Cветлый день бойцов сталинского диван-фронта

В этот торжественный день с моей стороны было бы непростительным бессердечием не поздравить бойцов сталинского диван-фронта с днём рождением Великого Вождя и друга всех Интернет-серферов мира.

Помимо поздравлений открываю также небольшой частный мемораильный музей вещей Великого Вождя. Дабы каждый мог посмотреть и умилиться. Я сейчас очень сильно занят, но всё равно вырвал кусок своего времени для создания этого музея. Засим прошу под кат.


Пальто товарища Сталина. Шерсть, шёлк.


Домашний халат товарища Сталина их фейдешина.


Сапоги товарища Сталина.


Фуражка товарища Сталина.


Трубка товарища Сталина.


Чайная чашка с блюдцем из сервиза с дачи товарища Сталина в Волынском.


Пресс-папье товарища Сталину (подарок рабочих Сталинградского тракторостроительного завода в честь 15-й годовщины обороны Царицына).


Факсимиле товарища Сталина.


Образцы бланков товарища Сталина и его визитка.


Членский билет № 103 члена ЦК КПСС товарища И.В. Сталина.


Документ об осквернении гроба товарища Сталина коммунистами-перевёртышами (не исключено, что документ фальшивый, поскольку какой-то он подозрительный и наверняка печатался на разных машинках!).


Ну и в качестве бонуса редкий фотодокумент, подтверждающий, что товарищ Сталин тоже любил танчики.

Ну а кто не видел, предлагаю посетить филиал музея – Сталинскую дачу в Волынском.

Конечно, к вещам Великого Вождя надо бы присовокупить какую-нибудь назидательную речь. Однако мне как на зло сейчас ничего в головку не лезет. Поэтому я присовокуплю рассказ. Не свой, а Даниила Хармса. Почему именно этот рассказ я решил присовокупить, сказать не берусь. Но мне почему-то кажется, что он очень уместен, как часть экспозиции. Впрочем, если я ошибся, не судите строго. Итак.

Воспоминания одного мудрого старика

Я был очень мудрым стариком. Теперь я уже не то, считайте даже, что меня нет. Но было время, когда любой из вас пришел бы ко мне, и какая бы тяжесть ни томила его душу, какие бы грехи ни терзали его мысли, я бы обнял его и сказал: «Сын мой, утешься, ибо никакая тяжесть души твоей не томит и никаких грехов не вижу я в теле твоём», и он убежал бы от меня счастливый и радостный.

Я был велик и силён. Люди, встречая меня на улице, шарахались в сторону, и я проходил сквозь толпу, как утюг.

Мне часто целовали ноги, но я не протестовал, я знал, что достоин этого. Зачем лишать людей радости почтить меня? Я даже сам, будучи чрезвычайно гибким в теле, попробовал поцеловать себе свою собственную ногу. Я сел на скамейку, взял в руки свою правую ногу и подтянул ее к лицу. Мне удалось поцеловать большой палец на ноге. Я был счастлив. Я понял счастье других людей.

Все преклонялись передо мной! И не люди, даже звери, даже разные букашки ползали передо мной и виляли своими хвостами. А кошки! Те просто души во мне не чаяли и, каким-то образом сцепившись лапами друг с другом, бежали передо мной, когда я шел по лестнице.

В то время я был действительно очень мудр и все понимал. Не было такой вещи, перед которой я встал бы в тупик. Одна минута напряжения моего чудовищного ума – и самый сложный вопрос разрешался наипростейшим образом. Меня даже водили в Институт мозга и показывали ученым профессорам. Те электричеством измерили мой ум и просто опупели. «Мы никогда ничего подобного не видали», - сказали они.

Я был женат, но редко видел свою жену. Она боялась меня: колосальность моего ума подавляла ее. Она не жила, а трепетала, и если я смотрел на нее, она начинала икать. Мы долго жили с ней вместе, но потом она, кажется, куда-то исчезла: точно не помню.

Память - это вообще явление странное. Как трудно бывает что-нибудь запомнить и как легко забыть! А то и так бывает: запомнишь одно, а вспомнишь совсем другое. Или: запомнишь что-нибудь с трудом, но очень крепко, и потом ничего вспомнить не сможешь. Так тоже бывает. Я бы всем советовал поработать над своей памятью.

Я был всегда справедлив и зря никого не бил, потому что, когда кого-нибудь бьешь, то всегда жалеешь, и тут можно переборщить. Детей, например, никогда не надо бить ножом или вообще чем-нибудь железным. А женщин, наоборот: никогда не следует бить ногой.

Животные, те, говорят, выносливее. Но я производил в этом направлении опыты и знаю, что это не всегда так.

Благодаря своей гибкости я мог делать то, чего никто не мог сделать. Так, например, мне удалось однажды достать рукой из очень извилистой фановой трубы заскочившую туда серьгу моего брата. Я мог, например, спрятаться в сравнительно небольшую корзинку и закрыть за собой крышку. Да, конечно, я был феноменален!

Мой брат был полная моя противоположность: во-первых, он был выше ростом, а во-вторых, – глупее.

