Мария Степанова Гостья

На модерации Отложенный

Той ночью позвонили невпопад.

Я спал, как ствол, а сын, как малый веник,

И только сердце разом - на попа,

Как пред войной или утерей денег.

Мы с сыном живы, как на небесах.

Не знаем дней, не помним о часах,

Не водим баб, не осуждаем власти,

Беседуем неспешно, по мужски,

Включаем телевизор от тоски,

Гостей не ждем и уплетаем сласти.


Глухая ночь, невнятные дела.

Темно дышать, хоть лампочка цела,

Душа блажит, и томно ей, и тошно.

Смотрю в глазок, а там белым-бела

Стоит она, кого там нету точно,

Поскольку третий год, как умерла.


Глядит - не вижу. Говорит – а я

Оглох, не разбираю ничего –

Сам хоронил! Сам провожал до ямы!

Хотел и сам остаться в яме той,

Сам бросил горсть, сам укрывал плитой,

Сам резал вены, сам заштопал шрамы.


И вот она пришла к себе домой.

Ночь нежная, как сыр в слезах и дырах,

И знаю, что жена - в земле сырой,

А все-таки дивлюсь, как на подарок.

Припомнил все, что бабки говорят:

Мол, впустишь, – и с когтями налетят,

Перекрестись – рассыплется, как пудра.

Дрожу, как лес, шарахаюсь, как зверь,

Но – что ж теперь? – нашариваю дверь,

И открываю, и за дверью утро.


В чужой обувке, в мамином платке,

Чуть волосы длинней, чуть щеки впали,

Без зонтика, без сумки, налегке,

Да помнится, без них и отпевали.

И улыбается, как Божий день.

А руки-то замерзли, ну надень,

И куртку ей сую, какая ближе,

Наш сын бормочет, думая во сне,

А тут – она: то к двери, то к стене,

То вижу я ее, а то не вижу,


То вижу: вот. Тихонечко, как встарь,

Сидим на кухне, чайник выкипает,

А сердце озирается, как тварь,

Когда ее на рынке покупают.

Туда-сюда, на край и на краю,

Сперва "она", потом – "не узнаю",

Сперва "оно", потом – "сейчас завою".

Она-оно и впрямь, как не своя,

Попросишь: "ты?", – ответит глухо: "я",

И вновь сидит, как ватник с головою.


Я плед принес, я переставил стул.

(– Как там, темно? Тепло? Неволя? Воля?)

Я к сыну заглянул и подоткнул.

(– Спроси о нем, о мне, о тяжело ли?)

Она молчит, и волосы в пыли,

Как будто под землей на край земли

Все шла и шла, и вышла, где попало.

И сидя спит, дыша и не дыша.

И я при ней, реша и не реша,

Хочу ли я, чтобы она пропала.


И – не пропала, хоть перекрестил.

Слегка осела. Малость потемнела.

Чуть простонала от утраты сил.

А может, просто руку потянула.

Еще немного, и проснется сын.

Захочет молока и колбасы,

Пройдет на кухню, где она за чаем.

Откроет дверь. Потом откроет рот.

Она ему намажет бутерброд.

И это – счастье, мы его и чаем.


А я ведь помню, как оно – оно,

Когда полгода, как похоронили,

И как себя положишь под окно

И там лежишь обмылком карамели.

Как учишься вставать топ-топ без тапок.

Как регулировать сердечный топот.

Как ставить суп. Как – видишь? – не курить.

Как замечать, что на рубашке пятна,

И обращать рыдания обратно,

К источнику, и воду перекрыть.


Как засыпать душой, как порошком,

Недавнее безоблачное фото, –

УмнУю куклу с розовым брюшком,

Улыбку без отчетливого фона,

Два глаза, уверяющие: "друг".

Смешное платье. Очертанья рук.

Грядущее – последнюю надежду,

Ту, будущую женщину, в раю

Ходящую, твою и не твою,

В посмертную одетую одежду.


– Как добиралась? Долго ли ждала?

Как дом нашла? Как вспоминала номер?

Замерзла? Где очнулась? Как дела?

(Весь свет включен, как будто кто-то помер.)

Поспи еще немного, полчаса.

Напра-нале шаги и голоса,

Соседи, как под радио, проснулись,

И странно мне – еще совсем темно,

Но чудно знать: как выглянешь в окно –

Весь двор в огнях, как будто в с е вернулись.


Все мамы-папы, жены-дочеря,

Пугая новым, радуя знакомым,

Воскресли и вернулись вечерять,

И засветло являются знакомым.

Из крематорской пыли номерной,

Со всех погостов памяти земной,

Из мглы пустынь, из сердцевины вьюги, –

Одолевают внешнюю тюрьму,

Переплывают внутреннюю тьму

И заново нуждаются друг в друге.


Еще немного, и проснется сын.

Захочет молока и колбасы,

Пройдет на кухню, где сидим за чаем.

Откроет дверь. Потом откроет рот.

Жена ему намажет бутерброд.

И это – счастье, а его и чаем.


– Бежала шла бежала впереди

Качнулся свет как лезвие в груди

Еще сильней бежала шла устала

Лежала на земле обратно шла

На нет сошла бы и совсем ушла

Да утро наступило и настало.