Как Германия трактует причины и следствия 2-й Мировой

Антон Каменский 8 мая побывал на торжественном собрании германского парламента (Бундестага) в честь 70-летия окончания Второй мировой войны, а 9 мая поучаствовал в мероприятиях, организованных российским посольством в Берлине, — и теперь делится своими соображениями.

Уже в течение последних месяцев тема празднования Дня Победы или Дня завершения Второй мировой войны в Москве и в мире стала главным политическим индикатором состояния международных отношений. Никогда прежде вопросу о том, представители каких государств будут наблюдать за военным парадом на Красной площади в Москве, не уделялось такого внимания.

Празднование 70-летия Победы со всеми традиционными для него атрибутами, рассматриваемое через и только через призму актуальных украинских событий, продемонстрировало обострившиеся линии политического и культурного разделения в мире. США с союзниками жестко придерживались провозглашенной политики «изоляции» России, уделив повышенное внимание именно тому, чтобы никто из западных лидеров или лидеров стран, причисляющих себя к условному Западу, во время празднования 9 мая в Москве не оказался. Россия старательно собирала представителей «незападного» мира, демонстрируя провал политики «изоляции», хотя и подчеркивала — для нас наличие или отсутствие того или иного представителя неспособно каким-либо образом бросить «тень сомнения» на народный праздник.

Итог оказался не столь важным, как сам факт противостояния, продемонстрировавший со всей очевидностью и так уже ставшее явным расхождение с Западом. Наблюдать за разворачивавшимися событиями из Берлина оказалось вдвойне интересным.

Празднование Дня Победы мало кому удается сегодня рассматривать как точку в ужасающем периоде мировой истории 1939–1945 годов. Окончание Второй мировой войны сегодня воспринимается скорее как запятая, за которой непременно должна следовать интерпретация последующих событий. Без такой интерпретации первая часть предложения остается незавершенной. Как оценивать «блоковое» разделение Европы?

Однако и трактовка самих событий до 1945 года сегодня — главный предмет политико-идеологических споров. Чем была Вторая мировая война? Нам важно разбираться в логике мышления и трактовках вышеуказанных вопросов как у нас, так и на Западе — и прежде всего, в Германии, от которой Россия ожидает особого отношения. То, что казалось когда-то несущественным расхождением, в период кризиса, в миг обратилось в пропасть непонимания, хотя условия, чтобы эта пропасть разверзлась, существовали давно.

8 мая на торжественное пленарное заседание германского парламента был приглашен известнейший немецкий профессор-историк Хайнрих Аугуст Винклер, автор двухтомника германской истории и четырехтомника истории Запада.

Доклад профессора Винклера можно условно назвать катехизисом современной германской политической философии в части интерпретации событий 1933–1945 годов и их уроков как во внутри-, так и внешнеполитическом отношениях.

«Обостренный» из-за актуальной политической обстановки, доклад штрихами обрисовал важные взаимосвязи между теми событиями, вернее, сделанными из них выводами, и послевоенным общественно-политическим устройством Германии. Его слушали и ему аплодировали стоя депутаты германского парламента, только что вернувшийся из Волгограда министр иностранных дел Франк-Вальтер Штайнмайер, собиравшаяся через день в Москву «фрау бундесканцлерин» Ангела Меркель, множество других высокопоставленных политиков — иными словами, вся политическая элита Германии.

В выступлении профессора Винклера были два важных для нас сигнала. Первый из них касался покаяния германского народа за совершенные преступления во времена национал-социалистического режима и развязанную войну.

Здесь проявляется первое различие между тем, как в России и в ФРГ формулируется отношение к преступлениям нацистской Германии и — самое важное — какие уроки из них следуют извлечь.

Если проследить логику слов Винклера, можно безусловно убедиться в том, что актуальное толкование событий 1933–1945 годов сводится, скажем так, к наказанию за германскую «самостоятельность».

Одиннадцать лет национал-социалистического режима по Винклеру — время отрицания идеалов западных демократий, отступления от цивилизационного исторического пути Запада.

«Успех на выборах национал-социалистов в конечной фазе Веймарской Республики нельзя объяснить без долгой предыстории германских оговорок (или сомнений — А.К.) в отношении западной демократии. То же самое действует для стремительно возраставшей популярности, которой пользовался Гитлер … Победа над Германией освободила немцев определенным образом от самих себя — … в смысле шанса освободиться от политических заблуждений и традиций, отделявших Германию от западных демократий».

Период национал-социалистического режима в этой трактовке является «вершиной германского бунта против политических идей Запада». Отсюда профессор Винклер ведет к урокам прошлого для настоящего:

«Никто не ждет от потомков, что они будут чувствовать себя виноватыми за деяния, совершенные немцами во имя Германии задолго до их рождения. Однако к ответственности за свою страну принадлежит воля к осознанию истории этой страны в целом».

Осознание истории в контексте исключительно и, самое важное, абсолютно западной политической, культурной и экономической идентификации — таков главный урок, который следует сделать из событий 1933–1945 годов. Наверное, это одна из причин, почему в сознании немцев роль западных союзников СССР в освобождении Германии, по меньшей мере, сопоставима с советской ролью — основное значение приобретает ее «возвращение» в лоно западной цивилизации.

В такой трактовке СССР внес важный вклад в освобождение Германии, однако по определению не способен был исправить историческую «ошибку» Германии.

