Есть ли альтернатива великодержавности?

Какое будущее ожидает Россию? Может ли государство со столицей в Москве хотя бы в теории когда-нибудь стать демократическим и правовым, или же это противоречит самой сущности его природы? Кажется, ответы на эти вопросы сегодня судорожно пытается найти весь цивилизованный мир.

Но у Украины тут особая ответственность — ведь именно киевские князья основали Москву, а украинские ученые и просветители внесли немалый вклад в создание современного российского государства. Кроме того, от решения этой непростой задачи теперь уже непосредственно зависит наше собственное выживание как страны — отвертеться не получится, ведь Россия всегда будет оставаться нашим соседом.

История, или же, скорее, ее очень своеобразная интерпретация, нынче является одним из главных приоритетов государственной политики РФ. И дело тут не только в создании определенных исторических мифов с помощью все более помпезных «парадов Победы» на 9 мая или же строительства памятника киевскому князю Владимиру в Москве. Именно в прошлом российская власть ищет вдохновение и даже конкретные модели для  реализации своей нынешней политики. И, как считает известный историк и публицист Ирина Павлова, в роли одного из главных образцов тут предстает Сталин и выстроенная им система власти.

Является ли путинский режим таким же устойчивым, как сталинский? Возможна ли в современной России трансформация системы власти снизу? Об этом, а также о своем понимании ответственности российского исторического сообщества за ситуацию, в которой оказалась страна, Ирина Павлова рассказала в интервью газете «День».

— Ирина Владимировна, в своих публикациях вы описываете, как российская власть использует историческую науку не только для пропаганды выгодных для нее трактовок истории (недопущение отождествления сталинизма и нацизма, закрепление сталинской версии начала Второй мировой войны), но также для искусственной консолидации власти и общества, разжигания розни между национальными и пророссийскими силами в республиках бывшего СССР и т.д. Почему, на ваш взгляд, именно история была выбрана в качестве инструмента, а российское научное сообщество столь безропотно согласилось с предоставленной ему ролью? Верите ли вы в возрождение исторической науки в России, учитывая сложившуюся давнюю (еще со времен Средневековья) традицию фальсификаций?

— Почему именно история? Потому что пик величия России совпал с расцветом российского деспотизма. А это Сталин и Победа. Сталинская власть — вершина российского искусства повелевать. Вот почему на нее с тайным восхищением ориентируются сегодня игроки российской политической сцены. Поэтому именно сталинский механизм власти стал для современной российской власти моделью государственного устройства. Следует добавить, что эта власть знаменовала собой также пик русского национализма, но национализма не гражданского, как сегодня на Украине, а государственного. Конечно, товарищ Сталин использовал и коммунистическую идеологию, но безвластия при коммунизме он не понимал и не принимал. С чем он был согласен, так это с уничтожением классов — все будут рабами.

А потому была развернута спецоперация по внедрению образа Сталина в общественное сознание, которая, по моим наблюдениям, идет с середины 1990-х годов. Активно используя образ Сталина в своей пропаганде, действующая власть добилась укрепления в сознании россиян и без того стойкого стереотипа верховной власти, что величие страны способна обеспечить лишь сильная централизованная власть, что только она сможет устроить дело так, чтобы Россия как государство, говоря словами Сталина, «стало колоссальным, сколоченным экономически и политически тесно связанным», ибо «это как раз то, что может пугать и держать в страхе врага». Поэтому и Победа 1945 года стала фундаментом консолидации общества вокруг власти.

Эти действия российской власти до событий на Украине спокойно воспринимались на Западе, как и сам российский авторитаризм, который рассматривался как вполне правомерная политическая система для такой огромной страны. А какой именно это авторитаризм, особенно не задумывались. К новой российской власти с опаской относились лишь в некоторых странах Восточной Европы и в странах Балтии.

