Крах клаки или Прощай Великий Большой

Когда-то, во времена моей подростковой юности, мамин старший брат достал нам билеты на 1ый ряд на премьеру балета Щедрина "Анна Каренина". С душевным трепетом я шла смотреть в 1ый раз "великую" Плисецкую, танцующую на музыку "гениального" композитора. 

Ужас и крах моих юношеских взглядов на тогдашнее искусство был окончателен и бесповоротен после того, как я расчихалась от пыли, которую поднимали танцовщики на сцене, особенно в сцене скачек. Пыль перелетала через оркестровую яму и достигала наших носов - а поскольку в 1ых рядах сидели "блатные" и партайгеноссе, все начали чихать и поминутно сморкаться. 

Не буду описывать мои страдания от того, как "неправильно" я понимаю "высокооригинальную сцено- и новаторскую хореографию" с травмирующими мою юношескую психику дикими изломами тел и конечностей и абсолютное отсутствие чего-нибудь, напоминающего прекрасную гармонию классического балета. В конце концов, это мои личные страдания. 

Однако одно зрительное воспоминание очень ясно предстало моему внутреннему взору и напомнило мне о последнем гвозде, вбитом в гроб с моими прекраснодушными иллюзиями о высоте тогдашней советской культуры в целом, и уровне Большого театра, в частности: после окончания действа к оркестровой яме со всех проходов потянулись те, кого французская публика издавна называет "клакёрами" - стройные юные пажи с огромными корзинами с нарциссами. Они деловито поставили корзины на пол и начали ритмичными движениями хватать охапки нарциссов и бросать их на сцену, сопровождая каждый свой бросок абсолютно безэмоциоанальным и будничным "браааво", "брааво". Представители клаки просто делали свою работу, за которую им, видимо заплатили или обещали заплатить. Прима раскланивалалась, изображая скромность и смущение "неожиданным и ошеломительным" (как это было написано назавтра в рецензиях столичной прессы) успехом, на сцену выходил несколько раз композитор - шоу было организовано блестяще. 

Мое же сердце с тех пор навсегда охладела и к Большому, и к героям той истории. 

Обо всем этом напомнила мне недавняя заметка в Известиях о постановке "Летучей Мыши" в Большом, кою я здесь и привожу ниже. Себе же я сказала, что непосещение на протяжении 20 лет БТ, очевидно, было правильным решением для сохранения собственной психики и чувства эстетики (в конце концов, Сальвадор Дали тоже, видимо, был не вполне здоров с обывательской точки зрения - но какие красивые галлюцинации он творил!). И тарелками Пикассо с рисунками, напоминающими корявые попытки ребенка изобразить нечто и ни в какое сравнение с керамическим изобразительным волшебством восточных тарелок не идущими, а также перекошенными физиономиями на полотнах его позднего "творчества" я после стародавней выставки в Пушкинском музее более любоваться не желаю.

Большой театр попал в мышеловку

Мария Бабалова

Впервые в своей истории Большой театр замахнулся на легкий жанр и решил приручить "Летучую мышь" Иоганна Штрауса. Более того - проявив необыкновенную легкость мысли, предложил считать эту премьеру второй частью "венского" диптиха. А первой счесть "Воццека" Альбана Берга, которого презентовали в ноябре. БТ не испугался, что от такого "венского штруделя" у публики начнется несварение. За рождением чуда музыкальной кулинарии наблюдало немало знаменитостей: Наина Ельцина, Галина Волчек, Алла Демидова, Александр Шохин, Михаил Швыдкой...

"Летучая мышь" имеется во всех музыкальных театрах Москвы. Но Большой охотился за ней с маниакальным упрямством, хотя и комплексовал по поводу этого желания. Пытался всех убедить в том, в чем и убеждать-то не надо. Оперетта хорошая, и обращаться к ней не гнушались Герберт фон Караян, Карлос Кляйбер и Николаус Арнонкур. Появляется она регулярно на афишах всех лучших оперных домов мира.

Было любопытно, какой выбор сделает Большой. Либо выдаст нечто эпатажное в духе постановки Ханса Нойенфельса для Зальцбургского фестиваля. Либо представит респектабельный спектакль, почти как на сцене Covent Garden в Лондоне.

