Кладбищенский стрелок

- Ты куда стрелял, змей? – седая старушка захлёбывалась слезами.
- Та не ори, Матрёна, без тебя досадно, - оправдывался Семён - безалаберный мужчина лет тридцати.
- Ты куда стрелял? - зарыдала она. И ударила его ручонками по спине. И взвыла отчаянно, тонко.
- У меня один сын, и тот мёртв… Его военная фотография здесь - на кресте могильном осталась... Рядового солдата!.. Я её хотела размножить на память, но никто не помог старухе, все заняты были… Ты куда стрелял, ирод?..
Она колотила стрелка между лопаток.
- Та, не хотел я, Матрёна, уж так получилось. Охотился я…

Семён повернулся к ней, и оторвалась от него женщина, пошатнулась, словно раненая, бросилась к расстрелянному кресту, упала на колени перед ним как перед богом и заголосила:
- Сыночек, родной! Не было тебе покоя в этой жизни, и после смерти тоже нет, сокол мой ясный!… Сатана изорвал тебя в клочья…
- Ты зачем стрелял, Семён? – сурово спросил его Назим, подошёдший на кладбище, чтобы узнать причину крика женщины.
- Я отработаю, ты не доноси участковому, я вспашу тебе участок… Бесплатно. Участковый молод, жаден до денег, дачу себе двухэтажную поставил. Я с ним не расплачусь… Я беден, Назим, ты знаешь об этом…
Семён лукавил, а тётка Матрёна рыдала, целуя крест.
 - Пули бандитские не тронули, промчались мимо… Нарадоваться не могла, когда ты вернулся ко мне из армии с медалью – красивый, статный… Но сожгли тебя жадные… Косточки мне обугленные вернули!..

Сын у неё сгорел четыре года назад в мартеновском цеху. Бросил алюминиевую чушку в ковш - раскислитель, и волна стали накрыла подручного. Внутри, в пустоте, в чушке той конденсат оказался. Веселился огонь, голубые язычки пламени метались по остывающей луже. Подступиться к погибшему металлургу было не просто. Прошло ещё пять часов, прежде чем сварные вырезали останки подручного.

- Ну будет, Матрёна, будет, пошли домой! - Назим её успокаивал, как умел.
- А ты не можешь стрелять - сиди на печи, охотник! – рыкнул он Семёну.
- Та кто же знал, что ружьё высоко подскочит?
- По кладбищу бил…
- Та не попал бы я, кабы не отдача…
- Молчи, барыга!..
- Андрюшенька!.. Сыночек мой! Живого я провожала тебя и тёплого... Покорёженного металла кусок мне вернули, просили прощения... Нету силы на свете мыкаться. Я в землю хочу, чтобы тебе теплее было рядом со мной.

Жили они на окраине посёлка около кладбища по соседству. Бедно. Изба у Матрёны покосилась, править её было некому. Сын погиб на работе, а следом от тяжёлой болезни умер муж - горе ускорило смерть супруга. Оставались ещё сноха и внуки, но они переехали в город и редко навещали старуху. Сама она носила воду из колодца, перекапывала огород, полола его, окучивала картошку, собирала колорадских жуков – выживала на пенсию во времена стремительного роста цен. И ходила на кладбище: поправляла могилки усопших, обновляла на них цветы, разговаривая с крестами, как с живыми людьми.
Семён торговал. Едва узаконили частную собственность, он бросил прежнюю работу на стройке, приобрёл подержанную «копейку», и начал кататься на ней по округе, перекупая у сельчан свинину да говядину. Сбывал её оптом на рынок. Переплачивал за крышу «ментам» и «бандитам», а также другим представителям власти, инспектирующим продажи. Сетовал, прибедняясь, что не может достроить мансарду на даче, и втуне переживал, поглядывая на гору, где стремительно поднимались в небо дома городских милиционеров и служащих.
- Эх, мусора, мусора, кровопийцы, – сварливо талдычил он «со знанием жизни» каждое утро. - Разворовали Россию, не поделились.
Назим, его сосед, прослыл отчаянным забиякой. В юности он хулиганил и верховодил в драках на танцплощадке. Но годами остепенился, женился, остыл. Работал в карьере - рядом. Кружился его «БелАЗ» по спирали дорог, вывозя из бездны тяжёлые камни, и, пока своевременно выплачивали деньги, жизнь не давала трещин - семья у него жила в достатке. Честно заработанный хлеб на столе не переводился. Старые бобыли приятели заходили на чарку водки, но вели себя прилично, уважая семью товарища. Удовлетворяясь немногим, люди судачили об охоте, о рыбалке - строили нехитрые планы на выходные.
Словно горы, окружили поселок рыжие склоны отвалов пустой породы. Самый старый из них - за кладбищем. Переходишь, бывало, заболоченный ручей - и вот его подножье. Искусственная гора. На её осыпях давно уже прижились репейники и полынь; клочьями, словно пряди волос на седеющей голове, колосится ковыль, пригибаемый ветром.
Рос металлургический комбинат - рос город. Обустраивались люди, обживались, покупали технику: кто мотоцикл, кто автомобиль. Было время, а я его помню, когда не боялись оставить машину на улице в ночь, в грязи, доверяя друг другу, жили в распутицу, не зная зависти, без камня за пазухой. «Ключ под ковриком», - писал я мелом на двери квартиры и мчался играть в чехарду, подальше от дома, забывая про всё на свете. Но это в далёком прошлом, и разумный хозяин сегодня живёт за бронированными ставнями. Однажды, в счёт погашения долгов по зарплате, предложили на отвале землю под гаражи, и многие «безлошадные» люди построили ненужные им коробки из неликвидных стройматериалов завода, на котором они трудились много лет.

