Глупый дом. Почему россияне не верят в модернизацию?

Через несколько десятков лет тебя будут воспринимать вместе с той компанией, которую ты больше всего презираешь. Их тупые головы, их сентиментальность, их экстаз при уборке деревца, посаженного самим императором, – все это смешают с твоими чувствами и будут рассматривать как одно целое... Критерий, по которому потомки будут определять наше время, – бессознательное обобщение, объединение нас с этой компанией, другими словами – наши самые распространенные, обыденные идеи, пристрастия. Время всегда обобщают на основе одной глупой идеи. Юкио Мисима

ЧЕТЫРЕ ОТРЯДА «ВЛАСТИТЕЛЕЙ УМОВ»

Согласно только что опубликованному опросу Левада-Центра, большинство граждан Российской Федерации не уверены в том, что модернизация, о которой так долго говорила (и продолжает говорить) федеральная власть, может состояться. При этом 16% считают реформы очередным способом разворовывания госсредств, а еще больше россиян (17%) считают саму модернизационную кампанию просто болтовней.

Нельзя сказать, чтобы Левада-Центр имел репутацию идеологически нейтрального предприятия. Скажем больше: у этой фирмы репутация либеральная, как и у разработчиков модернизационного концепта для России начала XXI века. Может быть, организаторы опроса, предавая его результат широкой общественности (что ведь можно было и не делать), проводят в жизнь максиму Вольтера о праве на несогласие. А может быть, отдельно взятому отряду свободолюбивой интеллигенции открылась такая правда жизни, о которой она, как Лев Толстой, просто не смогла молчать.

Исторический опыт свидетельствует, что когда либеральной интеллигенции предъявляется проект коренных общественных преобразований, ее ряды дробятся. Этот процесс начинается с поспешного обособления сословного отряда, готового к обслуживанию предложенного сверху концепта не только и не просто с примерной лояльностью к верхам, но и к обрамлению этого концепта в легенду о Новом Воплощении Суверена-Реформатора.

Сам заказчик, возможно, больше заинтересован – по крайней мере поначалу, когда легенда еще ничем не подкреплена – не в ускоренном мифостроительстве, а в приумножении рядов интеллектуального класса под знаменами концепта. Но отряд особо доверенных концептуалистов мыслит себя не в роли боевой единицы, а в роли особого класса привратников из «Волшебника страны Оз», которые снабжают чудодейственными очками не только гостей, но и самого суверена. Привратники, с одной стороны, осенены исключительным доверием как носители тайны, а с другой – не несут ответственности за возможное разоблачение мифа.

Передовой отряд не хочет делиться своим особым статусом, и агрессивно ограничивает свои ряды, генерируя обиды на окружающих по поводу и без повода. Из остальной части сословия столь же неизбежно образуются два других отряда или подвида. Один из них талантливо изыскивает огрехи в интеллектуальном продукте сословного авангарда, что не составляет труда, ибо в изготовлении очков случается брак, а фанфары всегда здесь или там сфальшивят.

Этот второй отряд ни в коем случае не подвергает сомнению альфу и омегу концепта. Напротив, он не упускает случая лишний раз расписаться в твердокаменной лояльности суверену и в своей кровной заинтересованности в успехе начинаний, и готов столь же ревностно взяться за покраску очков и настройку фанфар. Старания найти огрех в антураже мотивируются обыкновенной ревностью к авангардному отряду, этим баловням судьбы, по чистой воле рока получившими востребованный карт-бланш.

Третий отряд противостоит как первому, так и второму, вроде как по принципиальным соображениям. Декларируемый принцип состоит в том, что гуманитарное интеллектуальное сословие вообще никак не призвано обслуживать власть, а должно лишь заниматься ее изобличением во всевозможных грехах. Впрочем, на практике из третьего отряда по мере развития событий отшнуровывается «умеренная» группа, готовая проявить лояльность на определенных условиях. Эти условия обычно включают институционально-кадровый раздел со скрупулезным расчетом бюджетных средств, потребных для гарантирования своей лояльности.

