Илья́ Льво́вич Сельви́нский — русский советский поэт
Илья Сельвинский, крымчак по происхождению,
родился 12 октября (24 н.с.) в Симферополе в семье скорняка, инвалида турецкой войны 1874. его отец «был меховщиком, а затем, разорившись, превратился в скорняка». Его дед, Элья (Элиогу) Шелевинский, был кантонистом Фанагорейского полка, где и получил фамилию Сельвинский.Учиться Сельвинский начал с шести лет в католическом монастыре в Стамбуле, в 1905 г. из-за финансовых неудач отца семья вернулась в Симферополь, где вскоре пережила погром Детские годы прошли в Крыму, где окончил Евпаторийскую гимназию, затем учился на медицинском факультете Таврического университета (не окончил). В гимназические и студенческие годы перепробовал много профессий: был юнгой на шхуне, портовым грузчиком, натурщиком, репортером уголовной хроники, актером бродячего театра, сельскохозяйственным рабочим и др. В 1918, став бойцом Красной гвардии, защищал Перекоп. Позднее находился на нелегальном положении в Евпатории, перебрался в Севастополь, где был арестован и сидел в тюрьме. Сельвинский продолжил образование в Москве, окончив юридический факультет университета, затем факультет общественных наук (1923).
Произведения свои начал печатать с 1915 в в газете «Евпаторийские новости». В 1926 году выпустил первый сборник стихов. В конце 1920-х писал экспериментальные эпические поэмы. Был литературным противником В.Маяковского. В 1928 Сельвинский пишет пьесу «Командарм-2» — ее ставит Вс. Мейерхольд. В начале 1930-х годов Сельвинский писал авангардистские стихотворные драмы. В 1937 году чуть не стал "врагом народа". Но основное испытание пришлось перенести в 1943. Тогда кто-то на него стукнул, что строки «Сама как русская природа Душа народа моего: Она пригреет и урода, Как птицу, выходит его…» – это намек на Сталина. Сельвинского радиограммой вызвали с фронта на заседание Секретариата ЦК. Маленков. Ему пришлось оправдываться, но основное решение было за Сталиным. Он зашёл на "допрос" и сказал Маленкову :«Поговорите с ним хорошенько: надо спасти человека...».
Но ранее во время войны у Багеровского рва под Керчью, где фашисты расстреляли мирных жителей, Сельвинский написал ставшее знаменитым стихотворение «Я это видел!»: «Нет! Об этом нельзя словами... / Тут надо рычать! Рыдать) / Семь тысяч расстрелянных в мерзлой яме, / Заржавленной, как руда». Стих, было напечатано в виде листовок и сбрасывалось с самолетов, вдохновляя наших бойцов призывом к борьбе. Доктор Геббельс из Берлина обрушился на Сельвинского по радио, сообщив, что третий рейх приготовил веревку специально для него.
Сельвинский работал также над поэтическими переводами, в том числе и с идиш. Многие его стихи, особенно из цыганского цикла, были положены на музыку, в том числе композиторами Юлией Вейсберг (1879–1942) и М.Блантером.
И. Сельвинский в 1950-х годах
ЕВПАТОРИЙСКИЙ ПЛЯЖ
Женщины коричневого глянца,
Словно котики на Командорах,
Бережно детенышей пасут.
Я лежу один в спортивной яхте
Против элегантного «Дюльбера»,
Вижу осыпающиеся дюны,
Золотой песок, переходящий
К отмели в лилово-бурый занд,
А на дне у самого прилива —
Легкие песчаные полоски,
Словно нёбо.
Я лежу в дремоте.
Глауберова поверхность,
Светлая у пляжа, а вдали
Испаряющаяся, как дыханье,
Дремлет, как и я.
Чем пахнет море?
Бунин пишет где-то, что арбузом.
Да, но ведь арбузом также пахнет
И белье сырое на веревке,
Если иней прихватил его.
В чем же разница? Нет, море пахнет
Юностью! Недаром над водою,
Словно звуковая атмосфера,
Мечутся, вибрируют, взлетают
Только молодые голоса.
Кстати: стая девушек несется
С дюны к самой отмели.
Одна
Поднимает платье до корсажа,
А потом, когда, скрестивши руки,
Стала через голову тянуть,
Зацепилась за косу крючочком.
Распустивши волосы небрежно
И небрежно шпильку закусив,
Девушка завязывает в узел
Белорусое свое богатство
И в трусах и лифчике бежит
В воду. О! Я тут же крикнул:
«Сольвейг!»
Но она не слышит. А быть может,
Ей почудилось, что я зову
Не ее, конечно, а кого-то
Из бесчисленных девиц. Она
На меня и не взглянула даже.
Как это понять? Высокомерность?
Ладно! Это так ей не пройдет.
Подплыву и, шлепнув по воде,
Оболью девчонку рикошетом.
Вот она стоит среди подруг
По пояс в воде. А под водою
Ноги словно зыблются, трепещут,
Преломленные морским теченьем,
И становятся похожи на
Хвост какой-то небывалой рыбы.
Я тихонько опускаюсь в море,
Чтобы не привлечь ее вниманья,
И бесшумно под водой плыву
К ней.
Кто видел девушек сквозь призму
Голубой волны, тот видел призрак
Женственности, о какой мечтали
Самые изящные поэты.
Подплываю сзади. Как тут мелко!
Вижу собственную тень на дне,
Словно чудище какое. Вдруг,
Сам того, ей-ей, не ожидая,
Принимаю девушку на шею
И взмываю из воды на воздух.
Девушка испуганно кричит,
А подруги замерли от страха
И глядят во все глаза.
«Подруги!
