Бастрыкин и воля к истине

Понятие «объективная истина» может появиться в Уголовно-процессуальном кодексе. Соответствующий законопроект внес на рассмотрение нижней палаты зампред комитета Госдумы по законодательству («Единая Россия») Александр Ремезков.

Однако истинным автором документа является председатель Следственного комитета России Александр Бастрыкин, лоббирующий принципиальные изменения в УПК с 2012 года. Помимо введения нового термина глава СКР предлагает пересмотреть принцип презумпции невиновности. 

Обозреватель КАВПОЛИТА — о том, как будет выглядеть «объективная истина» в контексте сегодняшних российских реалий.

Казалось бы, при чем здесь Яровая?

Сразу следует оговориться, что «объективная истина» в уголовном праве не имеет ничего общего с абсолютной истиной. Это юридический термин, который авторы законопроекта определяют как «соответствие действительности установленных по уголовному делу обстоятельств, имеющих значение для его разрешения».

Также отмечу, что я не собираюсь углубляться в юридические тонкости, хотя так или иначе к этой стороне проблемы придется обращаться. Однако более любопытной мне представляется символичность дискуссии об «объективной истине». Рано или поздно она должна была появиться в нашем обществе, поскольку все последние законодательные инициативы направлены на приватизацию государством истины в любых проявлениях.

Казалось бы, какие претензии могут быть против введения ответственности за реабилитацию нацизма? Но стоило депутату Яровой подготовить поправки, чтобы в третий, кажется, раз внести соответствующий законопроект на рассмотрение, как на нее обрушился шквал критики. Причем оппоненты вовсе не одобряют нацизм. По крайней мере, подавляющее большинство из них. Болезненно воспринимается намерение узаконить ответственность за осуждение действий антигитлеровской коалиции.

Неслучайно очередную попытку Яровая предприняла на волне скандала с опросом телеканала «Дождь». Новая редакция законопроекта пока не обнародована, однако ранее в пояснительной записке говорилось, что закон будет направлен на борьбу с посягательствами на историческую память в отношении событий, имевших место в период Второй мировой войны.

Сама по себе память избирательна. Негатив забывается быстрее – так устроена человеческая психика. Заявляя о борьбе с посягательствами, власть объявляет позитивную картинку истинной. И придает ей статус непререкаемой. Иначе говоря, вместо познания реальности методом диалектики, подразумевающей сомнение, предлагается раз и навсегда установить некую «правду в законе».

В случае с названной инициативой под правдой понимается героизация Красной армии и вождей советского народа. То есть всякий исследователь должен признать априорную правоту действий государства, наследником которого является Российская Федерация. В противном случае он становится маргиналом и противопоставляет себя обществу. Другими словами, превращается в ненормального, которого следует изолировать.

Таким образом, мнение, идущее вразрез общественному, признается вне закона. Вместе с тем через закон о запрете реабилитации нацизма, а точнее – через борьбу с посягательствами на историческую память власть закрепляет за собой исключительное право на обладание истиной. От гражданина более не требуется критически осмыслять реальность. На первый план выходит готовность признать правоту государства.

Столп и утверждение традиционности

Некритическое восприятие действительности есть вера. Так что, по большому счету, мы наблюдаем, как религиозное сознание вытесняет научное. Именно поэтому государство проявляет повышенную активность в сфере духовности. Поддержка так называемых традиционных религий и преследование последователей «нетрадиционных» течений, это не что иное, как утверждение некой истины. А именно – истины, лояльной к действующей власти.

В стремлении регулировать пространство веры есть метафизический смысл. Временная по своей сути истина государства стараниями «официального» духовенства возводится в ранг вечной. Власть устремляется к абсолютной стабильности. Смысл и одновременно гарантия существования такого государства – сакрализация традиционности.

При этом традиционным считается то, что подкрепляет право власти на эксклюзивное обладание истиной. Все нетрадиционное, как уже говорилось, – ненормально. Готовность отдать жизнь «за Родину, за Сталина» — традиционна. Сомнения в правильности действий советских вождей, по вине которых погибли миллионы, – маргинальны.

Традиционность преподносится как нечто незыблемое, как то, на чем следует строить национальную идентичность. Однако уже при первом приближении обнаруживается изрядная неустойчивость традиционных ценностей. К примеру, та же религия каких-то тридцать лет назад считалась пережитком прошлого. А из всей династии Романовых советская история позитивно оценивала разве что Петра I, при котором «на костях» вырос город, откуда можно было «грозить шведам», да Александра II, отменившего крепостное право.

Сегодня ни тот, ни другой не в почете. Сквозь прорубленное Петром «окно в Европу» проникают веяния «загнивающего Запада». А реформы Освободителя, пока еще известные как великие, согласно нынешним представлениям, значительно ослабили Россию. Судя по документальному фильму «Романовы», показанному на Первом канале, образцовым государственником теперь признан Александр III. О его успехах в восстановлении вертикали власти, чуть было не разрушенной отцом-либералом, закадровый голос сообщал с особым воодушевлением: отменил выборы для крестьянских общин, ввел цензуру в печати, выселил евреев…

Романо-германская тяжба

Так что традиция, «спущенная сверху», это всегда история, оправдывающая действующую власть. Недаром в пояснительной записке к проекту закона о введении в УПК «института установления объективной истины по уголовному делу» на семи страницах трижды используются производные от прилагательного «традиционный»:

- реализованная в законе модель состязательности… тяготеет к чуждой традиционному российскому уголовному процессу англо-американской доктрине так называемой чистой состязательности.