Оставшаяся, самая требовательная часть сословия на инициативы «умеренных» реагирует театрально трагически, а свою референтную группу ищет за пределами властного субъекта, что автоматически означает – за пределами страны, притом непременно за западной, а не какой-нибудь иной границей. Таким образом, из социально и психологически однородного сословия образуются четыре, и противоречия, заваривающиеся промеж них, по накалу превосходят межклассовую рознь, даже если она обострилась выше обычного уровня.

В ходе выяснения отношений между четырьмя отрядами главный адресат самих начинаний, а именно широкие массы трудящегося и эксплуатируемого населения, оказывается на последнем плане. О нем вспоминают лишь при возникновении частных поводов, поскольку авангард, даже если ему это прямо не поручено, считает нужным на них реагировать, а конкурирующие группы находят дополнительный повод ущучить как власти, так и наиболее лояльных и, следовательно, разделяющих с властью ответственность собратьев по сословию.

Вполне естественно, что главный адресат преобразований в итоге догадывается, что забота о его горькой доле стала предметом своекорыстной придворной возни, и делает соответствующие выводы. Они и фиксируются вторым отрядом либеральной интеллигенции в пику первому.

ДЕФИЦИТ УБЕДИТЕЛЬНОСТИ

Впрочем, сколь часто бы социология ни становилась служанкой конъюнктуры, ее результатам все же придается значение. К примеру, именно по динамике опросов населения Украины судили американские покровители «оранжевой революции», и именно эта динамика убедила их в том, что эксперимент привел к результатам, противоположным ожиданиям. Точно так же и российской власти, хочется ей того или нет, придется смотреться в капризное зеркальце общественных настроений.

В любом серьезном исследовании отрицательные данные – это тоже результат. А если общество реагирует отрицательно не на события или действия отдельных лиц, а на идеологический продукт, с которым связываются ожидания, облеченные в плановые показатели, то осмысление этого результата не только насущно, но и неотложно.

Поколение, окончившее среднюю школу до 1991 года, учили со ссылкой на цитаты классиков-идеологов, что революционная ситуация не сваливается с неба, а формируется из совокупности объективных и субъективных предпосылок. Модернизация преподносится публике – по крайней мере либеральной частью истэблишмента – как революционный шаг. Чтобы он стал исторической неизбежностью, прежняя, домодернизационная ситуация должна не устраивать ни власть, ни население.

Первая из двух категорий скептиков, допускающая, что власть задумала перемены всерьез, не верит, что «верхи» не могут управлять по-старому. Как власти их разубедить? Что для этого требуется – проникновенные слова, слова плюс законодательные инициативы, или еще и действия, подтверждающие серьезность намерений?

Слов о коррупционной практике произнесено по разным поводам немало, причем нелицеприятные суждения руководства страны коснулись и ранее находившейся вне подозрений «партии власти». Более того, этой партии дали понять, что она слишком бесцеремонно оккупирует львиную долю политического спектра. Стали ли эти упреки предметом живой общественной дискуссии, подействовали ли предупреждения на партийный топ-менеджмент? Если судить по последнему конфликту между «Единой Россией» и «Справедливой Россией», с жалобами в прокуратуру и ходатайством об отзыве лидера конкурентов, – похоже, что нет. Подействует ли законодательное подкрепление демонополизационных мер, расширяющее права миноритарных фракций в региональных парламентах? Опять же не факт. Для этого у граждан должна быть если не вера, то хотя бы робкая надежда на то, что другие партии – не другие чиновники в Кремле и на Старой площади, не губернаторская команда, а именно другие партии – что-нибудь изменят к лучшему.

УПРАВЛЯЕМАЯ УМСТВЕННАЯ ЛЕНЬ

Чтобы такая надежда стала социологически значимой, эти другие партии должны выдвигать полноценные стратегические альтернативы. Например, о том, как успешнее внедрить приоритетные национальные проекты. То есть как устроить в стране и как организовать в регионах систему обучения в средней и высшей школе, как обеспечить реальную доступность услуг здравоохранения, как поддержать – особенно в период кризиса – строительный комплекс и добыть дополнительные средства на содержание жилкомхоза.