Плакала в этот день Матрёна долго. Но не причитала, как на кладбище, а по инерции - роняла слёзы, смахивая их краем косынки на землю. Пятилетняя дочка Назима Тая оставила в покое куклу на лавочке и подошла к старушке:
- Не плакайте, бабушка Мотя, он больше не будет
- Больно мне, Таенька, больно мне, детонька. А твою бы куколку убили, ты бы не плакала?
- Я же говорю тебе - не виноват! - крикнул из-за забора Семён.
- А кто виноват? - её голос окреп, глаза высохли. - Ты кого хотел убить?
- Лисицу, Матрёна!.. Она у меня в курятнике шкоду наделала.
- Не ври, окаянный! Вот возьму я лопату и огрею ирода!..
За отца заступился его сын - первоклассник
- Это Тайка виновата, - показал он на девочку, - она мне первая сказала: «Я, Паша, лисичку-сестричку видела».
Девочка испугалась и насупилась.
- Бабушка Мотя, прости, я не знала. Лисичка такая красивая… Рыжая, с белым хвостиком…
Тая растерянно всхлипнула.
- Что ты, детонька, что ты, милая… В чём ты повинна? - Матрёна поцеловала девочку в лоб. - Лисичка моя...

 Я - случайный прохожий. Я поднимаюсь на отвал, потому что самая короткая дорога в посёлок, как мне кажется, лежит здесь. Я опаздываю на работу. Я спешу. Из-под моей ноги выворачивается камень и катится вниз, увлекая за собой другие осколки горной породы. Я - случайный персонаж. К истории, рассказываемой мной, я не имею никакого отношения. Я - не положительный и не отрицательный герой. В этом времени я чужой человек, не стяжавший успеха в жизни.
Передо мною ровная, укатанная техникой вершина отвала. Искусственная гора. Ей шестьдесят лет. Возраст почтенный, пенсионный возраст. Горы долго живут, в отличие от людей их поднявших. Люди же, их ровесники - на кладбище у подножья отвала, куда мне ещё предстоит спуститься, преодолев перевал.
Мои карманы пусты, я давно уже не держал в руках денег. Ни российских, ни буржуйских - никаких. По желанию нам вместо денежного довольствия на работе выдают «гуркалы» - бумажные книжки, отпечатанные в новотроицкой типографии, названные так в честь директора комбината Павла Ивановича Гуркалова. Я могу отовариваться на них в столовой или в ведомственном магазине, где всё очень дорого.
Чтобы выкупить у работников акции открытого акционерного общества «НОСТА», зарплату задерживают уже пятый месяц. И несут люди осколки вчерашней приватизации в кассу, и обменивают на деньги собственность, не понимая, что с этого момента они полностью порабощены хозяином.
- Как выжить? Что есть?
- Воруют все. Ты погляди, как преобразился посёлок. На месте вчерашних лачуг фешенебельные дома «высшего руководства».
Жаба давит обывателя, жаба давит мента. А как же!.. Строятся вчерашние одноклассники, разъезжают на шикарных авто, пьют водочку, от которой голова не болит, пользуются успехом у женщин. И поспешают охмуренные завистники вслед за ними… И хорошо поспешают.

Я вдыхаю морозный воздух. Лужицы на вершине горы потянулись тоненькой корочкой льда. Она хрустит, прогибаясь под ногами идущего человека. Два куста колючей облепихи серебрятся, нависая над самым склоном. Маленькие бархатные ягоды пожелтели, набрали сладость. Я останавливаюсь, чтобы их немного собрать и покушать. Но не потому, что голоден, а потому, что в скупой степи каждое дерево - это чудо, и плод с него - воистину божий дар.
В отдалении гудит кран. Тянется за грузом, отрывая задние лапы от подушек. Рядом с ним «шаланда» - «КамАЗ». Выхлопные газы вьются по ветру синей лентой и растворяются в предутреннем тумане.
- Это гаражи, - соображаю я. - Но почему не спится людям в такую рань?

