Русское сердце

Война не обошла стороной нашу семью. В Германии погиб дед. Не любит бабушка трогать военное лихолетье. «Пусть его... Худо было». Вот и вся отговорка. А сегодня разговорилась, принялась вспоминать, как хозяйничали немцы в селе. 

«Схватила Вовку на руки, и в огород. Заховаласъ в кукурузе, а сама помираю со страху. Весь день хоронилась, а под вечер вышла. Хай ему грэц, авось, и не тронет немец. 

Корову подоить надо - та пришла с выгона, ревёт у калитки. Подивилась я, что тихо. Не иначе, - думаю, - в сторону ушёл. А поперва такой шум поднялся, такой пылюки танки нагнали... Слава те, господи, - думаю, - пронесло.

Да не так обернулось. Не успела молоко процедить, заявляются двое. Один длиннющий, что Ванька Симочкин, да похудей, аж страшно, а второй пузатый, маленький, ровно колобок.

Длинный як увидел молоко, вырвал ведро. Тут же на месте и выдул без малого половину. А пузатенький-то вокруг шариком перекатывается, тычет в бок, а тот оттягивается, как теленок. Потом забрали яйца, хлеб весь...

Выпроводила их, а сама бледная, ни жива ни мертва, а следом другие. Аж семь душ. Рожи грязные, в копоти, должно.

«Партизан нет?» - спрашивает один. Какой там партизан! Стою, не шелохнусь. Обшарили дом...

«Матка, хлеб, курка, млеко» - главный ихний говорит.

- Нема, - отвечаю, - твои всё подмели.

Полез он в сарай. Вижу, радый выскочил, как бес прыгает, лопочет на своём что-то... Кинулись они следом за ним. Батюшки мои! Всем гусям головы посворачивали. А их-то было у меня всего пять штук.

Сами и печь растопили, и порезали и зажарили... Хлеба не было, так они без хлеба сожрали всё, да напились... Выгнали нас с Вовкой из хаты, полегали спать.

Да только если столько гусятины умять, оно боком выйдет. Схватился один, выскочил на крылечко, руки в живот, скорчился. И в огород. А за ним другой. Он и до калитки не добежал... Пронесло, чтоб он сказился, проклятый... Всю ночь пробегали. Вояки!».

Я не выдерживаю серьёзного бабушкиного тона и заливаюсь. Она откладывает в сторону вязанье, удивлённо смотрит на меня из-под очков. Лицо ее разглаживается. Куда девались хмурость и морщины! Она улыбается, не умеет сдержаться, и вот уже трясётся мелко-мелко… «Тю, чтоб тебя!».

Внезапно мне приходит на ум: какая ты великодушная, бабушка, если после пережитых ужасов, после потери мужа можешь о смертных врагах, загубивших молодость и омрачивших жизнь, вспоминать без злорадства, говорить даже с юмором, насмешливо, сочувственно рассказывать о них, позволив и им иметь что-то человеческое...

Пост скриптум: в 1977 году это мое повествование отказались напечатать в молодежной газете, в которой я работал корреспондентом.