Нельзя сказать, чтобы отдельные активные представители «Единой России», ЛДПР и Компартии не выдвигали никаких альтернатив в ключевых отраслях преобразований. Так, член фракции «Справедливая Россия» в Госдуме Оксана Дмитриева вот уже три года безуспешно пытается добиться принятия закона «О строительных сберегательных кассах», поскольку считает, что возрождение ипотеки не даст ничего, кроме возникновения очередного «пузыря». Однако ее партия не сподобилась разработать стратегию жилищного строительства, построенную на этом альтернативном взгляде.

Еще больше поводов для выдвижения альтернатив в области образования. Еще в 2007 году, когда центральным пунктом образовательного ПНП стало создание так называемых «инновационных школ», политическая оппозиция могла бы усмотреть в этом разделении учебных заведений на «продвинутые» и «непродвинутые» карт-бланш для субъективной трактовки, создающей институциональные искушения – или, попросту говоря, прямые признаки коррупциогенности.

В свою очередь, когда президент поставил во главу угла модернизации школы такие аспекты, как строительство «умных» зданий для образовательных нужд, обеспечение горячего питания и повышение процентной доли физкультуры в учебных программах, оппозиция могла бы напомнить, что школа предназначена вообще-то в первую очередь для снабжения формирующегося поколения духовной пищей, а ее усвоение не зависит прямо от удобств и тем более от физической сытости, предрасполагающей больше ко сну, чем к работе разума. От этого аргумента, прозвучи он в стенах Госдумы, не сотряслись бы стены законодательного органа и уж точно не перевернулась бы Земля. Но даже такое «дэ-вааа» в представлении думцев всех партий расценивается как недопустимая ересь.

Нацпроект «Современное здравоохранение», как известно, также критиковался специалистами отрасли. От законодательной власти можно было ожидать хотя бы попытки уточнить термин «высокотехнологическая помощь», чтобы отделить методы лечения по жизненным показаниям (шунтирование, гемодиализ, трансплантацию и т.п.) от не менее сложных, но с точки зрения основного права личности на жизнь сугубо второстепенных методов (косметологические операции). Дифференцировка в итоге – лучше поздно, чем никогда – возникла при составлении закона «Об обороте лекарственных средств», где фигурирует термин «жизненно необходимые препараты». Но заслуга в этом принадлежит не какой-либо партийной фракции, а узкопрофильному лобби производителей и дистрибьюторов инсулина.

Нельзя сказать, чтобы лидеры оппозиционных фракций никак не пытались добавить совершенства «нацпроектному» законодательству. Так, Сергей Миронов поддержал группу однопартийцев, которые решили переписать закон №316-ФЗ, разрешающий при расселении аварийного жилья предоставлять гражданам жилье не обязательно в том депрессивном населенном пункте, где они проживали, но и в ином городе или поселке того же региона по их желанию. Бдительный партийный лидер усмотрел в этом законе не расширение прав граждан с целью повышения их мобильности, а наоборот, лишение их социальных гарантий, а вместе с тем и злонамеренный отрыв от «привычной среды».

Теперь представим себе дискуссию в региональном законодательном собрании, где местные «справороссы» должны будут растолковать отчаявшимся жителям моногородов, что их дело пребывать в той среде, куда их забросила судьба и позабытые всесоюзные стройки, и не питюкать. Нетрудно догадаться, что позиция партии власти будет популярнее. А если справороссы, настаивая на своем, будут часами заматывать работу представительного органа (как это и без всяких реформ они успешно делают, к примеру, в Петербурге), то пострадает авторитет этого самого представительного органа. Кстати, по социологическим данным, этот авторитет и так в стране «ниже плинтуса».