Я прохожу мимо и вдруг соображаю, что стал свидетелем присвоения чужого имущества - так называемой кражи. У меня на глазах разбирают крайний в ряду гараж. Среди бурьяна валяются лоскуты оборванной кровли. Плиты перекрытия уже покоятся в кузове автомобиля. Трое мужчин в спешке раскидывают стены строения и грузят в прицеп уцелевшие шлакоблоки. Увидев чужого человека, они прекращают работу и подходят ко мне.
- Ты ничего не видел, - говорит мне самый здоровый из них. - Повтори.
- Я ничего не видел.
- Вот так.
- Воруют все. Ты согласен?
- Как скажешь.
- Вот то-то... – он удовлетворён.
- Шевелитесь быстрее! - доносится из «скворечника» сердитый голос крановщика. - Главный «опер» из города «грушу» с раствором будет сопровождать. В прошлый раз он остановил меня на повороте и завернул к себе на дом!.. Пришлось мне одну плиту ему отдать. А кто мне за лишний подъём заплатит? Да и на работу опаздывать ни к чему – уволят, не советская власть…
- Твоя правда, - старший выплёвывает окурок и продолжает:
- За бесплатно работать грех, особенно сейчас, когда денег по полгода не выдают. Семью кормить надо, мужик!
Он оправдывается передо мной.
- Я пошёл?
- Иди!.. И помалкивай!
Тревожное утро. Спускаясь по тропинке на кладбище, я нечаянно толкаю впереди себя ещё один камень, и ещё одна сырая стайка песка убегает к подножью.
 У меня на дороге стоит девочка лет пяти. В старом пуховике. Ей холодно. Вязаная шапочка с помпончиками закрыла лицо, и только доверчивые, огромные глаза выглядывают навстречу с надеждой на скорую помощь. Она топчется посередине ручья на кочке маленькими резиновыми сапожками, не решаясь ступить ни вперед, ни назад. Загадка!.. Неужели на стрёме? Я удивлён.
- Ты как сюда попала?
- Я – Тая, – отвечает она. – Шла по дощечке и споткнулась. Моя дощечка упала в грязь.
Действительно, нехитрый мосток подрагивает в тине, отброшенный бойким течением ручья.
- У меня худые сапожки...
Черпая ботинками воду, я настраиваю ей переправу.
- Иди, - но она улыбается и отрицательно машет в ответ головой.
- Ну, тогда давай мне руку, и мы пойдём вместе.

Я отвожу её в поселок. Мимо кладбища. Мимо ржавых металлических звёзд и усохших крестов. Скупые деревца, едва зацепившиеся за степь, уже сбросили почти все свои листья, разве что карагач ещё зелен. Шелестит на ветру, скрипя всеми ветками, держится - молод и стоек и всё же роняет листочки на жухлую траву.
- На, - протягиваю я горсть облепиховых ягод.
Девочка послушно берёт их в ладошку и ест, как гостинец. Скупая ягода, степная, схваченная морозом, сладенькая на вкус.
- Вы никому не скажете?
Ей хочется поделиться со мною чем-то важным.
- Я никому… не скажу!.. Клянусь!
Она сообщает мне новость.
- Я лисичку-сестричку видела.
- Рыжую? – переспрашиваю я.
- Рыжую… Хвостик беленький, она Рябу несла.
Я улыбаюсь. Мне становится всё понятно.
- Я знаю, где живёт эта лисичка!.. Ты её не боишься?
- Боюсь, - признаётся Тая, - но только вы никому не рассказывайте про Рябу, дядя Сёма ругаться будет, стрелять... Он на кладбище памятник поломал.
Я слышал эту историю. Из детских уст она мне кажется забавной. Вот её дом.
- Мы пришли, - говорит мне девочка, и уходит, помахивая ладошкой. Я бегу на «объект».

Я - подневольный человек… Я - раб... Передо мною тарелка борща и кость. Большая кость. С мясом. Жирные пятна, переливаясь, кружатся в похлёбке. Ложкой я вылавливаю картошку и ем, обжигаясь, горячее варево. Мой хозяин ко мне снисходителен. Вчера, между прочим, я без задней мысли рассказал ему, что месяц назад главный сталеплавильщик Орско-Халиловского металлургического комбината Мянник Александр Георгиевич целую смену высококвалифицированных рабочих три дня эксплуатировал на своем приусадебном участке в Белошапке. Ломали старые постройки и обломками обсыпали набережную возле ручья.
- А его жена накормила нас до отвала. Каждому по полторы сосиски досталось!.. Водки, браги – залейся...

