В поисках утраченной солидарности: что мы отмечаем 1 мая?

Главная функция праздника — социокультурная интеграция общностей людей. Наша страна оказалась сегодня крайне бедной на гражданские общенациональные праздники: старые едва не были утрачены, а новые так и не привились. Однако социум в не меньшей степени, чем натура, не терпит пустоты. Народ заново усыновляет Первомай по-своему, на особый музыкальный и эмоциональный лад.

Выражаясь фигурально, в истории не происходит ничего совершенно негативного. В том числе и праздников. Для иллюстрации приведу несколько устаревшую статистику за 2009 год. Около двух миллионов человек тогда приняло участие в праздновании 1 мая. «Торжественные мероприятия с участием представителей самых различных партий и движений состоялись в 1057 городах и населённых пунктов России», — заявили в МВД российские правоохранители. Впечатляет, право слово, впечатляет. Но уместен вопрос: а по какому поводу торжествовали и наверняка вскорости будут торжествовать граждане России?

Можно ответить, мол, 1 Мая входит в высочайше утверждённый список праздничных дней в нашем государстве в качестве «Праздника Весны и Труда». Однако извините. Это Исаак Бабель в «Конармии», согласно Виктору Шкловскому, умел одним голосом говорить о луне и о сифилисе. Но российские просвещённые законодатели, узаконившее данное именование, отнюдь не Бабели и не Шкловские. Какой такой, простите, труд, если на дворе чистый Василий Лебедев-Кумач: «Весна идёт, весне дорогу»? И потом, не только мистическая русская душа взыскует Первомая. Он, между прочим, и ныне почитается в тронутых высокой культурой и безупречной либеральностью странах — в той же Франции или в Австрии.

Вот для наглядности красочное описание праздника, вышедшее из-под пера политкорректного Валерия Кичина: «Весенняя Вена живёт под знаками Первомая, музыкальных фестивалей и оперы. Первомай празднуют, как некогда у нас: с кумачом плакатов и народным праздником (участников маёвок ждут походные ярмарки и пиво), с речами у ратуши». «Как некогда у нас» Первомай отмечают и в прекрасной Франции, о чём поведала в Газета.Ру Наталия Геворкян. Правда, с одной примечательной особенностью: «Где они, скромные конспиративные первомайские завтраки на траве где-нибудь в загородном лесочке с распитием бутылочки и тихим пением «Марсельезы»? «Марсельеза» звучит во весь голос (и не один) непосредственно на Елисейских полях, а в лесочке под Парижем если кто и соберётся выпить бутылочку вина, то русские. Вот они, верные продолжатели традиций маёвок начала прошлого века». Этими продолжателями Первомай отмечается по-простому: «В 65 километрах от французской столицы в старинном замке накрывается стол на 200 с лишним VIP-ов из общего числа в полторы тысячи приглашённых. Остальные, полагаю, тоже не останутся без фуршета. Всем повяжут пионерские галстуки и устроят хэппенинг, за который отвечает молодой и талантливый, как все говорят, организатор тусовок Гулливер. Именно он закладывает сейчас традиции новой русской маёвки, на которую только самолётом можно долететь». Маёвка — это ведь из тоталитарного советского прошлого, из арсенала международного рабочего движения, не так ли? Но как тогда быть с тем фактом, что свои особенные («сахаровские») маёвки проводит даже (по предложению не замеченных в любви к советской символике Ефрема Янкелевича и Анатолия Шабада) Музей и общественный центр имени Андрея Сахарова? Откуда эта странноватая ностальгия по Первомаю? С самого начала отмечу, что в этом деле мало чем могут помочь почерпнутые из бумажных и электронных энциклопедий запылённые сведения о событиях в Чикаго в далёком 1886 году. Даже те из двух миллионов соотечественников, кто в прошлом году 1 мая выходили на улицы и площади наших городов и весей, были влекомы и подвигаемы далёкими от Хаймаркетовских бунтов и расстрелов помыслами и эмоциями. Ривайвилизм другого рода индуцирует растущий интерес к Первомаю. Ещё молодой Гегель увидел в праздниках манифестацию единства народной жизни, имеющей глубочайшие религиозные, мифические подосновы, укоренённые в коллективном бессознательном народной психеи. В современной социологии праздник понимается как особый элемент в структуре социального времени.