Иными словами, если заботой федеральной власти о малых партиях воспользуются ныне действующие высшие функционеры этих партий, итогом может оказаться только саботаж региональной законодательной деятельности.

В итоге губернаторы сделают все возможное, чтобы сократить реальные полномочия местных дум и «заксов» но минимума, а все действительно важные для региона инициативы внедрять посредством распоряжений и постановлений. А это совсем не то, что требуется для модернизационной реконструкции фасада нации.

Если федеральная власть задалась целью заменить «управляемую демократию» реальным соревнованием мнений, может ли она целенаправленно заставить партийных боссов разрабатывать полноценные инициативы «генеральной линии»? В 80-х годах одесские юмористы Ильченко и Карцев хорошо описали урок альтернативного мышления: если «генеральная линия» говорит «один», то почему бы оппоненту не набраться храбрости и не произнести «дэ-вааа»?

Хоть какая-то самостоятельность мышления внутрисистемных оппозиционеров востребована не только по соображениям эстетики. «Подрастрясти» партию власти, спрятавшуюся за слоган консерватизма, – прямое дело альтернативных партий. Гипотетическая либеральная оппозиция изобличала бы консерваторов, скажем, в зажиме малого бизнеса, а некая «партия просвещения», к примеру, возлагала бы на большинство Думы ответственность за уже принятые законы, оказавшиеся не только непопулярными, но и неэффективными, как-то закон №122. Но для этого требуется настолько предметная публичная дискуссия, чтобы партбоссы просто не могли отделаться пустыми словами.

Если же конкретный оппозиционный босс органически не способен генерировать идеи, сменить его может только съезд его партии. Но федеральная власть может включить других деятелей той же партии в «президентский список», и хотя бы таким способом стимулировать спящего карася не дремать, а иногда открывать рот. Или почаще предоставлять на федеральном канале слово тем оппозиционным партийцам, которым есть что сказать, которые давно вынашивали собственные идеи и только ждали возможности поделиться ими с аудиторией.

Но этого не происходит, поскольку боссам представленных в Думе партий хочется жить именно по-старому. А строительство некоей новой либеральной партии, о котором уже сплетничает западная пресса, проваливается из-за несочетаемости материала, конструкции и предназначения. И соответственно, общественное сознание как не принимает в расчет альтернативы, рождающиеся в публичной политике, так и не будет принимать. И если жизнь в неблагополучном регионе станет совсем невыносимой, население прислушается скорее к новым вождям «улицы», никогда не работавшими с законопроектами и не знающими, как это делается. И аппарату местного полпредства придется в очередной раз строчить отчеты о том, как и почему ситуация вышла из-под контроля.

К ЧЕМУ ПРИДЕЛАТЬ ПЛЮРАЛИЗМ?

Допущение о том, что пробуждение общественной мысли непременно должно произойти от укрепления партийного плюрализма, является самым уязвимым тезисом интеллектуального авангарда модернизации в лице Института современного развития (ИНСОР). От того факта, что эксперты Европейского Союза ровно то же самое втолковывают субъекту преобразований, то есть Кремлю, эта ахиллесова пята только становится более уязвимой.

Ведь сам опыт Евросоюза отнюдь не свидетельствует о том, что развитая, испытанная десятилетиями многопартийность спасает от коррупции при заключении госконтрактов, при лоббировании корпоративных интересов, например, в международной торговле оружием, при заключении договоренностей между одними странами в ущерб другим. Более того, перенос европейской законодательной мысли в стены Европарламента отнюдь не укрепил связь между депутатами и избирателями.

Связь между партийной мыслью и экономической политикой в Евросоюзе еще менее очевидна. Германия и Великобритания заняли противоположные позиции по отношению к антикризисным мерам, предпринятым в США, и Европарламент с этим решительно ничего поделать не может. В Лондоне в ближайшее время весьма вероятна смена «цветов» в правительстве, однако эта вероятность происходит исключительно из внутренних предпосылок. Что бы ни решил съезд Европейского демократического союза, консерваторам эти решения не помогут придти к власти. «Помогают» ошибки лейбористов, причина которых также лежит во внутренней, а не в общеевропейской политике.