Я специалист, я знаю, как выкладываются печи и дымоходы к ним. Поэтому ко мне особое отношение. Я честно заработал тарелку борща.
- Ты когда-нибудь клал дымоходы? - спросил меня мой начальник прежде, чем отправить на задание.
- Да! - согласился я.
- Вот и хорошо, поможешь человеку.
Мой начальник умеет жить. Как, впрочем, и все начальники. Он знает, что я не откажусь, что я с радостью сделаю всё, о чем меня ни попросят. Потому что работать на приусадебном участке намного легче, чем на комбинате в пекле ремонтировать сгоревшие печи. Дай человеку льготу, и он твой раб.
Великовозрастный детина - сын моего начальника, попал на велосипеде под машину и ушиб колено. Ругался отец: рвал и метал; грозился найти нарушителя и стянуть с него три шкуры, ан нет, нарушитель нашёл его сам и предложил оказать небольшую услугу - выложить печку в особняке.
- Есть у тебя такие люди?
- Есть!
Гроза миновала. Сын поправился!.. Потому что «заказчиком» стал подполковник милиции, главный оперативник города, человек авторитетный. Даже криминальная «крыша» была у него в руках и жил он, припеваючи, от щедрот нарушителей правопорядка. Дорожно-транспортное происшествие истолковывалось не в пользу пострадавшего велосипедиста.

Моим утренним знакомым так и не удалось избежать встречи с ним. Одну из краденых плит они выгружают на его подворье около недостроенного сарая. Снова ругается крановщик и, сетуя на время, требует, чтобы ему заплатили за лишний подъем. Но посмеивается над ними старик - тесть застройщика – командующий на стройке:
- Хозяину скажешь - оплатит. Он знает, кому, за что, и сколько должен.
- Ишь ты, чего захотел ворюга, - повторяет он мне после их отъезда, - за подъем ему заплати!.. Вот наглец!

На кухне у подполковника тепло. Я набиваю утробу пищей из термоса, чтобы дома не есть. Матушка экономит деньги - пенсия у неё мала. Работники дошкольного образования никогда не были в чести у государства. В отличие от врачей и судей им никто не дарил подарки, да и педагогическая закалка не позволяла богатеть непристойным образом - брать взятки.
Лает собака, грохочет цепь - кто-то чужой спешит к нам, ругаясь.
- Хороший кобель, - говорит мне старик, выглядывая в окошко. – Породистый, справный… Хозяин на зоне взял его ещё щенком у кинолога - зверь, а не псина.
- Знаю,  - поддакиваю я, - кидается на людей.
Мой собеседник смеётся и рассказывает следующую историю.
- Сам видел - сажали зэков в воронок. Будка была переполнена. Удобно сидевшие «люди» выталкивали ногами наружу «обиженных» - не по масти попавших к ним в компанию и ржали, когда собаки рвали у тех штаны вместе с мясом. Запаха их - тюремного не переносят… До того дрессированны!..
- Да-а!.. - соглашаюсь я.
Рассказчик доволен.
 - Та не лай, ты-ы, не лай! - дверь распахивается и на пороге появляется растрёпанный гость. - Петрович! Слышишь, какое дело? Лисица повадилась кур у меня таскать.
Я вспоминаю девочку. Вот он какой - дядя Сёма «кладбищенский стрелок».
- Дай овчарку, Петрович! Я выслежу и убью воровку.
- Ты уже убил Матрёну, - хохочет Петрович, - напова-ал!.. - и наливает водки в стаканы. - Будете? - предлагает он мне.

Я все же специалист и ко мне особое отношение.

- Нет!.. Не пью... Вот уже десять лет, как я не пью. Я – трезвенник.
- Жалко, - вздыхает Петрович и обращается к вошедшему человеку свысока, с презрением:
- Будешь водку, барыга?
Тот глотает слюну. Видно, что ему хочется выпить, но правила хорошего тона не позволяют согласиться на это сразу.
- Собаку дашь или как?
- Или как!.. - передразнивает Петрович. - На роже написано, что выпить хочешь. Пей, потом решим.
Семен опрокидывает в себя стакан водки и занюхивает хлебом.
- Вы ешьте, - говорит хозяин мне, - и ты закусывай, барыга!.. Говоришь, что лисица кур таскает?
- Петрович!
- А собака моя тебе яйца не откусит?
- Как знать?.. А что посоветуешь?
Они выпивают ещё по полстакана водки - и участь лисицы решена.
- На рассвете, если появится, по следу пустим. Догнать не догонит, но нору поищем, не может эта тварь издалека свои набеги делать. Где-то здесь на болоте или в камнях её логово.
Вечером я докладываю печь и собираюсь домой.
- Завтра, Петрович, мы оштукатурим её и растопим. Готовь мешок - дым ловить.
Вот оно кладбище, вот ручей, та самая кочка, нехитрый мосток. И вдруг!.. Я слышу вслед:
- Дяденька!
Это девочка. Она глядит на меня в надежде на чудо.
- Дяденька!.. Завтра дядя Сёма лисичку будет травить Полканом… Он злой Полкан. Он порвёт лисичку на части!..
- Тебе жалко лисичку?
- Да, жалко. Она красивая. Огонёк с белой кисточкой на хвосте!.. Вы же знаете, где она живёт… Спугните её в другую сторону.
Я для неё высшая инстанция - бог, способный предотвратить задуманное охотниками.
 - Дядя Сёма вернулся пьяный и сказал бабушке Моте, что завтра он, наконец, сошьет воротник из рыжей гадины - она Рябу украла.
Я глажу её по шапочке.
- Я помешаю убить эту лисичку.
- Воруют все!