Но неспроста музыкальный руководитель Большого Леонид Десятников начал свое выступление на презентации премьеры цитатой из иронической прозы Юлиана Тувима: "Велики и неисчислимы мерзости сценического зрелища, именуемого опереттой. Нищета идиотского шаблона, тошнотворной сентиментальности, дешевой разнузданности, убийственных шуточек, хамство безумной роскоши"...

Приглашать всемирно известных мастеров театр не стал, а собрал начинающих специалистов. Ставка на юношеский максимализм себя не оправдала, явив на сцене Большого театра новый жанр "музыкальной катастрофы". Как в прямом смысле (в финале все придумки спектакля благополучно идут ко дну), так и в переносном. Высокая оперетта превратилась в кабак.

Первые минуты, что звучит увертюра, публика любуется выстроенным на сцене шикарным лайнером "Штраус" (впечатляющая работа сценографа Зиновия Марголина). На борт корабля поднимаются "богатые и знаменитые" с чемоданами, левретками и конечно же любовниками в придачу. Зал замирает в предвкушении интригующих событий и непредсказуемого развития сюжета. В надежде увидеть, быть может, что-то сродни феллиниевскому шедевру "И корабль плывет"...

Однако присутствие молодого и модного режиссера Василия Бархатова в спектакле вообще незаметно. Нет ни сюжета, ни характеров. Если первое действие хотя бы поставлено по принципу "ходи туда-сюда", то во втором, ключевом, акте все недвижимо. От скуки публика начинает зевать в голос, несмотря на то, что к финалу красивая картинка оборачивается грязным дебошем. Артисты успевают и в фонтан нырнуть, и на танцах подраться. А вот любимой во всем мире публикой игры "Угадай гостя на балу Орловского" нет. Этот, как правило, шикарный вставной номер в спектакле не предусмотрен. В упомянутой, например, постановке Covent Garden пел Шарль Азнавур. В спектакле Большого театра органично смотрелись бы Маша Распутина или Дима Билан.

В антрактах народ уходил, отплевываясь от пошлых шуточек и гэгов - типа "акта любви" между Айзенштайном и доктором Фальком или игры с "грудями" князя Орловского. Присутствующие с ностальгией вспоминали советскую версию "Летучей мыши", сделанную по либретто Николая Эрдмана и Михаила Вольпина. Интересная задумка впервые в России представить оригинальное немецкое либретто Карла Хаффнера и Рихарда Жене на основе фарса немецкого драматурга Юлиуса Родериха Бенедикса "Тюремное заключение" и водевиля французских авторов Анри Мельяка и Людовика Галеви "Полуночный бал" завершилась плачевно.

За дирижерский пульт БТ пригласил дебютанта в оперетте швейцарца Кристофа-Маттиаса Мюллера. Как бы хотелось увидеть на его месте Владимира Юровского, входящего в пятерку приглашенных дирижеров Большого театра. В 2003 году на Глайнд-бёрнском фестивале он сделал блестящую "Летучую мышь". А тут оркестр был лишен драйва, ансамбли солистов разваливались. Певцов, забиваемых русским дубляжем немецких разговорных диалогов, было едва слышно. Понятно, что таким нехитрым "кинематографическим" способом хотели заретушировать их плохой немецкий. Но заварили в итоге несъедобную звуковую кашу, в которой теряются попытки неплохих вокальных работ Анны Стефани (Орловский) и Динары Алиевой (Розалинда) или Анны Аглатовой (Адель). У Штрауса женские партии написаны куда интереснее и труднее для пения, нежели мужские. Посему за пошедшие прахом труды Крезимира Шпицера (Айзенштайн), Эльчина Азизова (Фальк), Эндрю Гудвина (Альфред) не так обидно. Хотя разодетые в нарочито нелепые костюмы от Игоря Чапурина, нахватавшие изрядное количество "петухов" в ариях солисты выглядели будто недружественные шаржи на самих себя.

К финалу от тоски выдохлись все. Даже феноменальная конструкция корабля - единственное достоинство данного спектакля, превратилась в кусок унылых фотообоев. И когда выяснилось, что судно ждет судьба "Титаника", показалось, что на его борту написано не "Штраус", а "Большой театр"...