«По Берлину — огонь!»

О том, что это был день рождения Гитлера, командир 4-й батареи 2-го дивизиона 136-й Режецкой краснознаменной бригады 3-й ударной армии тогда не знал. Сегодня, через 65 лет после Победы, майор в отставке Игорь Романович Миркин вспоминает, каким был тот день.

— В апреле 1945 года мы готовились к наступлению на Берлин с Кюстринского плацдарма. Наша бригада поддерживала 3-ю ударную армию. Все движение было только ночью, чтобы противник не засек. 15 и 16 апреля за ночь построили пять мостов через Одер, и вся 3-я ударная армия была перебазирована на этот плацдарм. 15 апреля к нам прибыл батальон прожекторов, начальник разведки бригады майор Валерий Гаранин его принял, и они встали на позиции. И в три часа ночи 16 апреля началась артподготовка для наступления на Берлин.

Перед этим мы включили прожекторы в лицо противнику, пленные немцы говорили, что русские применили новое оружие и что это был ад! У нас было 250 орудий и минометов на километр дальности. 18 апреля была взята первая полоса обороны Берлина, 19-го — вторая. Оставалась третья — последняя. 3-я ударная армия получила приказ Верховного главнокомандования 21 апреля войти в Берлин.

Вдруг в ночь на 20 апреля меня вызывает командир дивизиона майор Демидов и говорит: «Даю команду — выбирать позицию и 20 апреля открыть огонь по Берлину». Во всем дивизионе новые 122-миллиметровые пушки были только у меня.

До Берлина — около 30 километров. Дальность стрельбы наших орудий — 20 километров 700 метров. Я до Берлина не доставал. Чтобы открыть огонь по городу, надо было выдвинуть батарею на это расстояние. Мы посмотрели по карте: откуда можно достать до окраины Берлина? Определили лесной массив под городком Хиршфельде. Демидов говорит: «Собери всю батарею, пехоты не даю. Выбирай проселочные и лесные дороги и дуй. По радио сообщай, как двигаешься, только не называй точно, где находишься, чтобы не засекли и не накрыли. И обязательно 20-го открыть огонь!» Почему 20-го, майор не знал. И мы узнали только в самом конце войны, что это был день рождения Гитлера…

В общем, я пошел. Наметил в 10—11 часов быть в районе, откуда можно пустить несколько снарядов по Берлину. Проскочил на опушку леса, до Берлина километров двадцать, доложил по рации командиру дивизиона, что занимаю позицию и могу бить по северо-восточной окраине города. Он мне в ответ: «Еду к тебе! Без меня не начинать!»

Мы приготовили огневые позиции, чтобы стрелять по району железной дороги и кольцевой автострады вокруг Берлина, я сделал привязку к местности, приготовил исходные данные для стрельбы, и вдруг мне докладывают, что сзади — столб пыли. Смотрим — на большой скорости влетает на штабной машине Демидов. «Батарея, к бою, назад!» Оказывается, он ехал к нам и нарвался на немцев, которые его обстреляли.

Наши еще вели бой за Хиршфельде, а я уже был впереди, на территории противника. Батарею развернули назад — все 4 орудия. Демидов сообщил, что несколько немецких танков и пехота двигаются в нашу сторону. Слышу шум двигателей. Показались два танка, самоходка и пехота. Расстояние — около километра, а у меня дальность прямого выстрела — 800 метров. Командую: первому взводу — самоходка и левый танк, второму взводу — правый танк. Снаряды фугасные (бронебойных у нас не было). Огонь! Немецкие автоматчики — примерно полторы сотни — залегли, а танки и самоходка открыли ответный огонь. Смотрю: что такое? От танков наши снаряды отскакивают, не взрываются. Ничего не делается танкам. Кричу командирам орудий: «Целься под танк! Под брюхо!» Командир второго орудия под танк попал снарядом, и танк перевернулся! Командую: «Все орудия — по самоходке и второму танку, огонь!» Командир первого орудия сумел попасть в гусеницу, и самоходку развернуло.