Она приводит расхожий аргумент в её пользу.
- Я помогу тебе, девочка, я остановлю эту охоту.
Я лгу, не зная как быть…

Но не отсох мой язык. Есть высшие силы!..
Я стал свидетелем необыкновенной борьбы людей и преследуемого ими зверя. Бешеный лай собаки торопил восходившее солнце. Сумерки растаяли, когда я поднялся на гору, держа в руках сучковатую палку… Зачем я её подобрал?.. Не знаю… Ведь я обещал девочке заступиться за лисичку. Но перед кем?.. Перед овчаркой, идущей по следу? Перед собакой, чья реакция быстрее моей, и чья воля определяется хозяином?.. Или я хотел отбиться от хозяина? Или от злого человека - я испугался воров?.. Порушенный край. Развороченные постройки. Дырявые стены заброшенных улиц, словно шквал артиллерийского огня накрыл это забытое богом место.

Преследуемая лисица выскочила прямо на меня. Она хотела покинуть гору и исчезнуть среди садовых участков, разбросанных у подножья. Но я был врагом, на которого выгнала собака. На мгновение лисица остановилась, её пушистый хвост замер… Она стояла передо мною на камне, как на пьедестале – торжественно и мёртво. Только приподнятая передняя лапа дрожала, да парок из пасти напоминал о том, что она жива… Нет, лисица не испугалась! Скорее всего, она была удивлена таким жестоким коварством со стороны людей. Владельцы гаражей и мальчишки неоднократно пытались выяснить, где её нора, но они не были охотниками, и больших головных болей плутовка не знала. И вдруг: эта бесноватая собака, и вооруженный палкой человек на пути…
Оцепенение сошло, и лисица изменила маршрут. Развернувшись ко мне боком, но, не отрывая пристального взгляда, она величественно поплыла в сторону порушенных гаражей. Собака стремительно приближалась к ней. В её лае слышались торжественные ноты - в моем лице она предположила союзника. «Второе дыхание» толкало собаку за растерянной жертвой, позволившей сократить расстояние преследования до двух десятков шагов. Красивая овчарка чувствовала себя примадонной в фокусе взглядов вышестоящего руководства. Резко выбрасывая вперёд свое мускулистое тело, она спешила оправдать оказанное ей доверие - отдавала собачий долг людям, и вот уже гнала лисицу назад на ружьё на охотников. Со стороны посёлка навстречу погоне спешили Семён и Петрович - человек, угощавший меня борщом. Впереди у плутовки был вчерашний гараж, до основания разобранный злоумышленниками. И вдруг, она споткнулась и захромала - что-то произошло. Это позволило собаке в два прыжка вплотную приблизиться к жертве. Охота заканчивалась. Семён опустил, вскинутое, было, в небо ружье, и я угадал на его лице улыбку. Но неожиданно раздался треск: свирепая овчарка исчезла под землёй, и её горький скулёж обескуражил охотников. Лисица ожила, в мгновение ока взмахнула по уцелевшей штрабе на крыши гаражей и ушла, недосягаемая для дроби. Виной оказался погреб, накрытый рваным куском мягкой кровли. Более лёгкая лисица прошла по нему успешно, а тяжёлая собака попала в ловушку, упала вниз и сломала передние лапы. Горе-охотники ругались, спасая покалеченное животное.