Научно-технологическое развитие тем более не является в Европе функцией от многопартийности. На протяжении двух месяцев англо-французские поезда Eurostar останавливались трижды. Европарламент не занимался проблемой корректировки стандартов, хотя она здесь явно требовалась. Зато Европарламент выносил резолюции о положении на Кавказе, но и здесь предпочтения определялись не фракциями, а позицией правительств.

Помогает ли многопартийность достигать стратегически осмысленных решений в Конгрессе США? Нынешнее демократическое руководство было счастливо, пока обладало в Сенате абсолютным большинством и могло просто не считаться с оппонентами. Когда этот диктат одной партии рухнул, способность президента продавить реформу здравоохранения оказалась под вопросом. В результате весь ранее проделанный законодательный труд, наряду с усилиями профсоюзов, может пойти насмарку. Повлияет ли это на политическую ситуацию? Очень возможно. Выиграют ли от возвращения республиканцев к власти Соединенные Штаты как государство? Это зависит от того, какая именно из многих республиканских команд придет к власти, а больше всего – от личности следующего президента.

Перспективы России тем более зависят от личности лидера. Так считают в том числе и еврочиновники, проповедующие у нас развитие плюрализма. Так считали столпы советологии на всем протяжении XX века. Французская пресса прямо ассоциирует Дмитрия Медведева с Михаилом Горбачевым. В отечественном общественном мнении Горбачев – фигура априори негативная, поэтому в релевантной роли избран и извлечен из гардероба наспех приукрашенный образ Анатолия Собчака.

Главная, семантически значимая деталь нового мифа об экс-мэре Петербурга состоит в том, что Собчак якобы еще в 1991 году был реальной альтернативой Борису Ельцину. Собственно, это миф не столько о самом Собчаке, но о некоей «школе». Он перекидывает мостик из 1991 года в 2008-й, а все, что посредине, оставляет как бы за скобками. Это довольно специфическое, хотя и не оригинальное обращение с наследством: его ценная, позитивная часть якобы получена еще до разрушения СССР, к которому Собчак, оказывается, вовсе непричастен; неудобная, нелицеприятная часть последнего двадцатилетия застенчиво, потихонечку отбрасывается. Это постепенное действие у Салтыкова-Щедрина называлось «умертвие».

КРАСИВО ЖЕЛАТЬ НЕ ЗАПРЕТИШЬ

Роль личности в современных российских преобразованиях не обсуждается, но подразумевается. Из четырех вышеописанных отрядов либеральной интеллигенции первые три хором интерпретируют модернизацию как именно избавление от «бремени» прошедшего десятилетия. Четвертый отряд, в пику первым трем, доказывает на любой попавшейся под руку фактуре, что между субъектом преобразований, то есть Дмитрием Медведевым, и олицетворением «негодного» наследства, то есть Владимиром Путиным, нет совершенно никакой классовой и персональной разницы.

Вообще-то Кремль в 2008 году мог сохранить конституционный механизм смены власти, закрепленный Ельциным, а мог и последовать примеру Казахстана – тем более что этот пример был не в последнюю очередь адресован Москве. Личность, описываемая как тормоз реформ, могла решить вопрос «властного наследства» в пользу одного или другого преемника. И может быть, прими Владимир Путин тогда иное решение, термин «модернизация» вообще бы не звучал в масс-медиа. Другой преемник мог бы даже для совершенно аналогичных инициатив придумать другое слово, а в качестве авангарда выбрать не ИНСОР, а любой из нескольких десятков аналогичных учреждений.

Но история не знает сослагательного наклонения, и поэтому авангард либеральной интеллигенции ассоциируется с фамилией Юргенс, а внутрисословные оппоненты уже пользуются термином «анти-Юргенс», по аналогии с «анти-Дюрингом». Как ни странно, этот термин возник в ходе вовсе беспредметного спора вокруг последнего доклада ИНСОР о так называемом «желаемом будущем».