Что касается российского научного сообщества, то ему не пришлось, как вы говорите, безропотно согласиться. Российским историкам не пришлось себя «ломать», как во время перестройки, к которой они в своем подавляющем большинстве не были готовы. Вот почему в десталинизации конца 1980-х — начала 1990-х годов участвовали в основном журналисты, писатели, кинематографисты. Сегодня понятно, что та десталинизация, которая и без того была недолгой и поверхностной, объективно стала прикрытием заключительной стадии подпольной революции в советской экономике. Она началась после смерти Сталина, когда прекратились массовые репрессии, набрала силу в 1970-е годы и вышла на поверхность во время перестройки. Экономическая реформа Гайдара закрепила результаты этой подпольной революции, передав государственную собственность в личное пользование представителей советской номенклатуры и ее приближенных. Понимали суть дела тогда очень и очень немногие.

После 1991 года накал десталинизации постепенно снизился, а те историки, которые, как я, например, пытались и дальше придерживаться этой линии, вскоре были заклеймены как представители т.н. разоблачительной историографии. А на смену явной просталинской концепции советской истории, господствовавшей в период существования СССР, пришла более рафинированная ее версия — объективистская историография. В академической среде этот подход очень быстро набрал силу. Выражался он в апологии сталинской модернизации. В общем русле модернизации рассматривались не только индустриализация и культурная революция, но и коллективизация. Все эти преобразования, согласно такому подходу, соответствовали национально-государственным интересам страны, поддерживались народом и являют собой предмет патриотической гордости. Восхваление сталинской модернизации стало сочетаться с положительной оценкой внешней политики того периода, что в итоге привело к апологии сталинского великодержавия.

«Западные историки стали лояльными к советскому прошлому в обмен на доступ к работе в российских архивах»

— Публикация документов после 1991 года продолжалась, но теперь не хаотично, а под контролем. Все документы о Сталине и о его системе властвования в Российском государственном архиве социально-политической истории (бывший Центральный партийный архив при ЦК КПСС), публиковались под научной редакцией молодого тогда историка О.В. Хлевнюка. А кураторство над публикацией статистики репрессированных, расстрелянных и заключенных ГУЛАГа было поручено В.Н. Земскову. В результате, когда новая российская власть укрепилась, стала ясна ограниченность критики советского прошлого. Эта критика «спотыкалась» на нескольких принципиальных темах, а именно, механизм коммунистической власти, роль Сталина в развязывании Второй мировой войны и действительные причины распада СССР. В объяснении механизма советской (а точнее, сталинской) государственности новая власть не была заинтересована потому, что почти сразу же приступила к его воссозданию, вместо того, чтобы выстраивать правовое государство. Поэтому акцент в изучении советского периода был сделан не на политической, а на социальной истории.

Мне не раз приходилось писать о ненаучности такого подхода и опасности его применения к истории России, где именно власть является главным системообразующим фактором, а процессы имеют обыкновение повторяться. Но это был глас вопиющего в пустыне, тем более что сторонников объективистского подхода и изучения социальной истории поддержали западные коллеги, которые «освобождались» от «стереотипов холодной войны», в том числе и от концепции тоталитаризма, и тоже предпочитали заниматься не политической, а социальной историей. Даже наиболее критически настроенные западные историки стали более лояльными к советскому прошлому в обмен на разрешенный им доступ к работе в российских архивах.

В результате объективистского освещения сталинской эпохи в научной литературе и откровенно апологетического в массовой, а также в средствах массовой информации, в первую очередь, на телевидении, выросло поколение молодых людей, живущих с мифом о Сталине как о выдающемся государственном деятеле, и созданы психологические условия для возвращения страны на традиционный путь развития.

Что касается веры в возрождение исторической науки в России, то верить, конечно, можно, но кто будет учить это новое поколение работе с источниками? Едва ли не все документы советского, а особенно сталинского времени — это документы официальные, исходящие из властных органов или провластных общественных организаций, то есть апологетические. Вся пресса того времени — государственная, проводившая точку зрения власти. Следуя за официальным документом, историк вольно или невольно принимает интерпретацию событий, представленную в документе. Факт документа сталинского времени — еще не исторический факт. Чтобы он стал таковым, его необходимо восстановить, то есть очистить от всякой апологии и идеологии. Это дело очень непростое, и далеко не все даже профессиональные историки способны на такую работу.

