Медведев – прогрессист поневоле

От редакции. Президентство Дмитрия Медведева отмечено определенным поворотом в идеологии. Возникла новая система взглядов – прогрессизм как политическая установка на развитие общества и его ускоренное продвижение в будущее. Почему в России и на Западе столь по-разному трактуют слово «прогрессизм»? Является ли «прогрессизм» новой для российского политического пейзажа идеологией, принципиально отличной от либерализма эпохи 90-х? И возможно ли сближение России и Запада на основе идеологии «прогрессизма»? На эти и другие вопросы шеф-редактору «Русского журнала» Борису Межуеву ответил известный писатель, автор многочисленных фантастических произведений Борис Стругацкий.

* * *

РЖ: Борис Натанович, не кажется ли Вам, что в постмодернистской Европе термин «прогрессизм» был скомпрометирован и теперь подлежит реабилитации?

Борис Стругацкий: В незапамятные времена я вычитал где-то слово «прогрессист», и оно там имело явно неуважительный и даже уничижительный оттенок. По законам импринтинга именно с этим оттенком я его и по сей день воспринимаю. «Прогрессист» - это некая персона, которая шумно разглагольствует о прогрессе, но никакого более отношения к прогрессу не имеет.

Не знаю, как этот термин используется сейчас. Видимо, иначе. Видимо, сегодня прогрессист – это человек, исповедующий идеи полезности, необходимости и даже неизбежности прогресса. А под прогрессом, при этом, понимается нечто сугубо позитивное, некая благая цель, которую должно преследовать, переживая историю.

Но по моим понятиям, прогресс – это «всего лишь» возрастание количества (и качества) знаний и умений человечества. Все, что ведет к нарастанию знаний-умений, прогрессивно. Все, что ведет к потере – контрпрогрессивно, а потому и, скорее, нежелательно. Законы общества работают так, что знания-умения из века в век в среднем накапливаются, причем все быстрее. Это – объективный факт, не содержащий в себе и не требующий никакой нравственной оценки. Прогресс – и не хорошо, и не плохо, это так.

Контрпрогресс – есть нарушение естественного хода истории, и он настораживает: все ли в порядке в Датском королевстве? Человек, исповедующий и воспевающий любой прогресс как явление, – его, видимо, и надлежит называть теперь прогрессистом, – представляется мне личностью, неосторожной в суждениях, склонной пренебрегать очевидностью, и представителем некого «верного» направления служить никак не может. Не уверен, что такие вообще существуют среди мало-мальски разумно мыслящих людей. И ничего не знаю об их положении в «постмодернистской Европе» и вообще где-либо. Наверное, вопрос ваш следует понимать иначе: существуют ли, и до сей поры люди, готовые рассматривать прогресс, как явление исторически позитивное, – после атомной бомбы, после военизированного Космоса и опасного вторжение в геном?

Или таких теперь совсем не осталось, и все перекинулись в стан «контрпрогрессистов», под знамена, на коих начертано: «Да бог с ним совсем, с таким прогрессом! Не пора ли начать его обуздывать, ограничивать и запрещать?» Точка зрения, достаточно распространенная и понятная. Да только вот ни обуздать, ни ограничить, ни тем более запретить прогресс мы никак не в силах, как не в силах запретить закон сохранения энергии или таблицу умножения. «История есть равнодействующая миллионов воль», а воли эти, все эти многомиллионные хотения и стремления, складываются так, что возникает прогресс, - которого ни в хотениях, ни в стремлениях и духу не было.

РЖ: Что в наибольшей степени сегодня связывается с идеей прогресса в западном обществе? Можно ли, например, отнести к прогрессивным явлениям "уход государства из экономической сферы", "неограниченную свободу финансовых операций" и т.д.?

Б.С.: Ничего толком не знаю о западном обществе. Что же касается названных вами экономико-политических действий, то они представляются вполне разумными, хотя и не в такой «абсолютной» формулировке. «Уход государства из экономической сферы», да, конечно, но только из областей экономики, способных приносить прибыль. Все бесприбыльное и убыточное должно остаться в ведении государства, будь то армия, полиция или дипломатия. (Медицина же, наука и образование должны быть организованы в обеих формах управления, – и государственной, и частной, – по конкретным обстоятельствам).

"Неограниченная свобода финансовых операций", – видимо, нет; видимо, разумно ограниченная, но все-таки обязательно свобода. Видимо, вообще надлежит исходить из того, что государство, само по себе, «производить» деньги не умеет (инфляционные способы не рассматриваются). Не умеют делать деньги ни рабочие, ни крестьяне, ни интеллигенция, – все они способны только производить продукт.