Девочка, как и вчера, стояла внизу у кладбища, прислушиваясь к охоте… Она искала у меня в глазах правду, пусть горькую, но я обнадёжил её.
- Жива!.. Твоя лисичка жива и здорова!.. Это собака плачет.
После обеда Тая играла на улице в кулинарию. Собирая мокрый осенний песок в формовочку, она лепила плюшки для кукол: «Тяп-ляп» и выкладывала их на широкую дощечку, словно на противень перед отправлением в духовку.
Семён кочегарил. Он собирал ботву от картошки и жёг её, тормоша над огнём вилами, но сырая трава дымила, и чтобы костёр не погас, хозяин подкинул бумаги, среди которой были рисунки. Ветер поднял один из них выше забора в воздух, и тот упал на песочницу к Тае обугленный и грязный. Девочка растерялась. Летом мама консервировала банки с томатами, а дочка мешала ей: рисовала весёлые этикетки и наклеивала их на «товар»: «…как в магазине». Одна баночка лопнула, и проказницу отшлёпали. Но всё же на пяти других красовались огромные сеньоры-помидоры и маленькие помидорчики – их дети. Тае было смешно. А сейчас?.. Она подошла к штакетнику и увидала костёр, где тлели ещё два её рисунка.
- Ты чего ревёшь? - спросила мама, и по простоте душевной дочка призналась, что самые лучшие её рисунки сгорели.
- Я так старалась, - всхлипывала она.
- Но откуда они у Семёна? - задумалась мама.
Вечером она рассказала мужу про детские слёзы.
 - Мы же все банки в погреб снесли, Назим?..
На следующий утро - ни свет, ни заря, обеспокоенный хозяин пошёл в гараж и обнаружил, что его разобрали до последнего камня. В погребе было пусто. Предчувствие не обмануло Назима. Сосед его Семён был причастен к разорению имущества. Но как уличить злодея, кто повинен в содеянном, у кого украденные строительные материалы и банки с продуктами?
- Задушу гада! – взорвался было Назим, но первый гнев ему удалось подавить. - Зайду, узнаю, поговорим...
С этими тревожными думами он поднялся в избу Семёна.
- Как охота, сосед?
- Ушла зараза!.. Утащила Рябу и сыта! Ну да бог с нею, Назим, ты заходи… Не украдёшь - не проживёшь.
Словоохотливый Семён как на духу выкладывал подробности неудачной охоты.
- Кто не ворует сегодня, тот ломает лапы, как эта собака… - итожил он. - Жалко сердечную… Дура косматая выслужиться хотела... Все мы грешные люди: кто на мента, кто на бандита горбатим в надежде на пирожки…
- Горбатим, сосед?
- Да, горбатим, Назим… Там на отвале гаражи. Представляешь себе: люди трудятся, ломают стены, рискуют быть пойманными, а Сашка-опер их ловит? Две дармовые плиты у него на участке лежат... Ни рубля не вложил в строительство, а хоромина – видишь сам. Я третий год по кирпичику, по песочеку гребу не нагребу – бедна хибара. Тают денюшки, словно снег в июле.
- А собаку жалко, Семён?
- Пристрелит её легавый. Я думал - пугать меня будет, ан нет, пронесло. Пообещал я ему свинины подкинуть, чтоб он подавился, за эту собаку!
- Пообещал?
- А как ещё?..
- Значит, взятки даёшь?
- Не подмажешь, Назим, сегодня не проживёшь. Это норма жизни…
Банки с томатами стояли на подоконнике неприкрытые ничем. Знакомые художества немного раскисли от сырости, улыбки у помидоров растаяли, детские персонажи поблекли и глядели растерянно, словно чувствовали вину перед Назимом за то, что оказались в чужом дому.
- Что это за банки на подоконнике, я вижу, стоят? Рисунки какие-то странные, нефабричные…
Семён опешил. Но его супруга Светлана не растерялась и поддержала беседу.
- Это я рисовала сыну, - улыбнулась она.
 Мальчишки не было дома. Он не мог не подтвердить, не опровергнуть сказанное женщиной.
- Задание им в школе дали, - врала Светлана. - Пятёрку принёс.
- А чтобы не пропадать его мазне, - подхватил Семён эту свежую мысль, - я картинки на банки наклеил.
- В школе задание дали? - удивился Назим, и, сделав паузу, добавил: - Ты вот что, Семён!.. Бери-ка эти маринады с собой и ко мне. Выпьем с тобою вместе, про жизнь потолкуем. Ссуду мне дали на строительство нового дома - хочу обмыть…

Две большие бутылки стояли на чистой скатерти, ожидая гостей.

- «Распутин», - произнёс Назим, разглядывая водку.
- Что случилось?..  Ты ждёшь гостей? – заволновалась его супруга Ольга Сергеевна.

- Да-а, будут, - ответил он.
- Ты опять за старое, за пьянки с друзьями?
- Молчи, жена, и слушай мужа!.. Разговор у меня к Семёну-гадине про гараж. Ты не мешайся или исчезни…

Сказано было серьёзно. Оробевшая женщина перестала перечить и ушла на кухню. Тревога легла на душу камнем - Назим был сердит, и когда появились соседи, она не вышла к столу, предчувствуя неладное. Семён пришёл не с пустыми руками. Копчёная рыба текла и пахла, вызывая слюну, большая бутылка пива «Афанасий» была поставлена бок о бок с «Распутиным» «для укрепления государственности». «Лучшие» дни России настали – «палёная» водка осталась в прошлом и не болела голова от многочисленных праздников. Светлана Анатольевна держала банку с томатами. Встречая гостей, Назим изобразил на лице радушие.
- Заходите, пра-са-дам! Баночку вашу я поставлю на видное место, чтобы Таенька видела… Где моя доча?
Ольга Сергеевна буркнула на кухне, чтобы он оставил их в покое, но Назим притворился глухим.
- Играет в куклы? - переспросил он у хозяйки. – Что за напасть, - и заметил соседям, - нету девчонки… Ну, будем здоровы, Сёма, Света!..
Они чокнулись и спустя минуту выпили повторно.
- Мне хватит, - остановился хозяин. Водка его согрела, наполнила силой. - А ты, Сёма, пей, не стесняйся, чувствуй себя как дома. И ты, Светлана Анатольевна, не отставай от мужа – пережили эпоху трезвости нации, слава богу…
- Много ли денег отвалили в Сбербанке? – спросил Семён.
- Немало…- ответил хозяин.
- Поручителей собирал? Или как?
- Было дело, едва нашёл.
- Чего же ты к нам не обратился?

