А ты, мил человек, стукачок.

На модерации Отложенный

Скандал, разразившийся из-за вмешательства прикормленных властью молодежных движений в личную жизнь одного из главных редакторов, показался многим журналистам событием из ряда вон выходящим. Однако руководителям российских СМИ, написавшим справедливое и жесткое письмо в поддержку своего коллеги, стоит помнить, что Интернет, видеосъемка и прочие новые технологии изменили только методы «сливов», подсматриваний и подслушиваний. Суть же филерских методов осталась неизменной. Так же как и брезгливое отношение к ним со стороны лучших людей России.

Во время оно, когда видеокамер и «жучков» еще не было, те, кому следует, ограничивались доносами и перлюстрацией писем. По всей стране существовали так называемые черные кабинеты, в которых специально обученные товарищи вскрывали письма граждан и читали их на предмет найти что-нибудь интересное для царя и отечества. И казалось, все грамотные люди должны были быть в курсе, писать эзоповым языком и не вякать, потому что если родина сказала «а мне интересно», то сиди и помалкивай. Черные кабинеты, где перлюстрируется личная переписка, кстати, недавно в России снова восстановили.
 
Василий Андреевич Жуковский в 1827 году так высказался по поводу перлюстрации его писем: «Кто вверит себя почте? Что выиграли, разрушив святыню, веру и уважение к правительству? Это бесит! Как же хотят уважения к законам в частных лицах, когда правительство все беззаконное себе позволяет?»
Да, кстати, историки сообщают нам, что перлюстрацию писем в России поставил на широкую ногу папа декабриста Пестеля, известный душитель свобод. И надо же, как далеко укатилось яблочко от яблоньки! Впрочем, мы отвлеклись.
В общем, и тогда находились недовольные. Вякали, не думая о пользе отечества.
Вот Василий Андреевич Жуковский, например, в 1827 году так высказался по поводу перлюстрации его писем: «Кто вверит себя почте? Что выиграли, разрушив святыню, веру и уважение к правительству? Это бесит! Как же хотят уважения к законам в частных лицах, когда правительство все беззаконное себе позволяет?»
А первый поэт России Пушкин Александр Сергеевич, узнав от Жуковского, что письмо его к жене было вскрыто на почте, передано сначала графу Бенкендорфу, а затем и Николаю I (все дворяне, благороднейшие люди), сгоряча подал было в отставку, а в дневнике своем высказался весьма определенно (запись от 10 мая 1834 года).
 
Граф Бенкендорф стал символом российской цензруы и перлюстрации
«Московская почта распечатала письмо, писанное мною Наталье Николаевне, и, нашед в нем отчет о присяге великого князя, писанный, видно, слогом не официальным, донесла обо всем полиции. Полиция, не разобрав смысла, представила письмо государю, который сгоряча также его не понял. К счастию, письмо показано было Жуковскому, который и объяснил его. Все успокоилось. Государю неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностию. Но я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного. Однако какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что ни говори, мудрено быть самодержавным».
Но дневника ему, видимо, было мало – так он еще и Наталье Николаевне написал, как можно предположить, с прямым расчетом, что это его письмо прочтут, где следует (и устыдятся?): дескать, тайна семейственных сношений была проникнута скверным и бесчестным образом. «Никто не должен знать, что может происходить между нами; никто не должен быть принят в нашу спальню.
Без тайны нет семейственной жизни». А потом: «Мысль, что кто-нибудь нас с тобой подслушивает, приводит меня в бешенство à la lettre (буквально. – ред.). Без политической свободы жить очень можно; без семейственной неприкосновенности невозможно: каторга не в пример лучше». Про политическую свободу он, пожалуй, загнул: мы-то знаем, что без нее и с семейной неприкосновенностью дела обстоят не лучшим образом.
 
"Я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного", - написал Пушкин в дневнике, узнав, что его письмо Гончаровой было вскрыто на почте
Однако же те мрачные времена, к счастью, прошли. Сегодня мы имеем Конституцию (при Пушкине о ней только мечтали), которая запрещает лезть в чужую частную жизнь: ее 23-я статья сообщает нам, что каждый имеет право на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну, на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений. Ограничение этого права допускается только на основании судебного решения, а статья 24 поясняет: сбор, хранение, использование и распространение информации о частной жизни лица без его согласия не допускаются. Прекрасно. О том же говорит нам и Уголовный кодекс в 19-й главе («Преступления против конституционных прав и свобод человека и гражданина»). Штраф, исправительные работы, арест. Еще прекраснее.
 
Есть сведения о том, что Леонтий Дубельт, когда рассчитывались с доносчиками, платил им суммы, кратные трем, 30 или 300 рублям или червонцам. В память об Иуде и его 30 сребрениках
Да! Чуть не забыла. Когда читаешь про эти весьма разумные и человеколюбивые меры, вспоминается опять-таки проклятый царизм, страшные времена «слова и дела». Если кто забыл, это XVII-XVIII века. Историки нам сообщают, что желающих сказать «слово и дело» (донести на кого-то, кто, скажем так, неодобрительно отзывался о государе) было многовато, и, дабы ограничить волну доносительства, власти применяли любопытный метод: для начала пороли доносчика кнутом. Чтобы убедиться, что он не врет.
Отсюда и выразительная русская поговорка, что первый кнут – доносчику.
Да и вообще, жизнь стукача была не сахар. В обществе к ним относились с омерзением. В ноябре 1825 года капитан Вятского пехотного полка Майборода, член Южного тайного общества, донес на своего полкового командира Павла Пестеля. Донес, что называется, по делу. Майборода справедливо подозревал Пестеля в «связях, стремящихся к нарушению общего спокойствия», о чем и сообщал государю. Капитана перевели в лейб-гвардии Гренадерский полк тем же чином. Оставить доносчика в родном полку было невозможно. Офицеры бы этого не потерпели. В 1840-е годы Майборода дослужится аж до полковника, а в 1844-м покончит с собой.
 
Декабрист Павел Пестель также стал жертвой доноса
«Имя доносчика, как бы справедлив он ни был, подвергается порицанию, доносившего отовсюду вытесняют и стараются не давать ему нигде места в службе. Он несчастнейшее существо», – сказано в записке, созданной одним деятелем из Третьего отделения. Да что там общественное порицание! Есть сведения, что и Бенкендорф, и Дубельт (руководители Третьего отделения), когда рассчитывались с доносчиками, платили им суммы, кратные трем, 30 или 300 рублям или червонцам. В память об Иуде и его 30 сребрениках.
Даже и жалованье у офицеров жандармского корпуса (он был создан Николаем в 1827 году) было втрое выше, чем у армейцев. Хорошее жалованье, жирное, поскольку за те же деньги дворяне на этих должностях работать почему-то не хотели.