Единая Россия: религия вместо идеологии

Проблема, затронутая в озвученном социально-консервативным крылом «Единой России» документе «Нравственная основа модернизации», распадается, по меньшей мере, на две составляющие. Во-первых, на вопрос о необходимости государственной идеологии вообще, а во-вторых, – о ценностной конструкции, способной заполнить создавшийся идеологический вакуум.

Некоторые публицисты в России и за рубежом расценивают поиски государственной идеологии и национальной идеи для России как признак убогости националистического мышления. Но должен оговориться, что заявление о необходимости государственной идеологии только на первый взгляд кажется реакционным, а наличие идеологических компонентов не свидетельствует о законодательной архаике. Распространенная в западной философии в 1950-е – 1960-е годы теория «деидеологизации», сформировавшаяся в контексте «холодной войны», по сути, сама являлась идеологией. Но уже в 1970-е годы ей на смену пришла философия «реидеологизации», и сегодня теория «деидеологизации» представляет собой, скорее, научный архаизм. Более того, в силу того, что история представляет собой «кладбище идеалов», в ней периодически возникает проблема деидеологизации – освобождения общества от обанкротившегося идеала. Надо признать, что государство помимо технологического, управленческого уровня имеет и ценностное измерение, облекаемое в форму идеологии. В данном случае следует говорить не о государственной идеологии, а именно об идеологии государства, содержание которой составляют конституционно закрепленные высшие ценности государства.

Мировоззренческие аспекты государственности обнаруживаются во многих конституциях или других высших законодательных актах современных стран. Установка на запрет идеологии характеризует, главным образом, конституции государств бывшего советского блока. В частности, принятие положения о деидеологизации российского государства объясняется, прежде всего, контекстом борьбы с коммунистической идеологией. Тогда как западные страны свои идеологические поиски трансформировали в сложную конструкцию концептуальных правил, что позволило им создать вид полной деидеологизированности.

Вспомним, что ведущую роль в формировании единого германского государства сыграла старопрусская идеология второй половины XIX века. Наглядный пример позитивной роли актуализации идеологических ценностей государства дает период борьбы за независимость Италии и создания единого государства. Недоверие к идеологии в Испании 1990-х годов, тем не менее, сопровождалось идеей единения испанцев вокруг короля как символа единства нации. В 1980-е – 1990-е годы в ряде стран Латинской Америки (Мексике, Гватемале, Эквадоре, Перу, Боливии и Чили) произошла реанимация лозунга восстановления древней индейской государственности. Проекты региональной интеграции (панамериканизм) – тоже свидетельство идеологических поисков, опирающихся на общность ценностей государственности.

Суть второго вопроса состоит в том, возможно ли в поликонфессиональной стране правовое закрепление православных ценностей в виде идеологии государства? Не будет ли это означать окончательного превращения Русской православной церкви в государственную церковь? Не вспыхнет в этих условиях с новой силой старый спор о первенстве «священства» или «царства»?

Для развенчания сложившихся мифов весьма полезным может оказаться мировой конституционный опыт. Анализ 68 конституций зарубежных государств показывает, что полностью умалчивают о правовом положении церкви Основные законы только 3 стран: Боснии и Герцеговины, Венгрии и Венесуэлы. Отделение церкви от государства декларировано в 13 Конституциях. Причем, кроме Португалии и Гондураса, остальные 11 относятся к бывшему советскому ареалу. Понятие «господствующая религия» присутствует только в Конституции Греции, а статус официальной (государственной) религии декларируется Конституциями 7 стран: Великобритании, Дании, Коста-Рики, Лихтенштейна, Мальты, Монако и Норвегии.

Правовая формула «традиционная религия» нашла свое воплощение в 5 конституциях: Андорры, Болгарии, Грузии, Индии и Литвы. Особую поддержку одной церкви допускают конституции 9 государств (Аргентины, Боливии, Гаити, Испании, Италии, Кипра, Колумбии, Македонии и Польши), а, наоборот, запрет на официальность или доминирование какой-либо религии присутствует в 13 основных законах: Албании, Беларуси, Гватемалы, Ирландии, Испании, Литвы, Никарагуа, Словакии, США, Таджикистана, Украины, Эстонии и Японии.

Как видно из анализа конституций зарубежных стран, мы имеем дело с широкой правовой палитрой, регулирующей взаимоотношения церкви и государства. В свою очередь, принципы и механизмы этих отношений зависят от таких факторов, как: цивилизационные накопления и исторический опыт, конфессиональные особенности и политико-правовая культура населения.

Конечно, религия не может стать непосредственной основой политического действия. То есть большинство политических режимов, установленных на основе религиозных принципов, являются не теократическими в буквальном смысле, а идеократическими, то есть строятся не непосредственно на принципах религии, а на принципах соответствующей идеологии.

Одна из причин успешности США – исключительная идеологизированность американского общества. Тезис о необходимости «политической религии» (на практике – секуляризация протестантизма), почитающей Конституцию и законы США как религиозную догму, Авраам Линкольн выдвинул еще в 1837 году. Спустя почти полтора столетия Рональд Рейган дополнил образ уникальной вселенской «нации наций» идеологическим конструктом «великого континента», божьим промыслом помещенного между океанами, чтобы его обнаружили люди, «наделенные особой любовью к вере и свободе». Не секрет, что эта идеологема стала своеобразным идеологическим обоснованием «рейганомики». Чувство собственной исключительности и непогрешимости Америки во многом опирается на принятие божественного благословения протестантизма как высшей формы религиозного сознания.

Устойчивость английской государственности связана не только с практицизмом («у Англии есть постоянные интересы»), но и с ценностными основаниями, включая пуританский религиозно-этический идеал, вписанный в более широкий контекст христианских ценностей. Концепция «национального согласия» в Испании со второй половины 1970-х гг. в числе прочего опиралась на идеи «национал-католицизма» как наследия «Великого прошлого» страны. Сформулированный младоитальянцами в первой половине XIX века императив «Бог и народ» превращал борьбу за государственное единство страны в религиозный долг каждого.

Примеры успешного воплощения в жизнь высших государственных и религиозных ценностей демонстрируют и страны других регионов. Так, в основу самобытной национальной японской идеологии положен синтоизм, а символом индийской цивилизационной идентичности выступает индуизм. Долгое время объединяющей национальной идеей в иранском обществе служил шиизм.

Тогда как в современной России инициирование процесса деидеологизации привело к выхолащиванию заодно с советскими идеологемами и ценностно-целевых установок государственности вообще. Вследствие отсутствия идеологии, естественно, отсутствует и стратегия развития, а тактика больше напоминает аппаратные игры, направленные на имитацию движения. Очевидно одно: сегодня назрела острая необходимость диалога не только между конфессиями, но и между религией и секуляризмом, серьезного разговора о духовных параметрах российской государственности.