Семён промахнулся, наливая очередную, третью по счёту, порцию водки, бутылка в руке подпрыгнула и, пролитая жидкость покатилась по скатерти тоненьким ручейком. - Мы же знаем тебя как честного человека, - закончил он свою лесть. Язык заплетался. Гость поставил бутылку на место, зажмурился и выпил кое-как налитую водку. Потянулся рукой к салатнице за закуской, но помидор выскользнул из пальцев и шлёпнулся на брюки. И покатился на пол, оставляя на ткани пятна рассола. Растяпа икнул. Пошатываясь, он исчез под столом, где нашёл помятый томат и съел его, не вставая с колен под весёлый хохот супруги. Светлана Анатольевна дважды ударила мужа кулаком по спине, игриво заметив:

- Чтобы не икал…
- Оставь, зараза! - огрызнулся Семён и икнул повторно.

Тая пугливо глядела из маминой комнаты на взрослых, гуляющих, словно дети, на четвереньках по грязному полу. Увидев её, Назим решил, что пришла пора начинать разборки:

- Таенька, подойти ко мне.
- Я тут как тут, – ответила дочка.
- Посмотри-ка, что дядя Сёма принёс.
- Это мои рисунки.

Икота у Семёна прошла.

- Ты же говорила мне, что он их сжёг на костре?.. Это неправда… Что скажешь, Сёма?

Пьяные соседи молчали, осмысливая вопросы.

- Что ты ему скажешь, дочка? – пытал Назим.
- Я, дяденька Сёма, плохо о вас подумала. Я виноватая, извините.
- Ты честная девочка, Тая! - растерялся Семён. - Ты – умница, Тая! Я же тебя не ругаю за это…
- Шла бы ты, доча, на улицу. Вместе с мамой. Дядя Сёма сегодня много выпил…

На окошке проснулась и забилась в истерике последняя поздняя муха.

- Где мой гараж, Семён? – тихо спросил Назим, когда дочка вернулась к маме.
- Я не знаю, Назим, я, ей богу, не знаю об этом. Одна плита у мента на подворье, я же тебе говорил…
- А где вторая?.. Где мои шлакоблоки?.. – хозяин повысил голос.
- Я банки взял… И то - во время охоты, бес меня попутал.
- А гараж не брал? – заорал Назим.
- Тля буду, не брал.
- Ты будешь тлёй.

Женщины слушали перебранку мужчин, затаив дыхание, поражённые неожиданным поворотом беседы от мира к войне.
- И право не брал? – надрывался Назим.
- Какое право?
- Разве не ты говорил, что этот самый рисунок тобой нарисован?.. А?.. Агнец божий!..
- Это моя жена тебе говорила.
- Жена, говоришь, во всём виновата?
- Я, Назим, я виновата, - затараторила Светлана, оправдываясь, - поспешила, Назим, не подумала ни о чём.
- А если бы ты подумала что почём, то и провела бы небритого чурку?.. И в гости бы ко мне бесплатно не заявилась?..

Назим рванул её за платье. Пьяная женщина упала на колени, запутавшись в обмотках. Ольга Сергеевна закричала на мужа:

- Ты что задумал, прекрати! – вышла ему навстречу из кухни со скалкой, желая остановить безумие, но тот оттолкнул её прочь и ударил:

- Вон из дома, жена! Не любить я её буду, а творить правосудие!

От боли Ольга согнулась, хватаясь руками за ушибленное место.

- Это же срам, Назим!
- Убирайся, я кому говорю! А ты, Светка, ко мне, поближе… Давай, давай, не стесняйся... Судить тебя буду!..

 Ольга хлопнула дверью. Было слышно, как, всхлипывая в прихожей, она одевала дочку.

- Пойдём, Таенька, пойдём отсюда, милая… Папа сбесился.
- Папа сбесился? А почему? – переспрашивала дочка.
- Он много выпил. Пойдём к бабушке Моте и спрячемся от пьяного.
- А что он делает?
- Нет у нас больше папы!

Скандал в избе достиг апогея. Назим на глазах у осоловевшего супруга изнасиловал его жену. У Семы дрожали руки. Водка стояла в горле комом. Он задыхался, икал, откашливая на скатерть её излишки, закрывал руками глаза, чтобы не видеть позора.

- Ты это того, Назим! - погрозил он хозяину из-за стола пустой полиэтиленовой бутылкой из-под пива, поняв, что надо что-то делать, спасая супружескую честь.
- Чего того, а-а, Семён?
- Поаккуратнее всё же с нею - жена моя!.. – и зарыдал, смакуя страдание.
- Ты помидоры взял? - зарычал Назим.
- Так не пропадать же было добру?
– А долг платежами красен!.. - ухмыльнулся хозяин. - Одевайся, Светка!.. Посидишь со мною, выпьешь, бесстыжая… Значит, ты у нас художница?
Женщина стыдливо собирала по горнице разбросанное бельё. Я не знаю, была ли она пьяна или испугана, кричала она или плакала? Дралась ли, ругаясь? Звала ли она на помощь мужа или проклинала его? Я услышал эту историю из третьих уст и пересказываю только то, что слышал.