- в отличие от этого романо-германская модель уголовно-процессуального доказывания, к которой традиционно тяготеет и российское уголовное судопроизводство.

- требования принять меры к отысканию истины традиционно содержались и в российском уголовно-процессуальном законодательстве, в частности в уставе уголовного судопроизводства 1864 года, УПК РСФСР 1922 года, а также УПК РСФСР 1960 года.

В пылу борьбы за традиционность депутат Ремезков вслед за Бастрыкиным называет «юридической фикцией» презумпцию невиновности, гарантированную, между прочим, не только упомянутой им статьей 14 УПК РФ, но и 49-й статьей Конституции.

Впрочем, бог с ней, с Конституцией, – вернемся к традиции. Обратите внимание на два момента. Во-первых, в качестве традиционной для России преподносится романо-германская модель. То есть угодный властям европейский опыт. Во-вторых, стране, называющей себя демократической, рекомендовано вернуться к судебной практике, применявшейся во времена монархии и советского режима.

Очень кстати для авторов законопроекта тут подвернулся 1864 год – период правления Освободителя, на который можно сослаться в дискуссии с либералами. Однако стоит не забывать, что Александр был в первую очередь монархом. К тому же ему пришлось реформировать довольно архаичную судебную систему. Для той поры преобразования были действительно прогрессивными, но это не означает, что реформаторам сразу же удалось создать идеальную (тем более уж – традиционную) модель.

Ссылки на советское правосудие и вовсе неубедительны. Еще свежи воспоминания о «самом гуманном суде в мире». Ничем, кроме стремления придать вес законодательной инициативе за счет указания на преемственность, объяснить эти упования нельзя.

Таким образом, понятие «объективная истина», за которое ратует Бастрыкин, во-первых, заимствовано в Европе, во-вторых, применялось в России при, мягко говоря, недемократическом правлении.

Однако выдается оно за очередную традиционную ценность. Именно поэтому традиционность «сверху» представляется мне апологией действующей власти.

Cogito, ergo…

Но природа власти – господство. Она не довольствуется оправданием, а настаивает на признании ее права на обладание истиной.  Признание – это то, чего жаждет получить власть от граждан.

Когда общество достаточно сильно, чтобы сопротивляться произволу власти, энергия господства трансформируется в систему управления. Государство и граждане находят компромисс – допустим, в виде беспрекословного соблюдения Конституции – и более-менее мирно сосуществуют на основе негласного договора.

В противном случае власть начинает реализовывать свой репрессивный потенциал и действует уже, как в нашем случае, без оглядки на Конституцию. Депутаты признают постулаты Основного закона фикцией. А объектом законодательных инициатив все чаще становятся мыслепреступления: «покушения на историческую память», комментарии в Сети и прочее.

Под давлением государства – при помощи пропаганды и силовых методов – граждане идут на все большие уступки, тем самым признавая за властью право на приватизацию истины. Сомнения в узаконенной правде расцениваются как покушения на монополию. Чтобы пресечь «попытки свержения строя», необходимо, с одной стороны, создать нетерпимость в обществе к любым проявлениям инакомыслия, с другой – наделить спецслужбы правом вторгаться в личное пространство граждан. Для начала, например, установить тотальный контроль в интернете.

Повальная слежка уже приносит первые плоды. На днях к философу из МГУ нагрянули сотрудники ФСБ. Преподавателя задержали за перепост «подозрительной» статьи в Фейсбуке. Пока еще учтиво, без физического воздействия его попросили рассказать обо всех обстоятельствах этого досадного недоразумения. Иными словами, ему предложили признаться. Но это уже признание совсем другого рода. Теперь государство настаивает на признании вины.

Когда истина регулируется законом, всякий ищущий ее в альтернативных источниках фактически превращается в преступника. Какая уж тут презумпция невиновности! Мыслишь – следовательно, виновен. У обвинения не хватило аргументов? Отправить дело на доследование – до установления объективной истины: cogito, ergo…

В контексте российских реалий, с учетом того, как ведется следствие, как работают суды, – на обвинительный уклон которых, кстати, обратил внимание даже президент – введение в УПК института установления объективной истины неизбежно приведет к возрождению принципа «Признание – царица доказательств». Вполне себе романо-германского, вот только попахивающего средневековьем и инквизицией.

Но разве это наша традиция? Лучший способ определить, что традиционно для России, а что нет – обратиться к языку. А русский язык, надо сказать, пропитан волей и почти не признает власти, которую описывает преимущественно заимствованными словами.

Так вот, русский суд может либо обвинить, либо оправдать. То есть в первом случае – сделать человека виновным, во втором – отождествить подсудимого с правдой, вернуть его правдивую репутацию. Поэтому рассказывайте свои байки про романо-германскую модель где-нибудь в другом месте. Презумпция невиновности – истинная традиционная ценность России, зафиксированная самим языком. Не надо ничего придумывать! По крайней мере, до тех пор, пока не научимся исполнять действующие законы.