Наше же отношение лучше всего отражается в словах Владимира Путина, произнесенных в рамках общения с прессой после встречи с Ангелой Меркель 10 мая: «Наша страна воевала не с Германией, она воевала с нацистской Германией.

С Германией, которая сама стала первой жертвой нацистского режима, мы не воевали никогда».

Позволю себе предположить, что такое разделение прямо противоречит сказанному Винклером и открывает совершенно другую перспективу. В этой перспективе — сама возможность мирных отношений между народами, для которой необходимо подчеркнуть некую «злую случайность» событий, вывести их из контекста осознанного политического или исторического выбора и, следовательно, придать приоритетное значение не абстрактной цивилизационной принадлежности, а реально заплаченной цене — человеческим жизням и другим потерям — в победе над общим злом. Цене, которую больше других пришлось заплатить СССР.

На алтарь Великой Победы были принесены миллионы жизней людей ради борьбы против фашизма как общемирового зла и общечеловеческого врага, нашедшего пристанище на территории Германии и ее союзников. Наше отношение к Германии и германскому народу даже никогда не было связано с категорией «вины» — эта дискуссия, открытая Карлом Ясперсом, обладает именно германской природой или даже западно-германской природой. Мы никогда не настаивали на сохранении «чувства вины», как это ставится в упрек нам сейчас, это было важным как раз для западных союзников. И в конце концов, «проблематика вины», пройдя через ряд различных трактовок и сомнений, пришла к ее «западноевропейской» вариации.

Вторым столпом наших отношений с Германией является роль СССР в воссоединении Германии, осознаваемая нами в качестве добровольного отказа от некой части полагающихся нам прав в рамках послевоенного мироустройства. По нашему убеждению, это обязывает Германию. Как замечал в одной из недавних статей Федор Лукьянов, разделение сфер влияния стало одним из следствий и столпов послевоенного мироустройства, установленного, разумеется, по согласию с западными державами.

Однако и на этот вопрос взгляды России и современной Германии не совпадают. По мнению Винклера, именно «преступный пакт» Риббентропа — Молотова породил Вторую мировую войну и «преступное» же послевоенное разделение Европы на два лагеря: свободный и несвободный.

«Двойная агрессия в рамках пакта Гитлера и Сталина» в отношении Восточной Европы — вот определение Винклером того, что же в действительности произошло на рубеже 1930‑х и 1940‑х годов. Эта «несправедливость», которая вынужденно существовала до 1990‑х годов, была исправлена лишь через 45 лет, отражением чего стала Парижская хартия для новой Европы от 21 ноября 1990 года. Она подвела черту под прежним послевоенным «несправедливым» мироустройством.

«Если и есть какая-то дата, окончательно устанавливающая завершение второго послевоенного периода XX века, то это день подписания Парижской хартии», — более ясно, чем Винклер, и не скажешь.

Особое ярко это проявляется в точке зрения на бывшую ГДР и воссоединение Германии, о чем мне довелось рассказывать некоторое время назад в своей колонке («К 25‑летию падения Берлинской стены»). Суть этой точки зрения такова: разделенный вопреки своей воле народ, боровшийся ценой своей свободы и жизни с произволом и стремившийся к тому, чтобы тоталитарная диктатура ГДР пала, наконец, воссоединился с западными братьями.

Действия России в рамках украинского кризиса являются в такой логике ни чем иным, как грубейшим нарушением установленного в Европе с начала 1990‑х годов «справедливого» политического порядка.

Именно поэтому апелляция России к празднованию Дня Победы как моменту единения для борьбы против общего «зла» не становится более ясной для Европы. С одной стороны, да, 1945 год стал точкой отсчета и фундаментом для нового мироустройства, с другой — нет, ведь правильное и справедливое мироустройство (прежде всего, для Восточной Европы) окончательно наступило лишь с исчезновением СССР.

В заключение выскажу одно соображение. Напрашивается, казалось бы, идея о необходимости самой активной рациональной разработки советского проекта, но это вряд ли поможет изменить отношение людей (при этом я нисколько не умаляя важность таких проектов, в том числе, нашего). Она в любом случае будет наталкиваться на ключевую проблему — различных ценностных шкал — и убеждать уже убежденных, оставаясь бессильной в отношении противной советскому проекту части общества. Так, например, бессмысленно доказывать значимость пакта Риббентропа — Молотова для обеспечения безопасности СССР.

Однако непростительно мало внимания уделяется осознанию фашизма как кризиса западной (и исключительно западной) культуры.

Германский национал-социалистический режим вовсе не являлся отклонением от западных демократий. Он стал точкой достижения западной демократией своего абсолюта, когда она отвергла сама себя.

Будучи одной из главных идей, освящавших становление западной цивилизации, демократия обеспечила добровольный разрыв тогдашнего германского общества со всеми привычными человеческими культурными и моральными устоями, затащив всю планету в кровавый котел Второй мировой войны. Демократические институты не смогли остановить скатывание в архаику супердинамично прогрессирующего германского общества, лишь способствовав лучшему «скольжению» архаизации. Более того, по замечанию исследователя фашизма Л. Люкса, первыми под сомнение фундаментальные ценности европейской культуры поставили именно представители культурной элиты в Европе, а их идеи находили широкую поддержку и за пределами Германии. Фашизм явил собой вовсе не «вершину германского бунта против политических идей Запада», а их болезненное воплощение.