг на друга, как две капли воды (о чем проговорился, например, С. Шаталин, признавая, что в Программах правительства СССР и «500 дней» «за общностью слов скрывается различное содержание » — «Комсомольская правда», 4 ноября 1990 г.), состоит только в том, чтобы на словах произвести то, что имеется на деле. Эта словопоносная революция, происходящая во всех Советах власти, протекает вполне успешно: генсек уже Президент (пока Союза, завтра, глядишь, Союзной корпорации), газета или журнал — уже орган редакции, а металлолом давно устарев-ших заводов и яд давно отравленных полей вот-вот станет законной собственностью Ванечек.

Все сестры полу-чают, наконец, серьгу, на которой «законно» можно будет написать: «МОЕ». //Надо признать, что эта приватизация прошла на удивление успешно: не дали даже металлолома, только яд — 27. 02. 1996.// Даже на это «великое» лживое слово никак не решатся Советы и Академики, не говоря уж о генсеках и президентах: сказать это — значит признать ложь семидесяти лет абсолютной, не знающей ни нотки оправдания, это значит отдать себя на растерзание толпе и потерять свое Место, свою грядущую собственность. Именно поэтому Советы стараются изо всех сил: так хотят сказать «мое», чтобы никто этого не понял /но при этом все получают воздух, а некоторые – дворцы из воздуха, который чудесным образом может материализоваться/. Итак, нельзя перейти к рынку вообще, как это требуют наши новые демократические плановики.

Из их требований следует: они либо ничего не понимают в экономике, либо — изо всех сил врут. Ни то, ни другое не делает им чести. Можно перейти от одной ступени рынка к другой — но это совершенно другая задача и другие проблемы. За годы советской власти в идейно-иерархическом рынке произошло несколько переходов, которые вовлекали в чиновный обмен совести на жратву все большие толпы простых смертных. Теперь в эту рыночную игру вовлечен каждый: коммунистическая совесть цепляется за фразеологию, но капиталистический желудок метет все подряд и, ей-богу, за кусок севрюжины с хреном вот-вот бойко загонит всю коммунистическую территорию по примеру восточных немцев. //Это как раз и произошло через год с распадом Советского Союза, когда «русские» приватизировали Россию, «украинцы» — Украину и т. д. А через три — с упразднением Советов вообще. Сейчас бы нам только не загнать всю «демократическую» территорию — уже и ни за хрен, а за кусок фиктивного права выбора — 27. 02. 1996. Увы: на президентских выборах 1996 г. продали себя в рабство пышно расцветшему государству-мафии с его многоступенчатой полисной системой рабовладения и принуждения к труду — 30. 10. 1999.// Слава богу, чем больше фразеологии, тем больше к ней недоверия; чем труднее набить желудок, тем больше работает голова. 7-8. 11. 1990 г.