Главная функция праздника — социокультурная интеграция общностей людей. Наша страна оказалась на сегодня крайне бедной на гражданские общенациональные праздники: старые едва не были утрачены, а новые так и не привились (День России, День национального единства, сменивший столь же нежизнеспособный День согласия и примирения и пр.). Однако социум не в меньшей степени, чем натура, не терпит пустоты. Народ заново усыновляет Первомай по-своему, на особый музыкальный и эмоциональный лад.

Один пример. На «культурном собрании» по случаю 80-летия великого режиссёра-шестидестника Марлена Хуциева много говорили о его фильме «Мне 20 лет» («Застава Ильича») и, в частности, о знаменитом эпизоде с демонстрацией 1 мая. Хуциев несколько сбивчиво пытался растолковать, что к чему: «Мы умели дружить, мы умели любить, мы любить умели не только друг друга, девушек, мы любили жизнь нашу, понимаете? Страну нашу, мы радовались... Даже такое, скажем, как первомайская демонстрация. Почему нравится многим эта сцена в «Мне 20 лет»? Да потому, что мы шли туда не как на некое идеологическое действие, мы шли, радовались, пели песни...» О чём тут говорил Хуциев? Фактически об эмоциональной, настроенческой подоплёке памятного ему Первомая. Её, не выбирая терминов, мастер назвал любовью. Она не имела ничего общего с официозом. И свидетельством тому является эмоциональная доминанта праздника — радость. Первомай выполнял главную функцию праздника — ломать барьеры между людьми, объединять их.

Чрезвычайно важной является и крипторелигиозная составляющая отечественного Первомая. О ней, как ни странно это может кому-то показаться, прекрасно сказал обласканный Советской властью, но необыкновенно умный Валентин Катаев в своём литхите «Белеет парус одинокий». Здесь одна из юных героинь повести заявляет, что «маёвка — это рабочая пасха». Пасха — это праздник возрождения, воскресения бога. Пасха считается христианами самым радостным праздником. Характерная для всякого истинного праздника черта — разрыв повседневности — проявляется здесь как имеющая прямое касательство ко всем весть о том, что люди, соотечественники — братья. Эта весть как бы обновляет истинное историческое время. Время мифологическое. Эта мифология в корне отлична от ощутимой в первомайских акциях на Западе оргиастической мифологии тевтонской Вальпургиевой ночи и кельтского Бельтайна.

Следует учитывать ещё один смысловой обертон Первомая. В содержании праздника присутствует конспиративная интимность или интимная конспиративность. Ведь чем изначально была маёвка в дореволюционной России? Нелегальным собранием за городом революционно настроенных рабочих в день 1 мая. Здесь собирались принципиально только «свои». И обязательным компонентом таких сходок было товарищеское застолье, так сказать, на пленэре. Эта вольная гульба, однако, не была свободна от некоего внутреннего сценария, логично забытого историографами Первомая, но сохранённого народной жизнью.

* * *

Итак, в начале славных дел Петра I немецкие ремесленники, художники и служивые люди, жившие в Москве, 1 мая учиняли в немецкой слободе Кокуй гулянье. Молодому царю оно так приглянулось, что он своей монаршей волей обратил его в общенародное и перенёс в новую столицу. В Санкт-Петербурге празднество (протомаёвка) происходило с великим размахом и устраивалось в Екатерингофе (при Петре загород, ныне исторический район и парк на юго-западе города). Обязательным атрибутом праздника было присутствие на нём императора и всего императорского дома, а также дипломатического корпуса, высшего света и дворянства. Веселился, между тем, весь честной народ, без различия чинов и званий. Сервис был отменный: сотни палаток со сладостями и напитками, многие тысячи разносчиков (в терминологии Осипа Мандельштама, оперных мужиков) с яблоками, апельсинами, сбитнем, сайками и коврижками. В окружавших Екатерингоф со всех сторон водоёмах горожане наслаждались греблей на шлюпках вкупе с необременительным флиртом с дамами.

И умной властью. Ибо только умной власти удаётся учреждать народные традиции на столетия. А также локализовать себя внутри народа, а не вне его.