- А ты, Семён, готовь вазелин, - распорядился Назим. - Я передохну немного и тебя судить буду.
- Я что, дырявый? – «проснулся» гость.
- А кто же ты? - рявкнул «присяжный».
- Я честь имею, я - мужик!
- Ишь, ты какой честный, да ещё и мужик... Откуда честь? Бери вазелин и мажься, собака!
- А вот это ты видел?

Целомудренный муж окреп. Покачиваясь он протягивал под нос Назиму кукиш.

- Убью! - заревел хозяин, схватил его за грудки и принялся колотить о стену. Тело у Семёна обмякло. Кожа на затылке лопнула. Кровь заливала рубашку сзади. Алое пятно росло, испаряясь на морозе, когда «подсудимый» вырвался из рук палача и бросился вон из его избы. «Судья» догнал Семёна на улице, оттянул ему до отказа брюки назад и порвал их ножом.

- Светка, сука, неси вазелин! Мужа твоего п..дорасить буду!

Акт мужеложства не состоялся. Главный «опер» города в эту субботу находился рядом - на даче. Он пытался растопить выложенную мной печь. Услышав душераздирающие крики соседей, подполковник милиции поспешил на шум и остановил драку. Дознание было проведено на месте, протоколы составлены. Назима арестовали и отправили в тюрьму, как социальноопасного... Вскоре он был осужден по статье сто пятой часть первая, с применением третьей части тридцатой статьи УК РФ. Свидетели драки подтвердили то, что он хотел убить Семёна и «…лишить его чести».

Тая ночевала у бабушки. Она проснулась и растерялась. Вокруг была чужая обстановка, чужие тапочки стояли возле стульчика, на котором лежала её одежда. Из горницы доносились чужие незнакомые голоса. Девочка вспомнила вчерашний вечер и испугалась - папу увезли в наручниках, пьяного… Он попытался её обнять на прощание, но высокий милиционер грубо оторвал его от девочки и затолкал в зарешёченную машину.
- Следователю будешь рассказывать, кто у тебя гараж украл…
- Значит, опять милиционеры вернулись и пытают маму, - подумала девочка.

Она быстренько оделась и пошлепала к маме на выручку. Неизвестные люди сидели за столом. Один из них, пожилой и седой мужчина, был почти старик. Сложенные кистями вместе, его тяжёлые руки подрагивали, глаза исподлобья сверлили скатерть. Девочка оробела. Увидев испуганную Таю, старик улыбнулся ей, но снова загадочная скорбь омрачила лицо этого человека.

- Хорошие люди, - подумала Тая. - Они в носках - разутые, значит добрые. Не как вчерашние милиционеры, жалеют бабушкин труд…
- Я, Матрена, с твоим сыном, четыре года вместе работал. Прекрасный был металлург, царство ему небесное…

Та сидела напротив его и вздыхала.

- Вот… Мы размножили фотографию, у меня ведь, Матрёна, тоже она была, - продолжал седой. – Андрей уходил служить из нашего цеха, я писал ему письма…

Бабушка мирно плакала, а гости виновато улыбались.

- Мы поставили новую мемориальную доску на кладбище. Возложили венок и покрасили оградку. Весною посадим липку, может быть, она приживётся в степи?..
- Андрюша любил липку, - согласилась Матрена, - парился в бане только липовым веником, до сих пор ещё один невостребованный…
- И мужа твоего я знал. Он был у меня наставником…

Девочка успокоилась. Она покорно села около бабушки на скамейку и похвасталась.

- А я!.. лисичку-сестричку видела…

Тае хотелось, чтобы её заметили взрослые. Но мама одёрнула дочку.

- У бабушки Моти поминки сегодня, а ты со своими байками лезешь!..

Девочка сникла.

- Ты, Ольга Сергеевна, не вини дочку, - заметил седой мужчина. - Ничего обидного она не сказала… А лисички водятся в наших краях - это правда… Это ничего, Матрёна, что мы вот так - неожиданно, с ружьями, ввалились к тебе?.. Мы сыну твоему отдали салют на кладбище… Как положено металлургу!..
- Что вы, детоньки, разве же можно себя винить по этому поводу?
- И ещё... Ты, тетя Матрёна, не серчай, я знаю - откажешься, а деньги возьми! Мы с ребятами подумали немного и решили тебе помочь материально.
- Нет, нет, нет! - замахала она руками. - У вас у самих дети голодные, зарплату уже полгода не выдают. И не предлагайте...
- Есть у нас деньги, мать, ты не отказывайся, не обижай коллектив.
- Откуда они у вас?.. Вы дурачите старуху!
- Мы акции продали, - сказал металлург, прощаясь. И, обуваясь, добавил:
- Мы больше не собственники…