Деньги же делают только предприниматели, и государство лишь обязано следить за тем, чтобы условия для предпринимательства были созданы оптимальные.

РЖ:Считаете ли Вы, что «прогрессизм» в понимании Медведева является новой для российского политического пейзажа идеологией, принципиально отличной от либерализма эпохи 90-х?

Б.С.: Медведев, если судить по его публичным заявлениям, безусловно, «прогрессист», – он безусловно хочет, чтобы количество и качество знаний-умений на Руси возрастало. Но он хочет (вынужден хотеть?) этого, оставаясь в рамках реально существующей у нас всесильной административно-бюрократической системы управления. В этой ситуации осуществлять прогресс чрезвычайно трудно, а может быть, даже невозможно, потому что всепронизывающая бюрократия совершенно не заинтересована в прогрессе. Прогресс – это обязательно усложнение, изменение, движение, риск, а бюрократии нужны, наоборот, стабильность, неподвижность, уверенность в постоянстве «отката». И она будет тормозить любой прогресс всеми своими немалыми силами, словно песок в подвижных суставах локомотива истории.

Я думаю, что и практически весь «консерватизм» «Единой России» сводится все к тому же стремлению административно-бюрократической системы сохранить стастус-кво. Подозреваю, такой консерватизм является сейчас идеологической установкой огромного большинства политиков (да и просто обывателей) России. Если угодно, это есть даже некая «национальная идея», определяющая поведение огромных человеческих масс.

Медведев, я думаю, понимает это не хуже нас с вами. Может быть, он даже относится к этому консерватизму с симпатией человека своей страны и своего времени. Но ведь, помимо всего прочего, он еще и «отвечающий за все», и как разумный человек он не может не видеть, куда путь этого консерватизма может привести Россию («Буркина-Фасо с ядерными ракетами»), и он поневоле становится «прогрессистом».

Либерализм 90-х строился на идее полного демонтажа старой системы и замене ее новой, демократической. Нынешний прогрессизм не трогает нынешнюю систему совсем, он пытается встроить в нее новые элементы, совсем ей не присущие и даже ей противоречащие. Язык власти, может быть, и изменился, но сама власть изменилась мало: погружение в совок благополучно продолжается.

Для оценки Медведева прошло еще слишком мало времени. Пока он более всего напоминает Горбачева, и даже не зарядом идей своих, а положением как бы всесильного руководителя, стремящегося перестроить систему, руки-ноги которого намертво заплетены щупальцами этой самой системы. Что же касается новых идей, то я их не вижу.

РЖ: Как Вы думаете, возможно ли идеологическое сближение России и Запада на платформе прогрессизма?

Б.С.: Сближение России и Запада не нуждается в какой-то новой идейной платформе. Имеющихся в наличии идей для этого вполне достаточно. Не новые идеи надобно искать во имя сближения, а от некоторых старых избавляться. Например, от идеи антиатлантизма и вообще от менталитета «великих, непризнанных и окруженных врагами».

РЖ:Какие источники представлений Дмитрия Медведева о прогрессе можно предположительно назвать? Могут ли такими источниками являться: советская идеология, либерализм 90-х, фантастика Стругацких, работы Тоффлера?

Б.С.: Не знаю, как насчет Стругацких, но все прочие источники ему, я думаю, знакомы. И какую-то роль в формировании менталитета они несомненно сыграли. Да только реальная жизнь сильнее любой теории. Любой политик, и прежде всего политик крупный, должен быть прагматиком. Все прочие составляющие менталитета «нервно курят в сторонке».

РЖ:Может ли идеология "медведевского прогрессизма" стать основой для формирования новой политической партии, в рамках которой можно будет объединить, условно говоря, Анатолия Чубайса и Максима Калашникова с их общей приверженностью к техническим инновациям?

Б.С.: Конечно, в политике складываются иногда поистине фантастические комбинации и союзы, но Чубайса рядом с Калашниковым я никак не вижу. Это уже нечто запредельное. И построить политическую партию вне политических идеалов тоже, по-моему, невозможно. Именно поэтому безнадежно вянут такие (казалось бы, потенциально мощные) партии, как партии пенсионеров или, скажем, любителей пива. Партию прогрессистов я представить себе могу, но центральной идеей ее должна стать идея перестройки и ломки административно-бюрократической системы, идея нарушения статус-кво, а эти идеи, безусловно, не способны «овладеть массами», а значит, партия прогрессистов обречена на маргинальность и на безнадежное топтание рядом с 5-процентным барьером.