Белый верх, черный низ

В Пензе появился памятник школьной форме, в Сети — разговоры о её (формы) содержании.

...Сеть этих клубов чрезвычайно популярна во всех странах мира. Во многом благодаря тому, что каждый может найти здесь занятие по душе и по уму. Молодежь от мала до велика вместе с родителями выстаивает порой очереди, чтобы попасть сюда. Отбор строг, членство обязывает, а дресс коду уделяется пристальное внимание. Речь о школе…

«Школьные годы чудесные» памятны, порой, не только «опять двойкой», первым поцелуем/ сигаретой под лестницей или портфельными побоищами. На  школьном классном (во всех смыслах) фото «Девчонки, мальчишки, мальчишки, девчонки» в неизменных «белый верх, черный низ», но как светлы (даже если и  угрюмы) и беззаботны их лица. А почему собственно «но»? Кажется, в этих школьных платьицах и костюмчиках прошли лучшие годы жизни. Не было ни канючащих восклицаний: «Мне опять нечего надеть!», ни покупок по модному импульсу одежды на  сезон. «Быть в форме!» означало тогда совсем другое, строго-торжественное. Мы  были в форме, а форма была нам к лицу. На нее не влияли ни смена мод, ни ералаш жизни, ни смена трактовок исторических фактов в учебниках. Форма была незыблема и крепка, как наша вера в то, что после тягомотной третьей четверти и  исправленной тройки по алгебре придет весна…

А эта первая невольно вспыхнувшая гордость на примерке? «Мы теперь не просто дети, мы теперь — ученики». Мы не знали тогда о социальных ступенях и классах, но чувство принадлежности к особой когорте учуяли верно. «Мы теперь ученики, нам не до гулянья», — но это был особый шик прогуливать, не маскируясь под толпу. Форма выдавала, разоблачала и вызывала общественное порицание (снисхождение?), когда на ней виднелись пятна от мороженого, второпях съеденного под звуки первого, второго звонков. Прокуренная, рваная, стертая форма, в отличие от нервов наших родителей (тогда они звались предками) могла стерпеть все. Она свидетель и  соучастник всего первого и запретного. Это был первый протест.

Мы знали чувство меры, его во многом определяла она — форма.

Мы  не мыслили о фартуках или бантиках от Кардена. Самоутверждались не  возможностями родителей, а остроумием на уроках. Умная мысль красит больше костюма от кутюр — тогда мы это не забывали.

Униформа и одинаковость внешнего вида, подчеркивала нашу непохожесть. «Цветы жизни» не нуждались в дополнительном расцвечивании. Нас отличали по цвету глаз, мысли в них, интонациям, а не по высоте каблуков и  биркам. Брендов в классе было по числу дневников. Мы представляли только сами себя, что-то из себя действительно представляя. Мы владели командной игрой в  единой форме и порыве, и не были пестрым стадом. Серым, в сущности.

Учителя смотрели с  белой завистью, глядя на нашу молодость и неосведомленность, а не на  «шиворот-навывороты» гардероба. А мы завидовали оценкам, фантикам и летним приключениям друг друга. Мы знали, что Петька —двоечник, а Федорова — стукачка, но нас не волновали профессии и доход их семей, отражающийся на их платьях. Мы конкурировали не чеками, а оценками, а туалет имел только  одно значение. Место для курения.

Встречали и провожали по уму. Не от бедности, а из практических соображений. Худое знание было хуже худого платья. Хотя, как говорят в Одессе, оба хуже. «Если ребенок плохо учится, пусть хоть одевается хорошо», — было головной болью наших родителей, но не нашей.

«Школьная программа» и картинки в библиотечных книгах были нашими журналами мод. Мы  смотрели на формы гимназисток, на кружева и гольфы, и радовались тому как шагнул наш век. Или грезили об эпохе оной.

Стали старше. Выросли из парт, но форма по прежнему сопровождала нас. Сковывала, спасая от соблазнов. Хотя единожды замеченные ноги соседки по парте и короткие школьные платья стали главным соблазном.

Форма, конечно, внешнее, подогнанная под размер и стандарт, но  содержание она не стандартизирует. И как им бы бренным ни был материальный мир ее швы и стяжки могут спасти от распада.

P.S. Досадно одно. Памятник школьной форме плох не только по форме, но и по содержанию. Он отвращает.