Подобный подход необходим и к данным архивов КГБ о числе репрессированных и расстрелянных, и к лагерной статистике, составлявшейся в ГУЛАГе. Однако сегодня большинство историков не допускает мысли о том, что и эти цифры могут быть сфальсифицированы или подкорректированы.

«Прогрессивная общественность» не осознает, что играет на стороне власти, в частности, выполняя работу «чистильщиков»

— История также активно используется в России для формирования современной национальной идентичности россиян. И тут, кроме «культа Победы», также большое значение имеет наследие Киевской Руси. Одна из последних «исторических» инициатив Путина — установка в Москве памятника киевскому князю Владимиру. Как вы оцениваете этот проект? И каково вообще ваше мнение о современной российской идентичности, в которой «уживаются», в том числе, такие противоречивые концепции, как «советский человек» и «православие»?

— Памятник князю Владимиру — это проект в рамках российской традиции великодержавия, провозглашения и утверждения исторического единства русского, украинского и белорусского народов. Сама идея великодержавия, которая ведет начало с идеи «Москва — третий Рим», сформулированной монахом Филофеем в начале XVI века, сегодня превратилась в идеологию российской власти и, как никакая другая, оказалась созвучна настроениям подавляющего большинства населения, в том числе и так называемой прогрессивной общественности. Вот почему лишь очень немногие ее представители выступают против российской агрессии на Украине. Сегодня вполне правомерно говорить уже о русском фундаментализме, в котором органично слились черты как российского, так и советского прошлого. Это: 1) представление о том, что русский народ является носителем особой нравственности и особого чувства справедливости; 2) отрицание бездуховного Запада как модели общественного развития; 3) видение будущего России как империи и 4) уверенность в ее особой исторической миссии. В этом и выражается сегодня российская идентичность. Вообще-то, стремление видеть свою страну великой естественно для любого здорового общества. Но следование фундаменталистской идее великодержавия предполагает не обустройство собственной страны, а укрепление верховной власти. Эта власть внутри страны действует как администрация на оккупированной территории и так же укрепляет свое влияние за ее пределами. «Не дано нам жить в «состоянии кайфа», как это теперь называют. Наступает другое, трудное время, — писал Сергей Кургинян. — И если русские хотят сохранить свое историческое бытие, они должны снова стать народом-собирателем».

— Вы отстаиваете мнение о том, что Путин создал в современной России механизм власти, наследственный по отношению к сталинскому, предполагающий, среди прочего, абсолютную секретность. Но если Сталин для создания тоталитарного строя использовал государственное насилие и репрессии, то сегодня власть в России использует с этой целью медиа. Сталину, как известно, удалось сохранять власть до последних дней жизни. Является ли путинский режим таким же устойчивым? Не преувеличены ли надежды многих западных и украинских экспертов на его скорый крах? Каковы действительные слабые места путинской системы власти?

— Во-первых, хочу уточнить, что российская власть сегодня использует не только медиа, но и репрессии. Правда, это не массовые репрессии и убийства, как при Сталине, а выборочные, точечные убийства, аресты по так называемой экстремистской 282-й статье УК Российской Федерации. Современный российский режим научился не только извлекать уроки из прошлого, но и взял на вооружение современные западные политтехнологии и практику информационных войн. Сталинский ренессанс в России происходит в самых что ни на есть современных декорациях. Сталину и его подручным и не снились возможности телевидения и Интернета, они и представить не могли, насколько можно дезориентировать общество посредством информационных технологий. И не надо ни железного занавеса, ни массовых репрессий. Власть настолько преуспела в оболванивании населения, что сегодня уже можно констатировать факт шизофрении общественного сознания в России. В нем парадоксальным образом уживаются оценка Октябрьского переворота 1917 года как катастрофы и желание вернуться в советское прошлое, осуждение репрессий и почитание Сталина как государственного деятеля, антизападничество и разговоры о демократии, «советский человек» и православие.

