Пытка в «Останкино»

Однажды я была на ток-шоу.

Дело было много лет назад: утонула подлодка "Курск", и меня пригласили в студию рассказать, как мы в "КП" освещали эту трагедию.

Предполагалось, что делали мы это хорошо, и нас похвалят: то есть мероприятия шло чуть не по линии пиара редакции, и отказаться, как я это обычно делала: "Мне некогда тратить время на ваши глупости!", - было нельзя.

Со мной был еще один журналист.

Приехали в "Останкино". На освещенном софитами пятачке - два мэтра: толстый и тонкий, оба - в десятке лучших в России. Наши места в зрительном зале, среди "гороха" хлопающих: в нужный момент, когда тетя-редактор махнет папкой, мы должны с комсомольским задором выдать: "А мы в "КП" - ну, такие молодцы! Такие молодцы!"

Ждем.

Начинается что-то невообразимое.

На "пятачке" под софитами вместе с телеведущими - Оля, вдова погибшего подводника, - я знаю ее по гарнизону "Видяево", - и совсем юный мальчишка лет двадцати. Его в первый раз вижу.

И вот его начинают "пороть".

Жестко, с "оттяжечкой". Как могут эти два самых едких в стране тележурналиста.
Становится понятно: мальчик - наш коллега, тоже был в несчастном гарнизоне, написал... А статья не понравилась. И вот эта Оля обратилась на ток-шоу, как в суд: чтобы призвать обидчика к ответу. К барьеру, так сказать.

Только стреляются один на один, а здесь были трое на одного. Или, вернее сказать, "били" трое одного.

Еще можно сказать, "забивали".

Это сразу как-то резануло.

Из издевательских реплик стало понятно, ЧТО, собственно, является предметом разбирательства: мальчик собрал гарнизонные слухи - о том, что подлодку нарочно не поднимали, и т. п. Ах, какой негодяй...

Сижу пунцовая, как рак.

От ярости.

Если редактора думали, что я, "специально приглашенная на программу звезда", в "Видяево" работала как-то иначе, они ошибались.

Ситуация была патовая: мы ловили офицеров в рюмочных и умоляли ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ рассказать. Да, потом прорвались к вдовам - но и они, кроме слухов, ничего не знали.

За что же мальчика? Как остановить это безобразие? Выйти и стукнуть вот того, сутулого? Но меня выведут из зала, а завтра уволят за дискредитацию имиджа крупнейшей газеты страны (и будут правы), а эпизод с "дурой психической" все равно в эфир не выйдет.

Потребовать микрофон и всем раздать по серьгам? Но понравится ли это моему начальству, отправившему меня на телевидение отнюдь не скандалить?

Вся жизнь, можно сказать, проносится перед глазами. Я ОЧЕНЬ дорожу работой, но выйти и присоединиться к избиению младенца неспособна.

Выбор: совесть или собственное подленькое благо.

Оля, между прочим, что-то понимает, беспомощно на меня смотрит: узнала. Мэтры в раже: мне чудится, что они достали дыбу, испанский сапог и кусачки. Разливаются соловьями.

Момент "икс": тетенька машет папкой. Мой выход.

Качаю ей головой: "Нет уж, голубушка, я в ваших игрищах не участвую".

Тетенька думает, я тупая: забыла, о чем мы договаривались - машет папкой активнее.

Ехидно ей улыбаюсь.

Тетенька машет так, что аж подпрыгивает: я ей срываю программу!

Мэтр крякает:

- Да отстаньте вы от нее... Видно же, говорить не станет.

Умный. Не зря входит в десятку.

Тетенька машет моему напарнику: "Тогда вы!!!"

Напарник берет микрофон, и, пряча глаза от стыда, говорит...

Может быть, он меня спас. А, может, никакой опасности и не было: как выяснилось позже, редакция и та сомнительная программа не были связаны контрактными обязательствами.

Но я-то этого не знала. И свой выбор сделала.

И потому, через десять лет, прочитав вот эту заметку "На французском телешоу участники "запытали" подопытных", извините меня за выражение, просто охренела. Восемьдесят процентов согласились пытать током людей, стоявших под софитами, как тот испуганный мальчик.

Восемьдесят!

И не облить грязью, как предлагали мне, а пытать!

Участники корчились и кричали, а зрители продолжали жать на кнопки.

Участники "умирали"...

Можно оправдывать людей тем, что их намеренно загнали в психологически сложную ситуацию: каждый боялся "сломать" программу, каждый боялся нарушить контракт.

Можно рассказывать об эффекте Зимбардо - аналоге сектантского сознания, когда моральные устои личности растворяются под давлением страха, чужой воли и жестоких обстоятельств.

Бытие определяет сознание, причем настолько успешно, что эффект вовсю использует государство: профессор НИИ Сербского Федор Кондратьев в своих работах утверждает, что психическая обстановка в армейской учебке и на зоне аналогична атмосфере тоталитарной секты.

Ну а о том, что общество в любой момент готово подчиниться тирану и из страха за собственное благополучие хоть обличать невиновных на партсобраниях ("Я Бродского не читал, но скажу"), хоть отправлять расово неполноценных в печи, только что писал Николай Варсегов .

Можете считать мой текст откликом на его заметку.

...После того злосчастного телешоу, едва услышав: "Спасибо, снято!", - я прыжками полетела на съемочную площадку, схватила избитого мэтрами мальчика и горячо высказала ему свою поддержку и сочувствие.

С Олей я больше никогда не разговаривала.