Второй танк нам не удалось подбить, и он задним ходом ушел в лес.

Я вижу — уже одиннадцатый час, преследовать некогда. Майор Демидов спрашивает: «Батарея готова стрелять по Берлину?» Командую: «Батарея, развернуть орудия на основное направление 45-00! На запад». Докладываю комдиву: «Товарищ майор, батарея готова вести огонь!» Он волнуется и кричит: «По логову фашистского зверя, по Берлину, огонь!» Я командую: «Батарея, залпом, четыре снаряда, осколочным, заряд полный, беглый огонь!» Шестнадцать снарядов мы выпустили на предельную дальность. Потом еще по пять снарядов из каждого орудия по Берлину выпустили. По району Бухгольц и автостраде вокруг Берлина.

Потом Хиршфельде наши взяли, и пехота прошла дальше вперед. Я говорю Демидову: «Товарищ майор, разрешите занять наблюдательный пункт! Надо видеть, что мешает продвижению нашей пехоты». Мы вышли в район Бухгольц. Выбрали наблюдательный пункт в каменном здании, оказалось — институт мозга. Директор института — наш, русский, Петров. В 30-е годы устроили обмен, и он приехал туда с семьей. Однокашник Смирнова, командующего медициной Красной Армии.

В гараже мы обнаружили красивую большую красную машину, позже узнали — в ней Гитлер парады принимал. Как она туда попала, черт знает.

За этот бой командир дивизиона на меня и Денисова написал наградные листы на звание Героя. Я знал об этом. Но мы ничего не получили. Героя присвоили командиру бригады полковнику Писареву и одному лейтенанту из 3-го дивизиона. Потом, уже в Берлине, я получил второе «Красное Знамя» за то, что уничтожил в Берлине до взвода пехоты противника и противотанковое орудие.

Закончили мы войну под Рейхстагом. Берлин я брал уже начальником штаба дивизиона. А 8 мая давал салюты Победы…

Под текст

После войны совет ветеранов 136-й бригады много лет искал представление на присвоение Игорю Миркину звания Героя Советского Союза. Но найти не смог. И только через тридцать лет после Победы, в 1975-м, когда ветераны бригады собрались в Москве, они узнали, что командующий артиллерией 3-й ударной армии генерал Морозов остановил прохождение представления, потому что Миркин (по паспорту он не Игорь Романович, а Израиль Рувимович) — еврей. И вернул наградной лист Писареву, сказав дословно: «Он не той национальности, чтобы давать Героя. Документы изъять и эпизод забыть». На московской встрече этот факт письменно подтвердил бывший начальник штаба бригады подполковник Бумагин, который в 1945-м присутствовал при разговоре Морозова и Писарева. И сказал сослуживцам, чтобы не писали никуда и не искали представление — все уничтожено…

Все минувшие с той поры годы ветераны 136-й бригады обращаются во все инстанции — в Министерство обороны, к депутатам Госдумы, к губернатору Петербурга, в полпредство президента — с одной просьбой: восстановить историческую справедливость, исправить ошибку (если не сказать больше) генерала Морозова, присвоить Игорю Романовичу Миркину звание Героя за его подвиг. Тщетно. Ветеранам отвечают, что рассматриваются только «нереализованные наградные листы», а представления на Миркина в архивах нет; что «ссылки Совета ветеранов бригады на свидетельство очевидцев событий более чем 50-летней давности не могут служить основанием для награждения». И что «пересмотр награждений за годы войны создаст прецедент и поставит под сомнение обоснованность награждения многих фронтовиков».

И неважно, что свидетельство подвига — не только воспоминания ветеранов, но и статья в «Правде», опубликованная по горячим следам 22 апреля 1945 года. Неважно, что были — и не раз — прецеденты, когда звание Героя получали через много лет после войны, и никто не рассматривал это как сомнение в подвиге других фронтовиков. И неважно, что фронтовики просят не о «пересмотре», а о награждении — ведь за свой подвиг капитан Миркин не получил НИКАКОЙ награды.

Он, кстати, ни о чем и не просит.