Более того, власть научилась не просто выигрывать в информационных войнах, а обращать негодование общественности в свою пользу гораздо более тонкими методами, чем это делалось при Сталине, когда надо было «поднимать ярость масс». Сегодня прогрессивная общественность во многих случаях даже не осознает, что играет на стороне власти и по ее правилам, тем самым укрепляя ее, в частности, выполняя за нее работу «чистильщиков». Примером этому является так называемая борьба с коррупцией во главе с Алексеем Навальным.

«Слабое место режима — его историческая бесперспективность»

— В противоположность Андрею Пионтковскому и ему подобным экспертам, вот уже много лет говорящим об агонии действующей российской власти и предрекающим ей скорый конец, я не вижу никаких признаков агонии. Вижу, наоборот, процесс ее неуклонного укрепления. Так же укреплялась и сталинская власть.

Необходимо понимать, что власти такого типа не страшны ни беспорядок, ни воровство, ни коррупция. Они ей, конечно, мешают, но представляют для нее неизмеримо меньшее зло, чем организованное сопротивление. От власти требуется лишь удерживать подобного рода неприятные явления в определенных пределах. Что же касается организованного сопротивления, то оно в современной России не просматривается. Власть не зря все эти годы оттачивала мастерство политических манипуляций, пропаганды и популистских мер. Не зря она так последовательно занималась укреплением правоохранительных органов.

Поэтому ей можно сколько угодно и вполне справедливо предъявлять обвинения в произволе, беспорядке, коррупции и т. п., но при этом не следует упускать из виду, что как раз эта российская повседневность отвлекает народ от целей и задач верховной власти, распыляет его силы в постоянной борьбе за существование. При этом власть не только успешно решает собственные задачи, но и позиционирует подвластную ей страну на мировой арене так, как она себе это представляет, руководствуясь традиционными идеями великодержавия. И никто пока не может этому противостоять — ни в стране, ни в мире. Более того, можно воочию наблюдать, как лидеры западных стран шаг за шагом идут на уступки, не осознавая, к чему в итоге такая политика может привести.

Слабое место этой власти — ее историческая бесперспективность. Мне кажется пророческим высказывание Герцена: «Еще один век такого деспотизма, как теперь, и все хорошие качества русского народа исчезнут. Сомнительно, чтобы без активного личностного начала народ сохранил свою национальность, а цивилизованные классы — свое просвещение».

— Вы утверждаете, что перестройка была спланированной операцией КГБ, направленной на перехват власти у партийного аппарата аппаратом спецслужб с целью приватизации государственной собственности. Возможна ли в современной России трансформация системы власти снизу, при каких условиях?

— Нет, я не вижу такой возможности. Как можно надеяться на какое-то массовое протестное движение и при этом игнорировать факт полной зависимости российского населения от власти? Кремль ведь не просто сосредоточил государственную собственность страны в руках доверенных лиц, но и взял народ России на содержание. Причем обеспечил ему более высокий уровень жизни, чем в советское время: квартиры приватизированы, дефицита нет, слушай, читай и смотри, что хочется. По сути, народ России оказался в положении заложников. Другое дело, что это положение для подавляющего большинства оказалось приемлемым, тем более, что и границы открыты для путешествий. Что же касается потенциальных протестантов в народной среде, то сегодня для них наготове плотный колпак спецслужб и внутренние войска, экипированные самыми современными техническими средствами. Вряд ли на них пойдет с заточками «шпанистая» публика, как полагал Владимир Буковский, давая свое интервью в начале 2013 года, уверяя, что к весне того же года начнется массовое движение в регионах. Не следует забывать и такое немаловажное обстоятельство, что обличать власть позволено в основном в столице, в провинции это чревато самыми серьезными последствиями.

Не надо обманывать себя и других: в России сегодня нечего противопоставить сложившейся ситуации. В отличие от Юрия Пивоварова, заявлявшего в том же 2013 году, что «мы впервые имеем зрелое гражданское общество», я не видела ни тогда, ни тем более сегодня никаких условий — ни исторических, ни ментальных, ни социальных — для появления в России такого общества. Как и оппозиции — в том виде, в котором оба этих явления сложились на Западе. В условиях утвердившейся вертикали власти и всевластия спецслужб они появиться не могут.