Мы с ним никогда не дружили. Хотя, впрочем, дружили, и даже очень. Я тут что-то напутал: мы именно с ним не дружили и всегда были в ссоре. А поссорились мы с ним так. Я стоял: там выдавали сахар, и я стоял в очереди и старался не слушать, что говорят кругом. У меня немножечко болел зуб, и настроение было неважное. На улице было очень холодно, потому что все стояли в ватных шубах и все-таки мерзли. Я тоже стоял в ватной шубе, но сам не очень мерз, а мерзли мои руки, потому что то и дело приходилось вынимать их из кармана и поправлять чемодан, который я держал, зажав ногами, чтобы он не пропал.

Вдруг меня ударил кто-то по спине. Я пришел в неописуемое негодование и с быстротой молнии стал обдумывать, как наказать обидчика. В это время меня ударили по спине вторично.

Я весь насторожился, но решил голову назад не поворачивать и сделать вид, будто я ничего не заметил. Я только на всякий случай взял чемодан в руку. Прошло минут семь, и меня в третий раз ударили по спине. Тут я повернулся и увидел перед собой высокого пожилого человека в довольно поношенной, но все же хорошей ватной шубе.

– Что вам от меня нужно? – спросил я его строгим и даже слегка металлическим голосом.
– А ты чего не оборачиваешься, когда тебя окликают? – сказал он.

Я задумался над смыслом его слов, когда он опять открыл рот и сказал:
– Да ты что? Не узнаешь, что ли, меня? Ведь я твой брат.

Я опять задумался над его словами, а он снова открыл рот и сказал:
– Послушай-ка, брат. У меня не хватает на сахар четырех рублей, а из очереди уходить обидно. Одолжи-ка мне пятерку, и мы с тобой потом рассчитаемся.

Я стал раздумывать о том, почему брату не хватает четырех рублей, но он схватил меня за рукав и сказал:

– Ну так как же: одолжишь ты своему брату немного денег? – И с этими словами он сам растегнул мне мою ватную шубу, залез ко мне во внутренний карман и достал мой кошелек.

– Вот, – сказал он, – я, брат, возьму у тебя взаймы некоторую сумму, а кошелек, вот смотри, я кладу тебе обратно в пальто. – И он сунул кошелек в наружный карман моей шубы.

Я был, конечно, удивлен, так неожиданно встретив своего брата. Некоторое время я помолчал, а потом спросил его:
– А где же ты был до сих пор?
– Там, – отвечал мне брат и показал куда-то рукой.
Я задумался: где это «там», но брат подтолкнул меня в бок и сказал:
– Смотри: в магазин начали пускать.

До дверей магазина мы шли вместе, но в магазине я оказался один, без брата. Я на минуту выскочил из очереди и выглянул через дверь на улицу. Но брата нигде не было.

Когда я хотел опять занять в очереди свое место, меня туда не пустили и даже постепенно вытолкали на улицу. Я сдерживая гнев на плохие порядки, отправился домой.

Дома я обнаружил, что мой брат изъял из моего кошелька все деньги. Тут я страшно рассердился на брата, и с тех пор мы с ним никогда больше не мирились.

Я жил один и пускал к себе только тех, кто приходил ко мне за советом. Но таких было много, и выходило так, что я ни днем, ни ночью не знал покоя. Иногда я уставал до такой степени, что ложился на пол и отдыхал.

Я лежал на полу до тех пор, пока мне не делалось холодно, тогда я вскакивал и начинал бегать по комнате, чтобы согреться. Потом я опять садился на скамейку и давал советы всем нуждающимся.

Они входили ко мне друг за другом, иногда даже не открывая дверей. Мне было весело смотреть на их мучительные лица. Я говорил с ними, а сам едва сдерживал смех.

Один раз я не выдержал и рассмеялся. Они с ужасом кинулись бежать, кто в дверь, кто в окно, а кто и прямо сквозь стену.

Оставшись один, я встал во весь свой могучий рост, открыл рот и сказал:
– Принтимпрам.

Но тут во мне что-то хрустнуло, и с тех пор, можете считать, что меня больше нет.

<Хармс, 1935, 1937 г.г.>

Если кому-то этот рассказ не понравился, то это не беда. Тот может утешиться тем, что Хармс умер в феврале 1942 года от голода в отделении психиатрии больницы тюрьмы «Кресты» в Ленинграде. Вообще-то Хармса должны были расстрелять за пораженческие настроения (ему видите ли приспичило в августе 1941 года говорить, что «Ленинград теперь будет осажден и мы умрем голодной смертью»). Но хитрый Хармс всех обманул и симулировал сумасшествие. Что ему, судя по его рассказикам, было сделать совершенно не трудно. Впрочем, помогло ему это не сильно.

С другой стороны, причём тут Хармс, когда речь идёт о дне рождения Великого Вождя?

Между прочим, если бы товарищ Сталин был жив, то ему сегодня стукнуло бы 131 год. Ни много, ни мало. Но товарищ Сталин уже не жив. Зато есть его вещи. На которые можно бесплатно любоваться в моём мемориальном музее товарища Сталина.

PS: Да, совсем забыл. Если сегодня Интернет-сталинисты не выйдут массово на Манежку с файерами и лозунгами: «Руки прочь от светлого имени товарища Сталина!», «Нет десталинизации страны!» и «Россия – колыбель товарища Сталина!», то лично я буду думать о них очень плохо и считать их мелкими ничтожными личностями.