Этот спор был беспредметен по той причине, что последний доклад, в отличие от прежних, заимствовал из европейского лексикона не только терминологию («желаемый» – калька с desirable, применяемого в корпоративном планировании), но даже грамматическую форму времени. Доклад был на 80% написан во времени Future Perfect – совершенном будущем, которого в русском языке не существует. Уже из этого следует, что это вообще не доклад, а фантазия. А спорить с «Машиной времени», «Человеком-невидимкой» или, скажем, «Властелином мира» смысла не имеет. И даже с антиутопистом Оруэллом советская пропаганда спорила единственный раз – в статье в газете «Правда» в декабре 1984 года, где констатировалось, что этот год прошел, а описанная в романе «1984» картина вовсе не сбылась.

Если авторы так называемого доклада видят «желаемое будущее» именно таким, это характеризует только их самих. Если они считают, что через пару десятков лет государства в мире заменятся «сетевыми структурами», можно посмеяться или полистать западных и восточных футурологов, но оценивать этот прогноз как научный вряд ли следует. Если при исчезновении государств либералы считают нужным существование в стране национальной гвардии для подавления внутренних бунтов, то интерпретация этого элемента фантазии – скорее дело психоаналитиков, чем политологов.

Можно, конечно, спросить авторов о том, на каких предпосылках зиждется их убеждение в том, что к концу модернизационной эры в России будет построена современная сеть автомобильных дорог: ведь эту работу вряд ли смогут осилить многочисленные неправительственные организации, которые авторы считают нужным наплодить – ибо так сказано в президентском послании. Вряд ли поможет и другой перспективный класс – блоггеры. Если предполагается, что переквалификация дорожных и иных строителей в работников виртуального труда произойдет уже после «will have built», то остается неясным, кто же все построенное будет эксплуатировать.

Но в так называемом докладе вообще нет ответа на вопрос «как?», хотя именно этот вопрос больше всего интересует заказчика. Это отсутствие ответа само по себе есть результат не менее печальный, чем данные вышеприведенного опроса Центра Левады.

Если авангард, призванный генерировать стратегию, вместо нее рисует гладенькие и приятненькие компьютерные картинки, и этот результат принимается без замечаний – значит, кураторы этого авангарда не умеют или не хотят ни ставить перед ним задачи, ни оценивать исполнение.

Вместо того чтобы ставить задачи перед институтами, профессиональными сообществами и нацией в целом, кураторы занимаются пропагандой тех чужих примеров, которые, по их мнению, символизируют успех. Например, посвящают чуть ли не полчаса на государственном канале пропаганде успехов израильской армии. Не по части производства или закупки передовых вооружений, не по достижениям в искусстве боя, а исключительно в преодолении «дедовщины». Восторженный репортер, ранее занимавшийся аналогичной агитацией на канале Гусинского, повествует о том, как хорошо солдату на выходные возвращаться домой и беспрерывно болтать по мобильному телефону. Пример этот и в самом деле поучителен для силовых структур сопоставимой по масштабу страны – к примеру, для тонтон-макутов Гаити, но как эту благодать применить к масштабам России, обычному смертному, учившему в школе географию, совершенно неведомо.

Особый интерес к опыту несопоставимого общества в преодолении юношеских злоупотреблений физической силою наводит на предположение о том, что кураторы нашей общественной мысли были сами в юности сильно кем-то обижены и с тех пор не избавились от внутренних комплексов. Сама же зависть к успеху несопоставимой нации заставляет подозревать, что кураторы в жизни обитают в одном обществе, а в воображении – в другом, и эти две реальности у них путаются. Во всяком случае, такое впечатление возникает, когда заимствованные термины попадают из блогосферы в устную речь, что затрудняет восприятие. К примеру, когда слово «умный» интонационно выделяется, подразумевая кавычки, о чем идет речь – действительно об уме или о чем-то как раз противоположном?