Вы, конечно, поняли, что я —
Бог морской и что вот эту деву
Я сейчас же увлеку с собой,
Словно Зевс Европу».
«Что за шутки?!—
Закричала на меня Европа.—
Если вы сейчас же... Если вы...
Если вы сию минуту не...»
Тут я сделал вид, что пошатнулся.
Девушка от страха ухватилась
За мои вихры... Ее колени
Судорожно сжали мои скулы.
Никогда не знал я до сих пор
Большего блаженства...
Но подруги
Подняли отчаянный крик!!
Я глядел и вдруг как бы очнулся.
И вот тут мне стало стыдно так,
Что сгорали уши. Наважденье...
Почему я? Что со мною было?
Я ведь... Никогда я не был хамом.
Два-три взмаха. Я вернулся к яхте
И опять лежу на прове.*
Сольвейг,
Негодуя, двигается к пляжу,
Чуть взлетая на воде, как если б
Двигалась бы на Луне.
У дюны
К ней подходит старичок.
Она
Что-то говорит ему и гневно
Пальчиком показывает яхту.
А за яхтой море. А за морем
Тающий лазурный Чатыр-Даг
Чуть светлее моря. А над ним
Небо чуть светлее Чатыр-Дага.
Девушка натягивает платье,
Девушка, пока еще босая,
Об руку со старичком уходит,
А на тротуаре надевает
Босоножки и, стряхнувши с юбки
Мелкие ракушки да песок,
Удаляется навеки.
Сольвейг!
Погоди... Останься... Может быть,
Я и есть тот самый, о котором
Ты мечтала в девичьих виденьях!
Нет.
Ушла.
Но ты не позабудешь
Этого события, о Сольвейг,
Сольвейг белорусая!
Пройдут
Годы.
Будет у тебя супруг,
Но не позабудешь ты о том,
Как сидела, девственница, в страхе
На крутых плечах морского бога
У подножья Чатыр-Дага.
Сольвейг!
Ты меня не позабудешь, правда?
Я ведь не забуду о тебе...
А женюсь, так только на такой,
Чтобы, как близнец, была похожа
На тебя, любимая.
В БИБЛИОТЕКЕ
Полюбил я тишину читален.
Прихожу, сажусь себе за книгу
И тихонько изучаю Таллин,
Чтоб затем по очереди Ригу.
Абажур зеленый предо мною,
Мягкие протравленные тени.
Девушка самою тишиною
Подошла и принялась за чтенье.
У Каррьеры есть такие лица:
Всё в них как-то призрачно и тонко,
Таллин же — эстонская столица...
Кстати: может быть, она эстонка?
Может, Юкка, белобрысый лыжник,
Пишет ей и называет милой?
Отрываюсь от видений книжных,
А в груди легонько затомило...
Каждый шорох, каждая страница,
Штрих ее зеленой авторучки
Шелестами в грудь мою струится,
Тормошит нахмуренные тучки.
Наконец не выдержал! Бледнея,
Наклоняюсь (но не очень близко)
И сипяще говорю над нею:
«Извините: это вы — английский?»
Пусть сипят голосовые нити,
Да и фраза не совсем толкова,
Про себя я думаю: «Скажите —
Вы могли бы полюбить такого?»
«Да»,— она шепнула мне на это.
Именно шепнула!— вы заметьте...
До чего же хороша планета,
Если девушки живут на свете!
1921
ГИМН ЖЕНЩИНЕ
Каждый день как с бою добыт.
Кто из нас не рыдал в ладони?
И кого не гонял следопыт
В тюрьме ли, в быту, фельетоне?
Но ни хищность, ни зависть, ни месть
Не сумели мне петлю сплесть,
Оттого что на свете есть
Женщина.
У мужчины рука - рычаг,
Жернова, а не зубы в мужчинах,
Коромысло в его плечах,
Чудо-мысли в его морщинах.
А у женщины плечи - женщина,
А у женщины локоть - женщина,
А у женщины речи - женщина,
А у женщины хохот - женщина...
И, томясь о венерах Буше,
О пленительных ведьмах Ропса,
То по звездам гадал я в душе,
То под дверью бесенком скребся.
На метле или в пене морей,
Всех чудес на свете милей
Ты - убежище муки моей,
Женщина!
1961
«Кого баюкала Россия...»
«Сама ― как русская природа
Душа народа моего:
Она пригреет и урода,
Как птицу, выходит его».
Илья Сельвинский, 1943 г.
Б. Я. С.
Мечта моей ты юности,
Легенда моей старости!
Но как не пригорюниться
В извечной думе-наросте
О том, что юность временна,
А старость долго тянется,
И, кажется, совсем она
При мне теперь останется...
Но ты со мной, любимая,
И, как судьба ни взбесится,
Опять, опять из дыма я
Прорежусь новым месяцем.
И стану плыть в безлунности
Сиянием для паруса!
Мечта моей ты юности,
Легенда моей старости...
1960
* * *
Был я однажды счастливым:
Газеты меня возносили.
Звон с золотым отливом
Плыл обо мне по России.
Так это длилось и длилось,
Я шел в сиянье регалий...
Но счастье мое взмолилось:
«О, хоть бы меня обругали!»
И вот уже смерчи вьются
Вслед за девятым валом,
И всё ж не хотел я вернуться
К славе, обложенной салом.
1963
<pre>
http://poetrylibrary.ru/stixiya/byl-ya-odnazhdy.html
Сельвинский Илья ЭЕЭ http://www.eleven.co.il/article/13753
http://kokshetau.online.kz/history/Selvinskij.htm#ya-govoryu-poshel
</pre>
<pre>
</pre>
Комментарии