"Мы все меньше живем и все больше - имеем"
Бывший худрук кировского ТЮЗа, ставящий спектакли в поддержку «узников Болотной площади», – об уважении к людям, горизонтальном обществе, Алексее Навальном и «чистом искусстве».
Гуманизм и общество потребления
- Борис, большая часть Ваших постановок адресована людям возраста не «0+», а «12+» и «18+»...
- Я бы сказал, что подростки и молодежь – это моя целевая аудитория. С ними действительно интересней всего. Это тот самый момент, когда происходит формирование внутренних принципов. Театр, конечно, не может никого ни в чем убедить или воспитать. Я не верю в воспитательную роль театра. Но я по своему опыту знаю, что когда ты находишься в поиске, ты интуитивно вокруг ищешь ответы и их результативнее всего искать именно в искусстве. Нет, я думаю, ни одного человека, который бы в 14-15 лет не был бы фанатом какого-либо музыкального стиля или направления. Это важно для самоидентификации. И театр в данном случае может оказаться той штукой, где можно себя идентифицировать, он предлагает такую «пищу». Поэтому я вступаю с молодежью в отношения не учителя, который рассказывает, как надо, а наоборот – предлагаю какие-то спорные вещи, которые, как я помню, волновали меня.
- Чтобы привлечь молодежь в театр, получается, нужно ставить что-то современное ей?
- Чтобы привлечь людей в театр, нужно ставить то, что интересно тебе. Потому что всегда ощущаешь, человек на сцене играет музыку для публики или для себя. И когда человек играет для себя, сразу же публике становится интересно. Когда человек старается завести толпу – в этом нет какого-то важного смысла. Джим Моррисон, например, играл явно не для толпы. Я был на концертах Егора Летова. Зал на 80% набивался какими-то немыслимыми гопниками, но пел сложнейшие песни с очень непростой музыкой, которая только на первый взгляд кажется панк-роком, и как раз из-за того, что он не пытался развлекать никого – и получалось настоящее искусство. И все эти гопники за 2 часа концерта превращались в людей. И так во всем искусстве. Есть люди, которые книги пишут. Я – спектакли ставлю. Я решаю те вещи, которые интересны мне. Сейчас вот я ставлю «Над кукушкиным гнездом» Кизи. И я понимаю, что это будет только в том случае важно для других, если у меня получится сделать что-то серьезное и нерешенное по отношению к себе. Потому что если я расскажу о том, что я уже знаю и понял, то на сцене будет ощущаться: ну вот, какое-то повторение пройденного.
- То есть важно открыть что-то для себя в том числе?
- В первую очередь.
- А какова тогда сверхзадача Вашей работы в театре?
- Я сейчас ощущаю некий дефицит гуманистического начала в обществе. С одной стороны, есть такой вот достаточно системный отупляющий процесс со стороны массмедиа, со стороны индустрии, со стороны всего того, что называется обществом потребления. Общество потребления формирует такого человека, которым легко манипулировать. С другой стороны, я вижу, что происходит идеологическое давление со стороны руководства страны, которое не очень понимает, как можно управлять думающими людьми и поэтому изобретает какие-то инструменты, чтоб подкорректировать людей под свою модель. И поэтому тот факт, что Мединский делает из Министерства культуры министерство пропаганды для думающих людей – достаточно очевидная вещь. И он сам в общем-то этого не скрывает, когда говорит, что главное, что его волнует – это идеология и что искусство должно обслуживать власть, формировать некие идеологические принципы, угодные для власти, и что историю нужно осмыслять в контексте того, как представляют себе это руководящие товарищи. В такой ситуации остаться гуманистом очень сложно. Очень сложно любить людей в этой ситуации. Поэтому, конечно, с грустью можно констатировать, что уровень какого-то взаимного доверия, уважения стремительно падает. Точно так же, как стремительно падает и уровень человеческой компетенции. Уровень какого-то общего культурного развития, общей культурной вовлеченности.
- Что его заменило?
- Ну вот как раз общество потребления. Потому что в культуре, даже если ты только зритель –потребителем тебя назвать нельзя. Потому что когда ты смотришь фильм или спектакль, ты все равно соучаствуешь. Даже если ты просто поклонник какой-либо группы, тебя все равно это толкает на определенную деятельность: подбирать аккорды, учить песни. То есть ты все равно в это дело как-то включаешься. Становишься не только потребителем, но и соучастником. Культура потребления не предполагает соучастия. Сейчас уже нет, например, необходимости выучивать табулатуру любимой песни – ты ее просто добавляешь в приложение на айфон. То есть «общество спектакля», как назвал его Ги де Бор, умело подменяет бытие потреблением. Мы все меньше живем и все больше – имеем. И вот это и есть дегуманизация. Но многие даже осознать это не в состоянии, так как по своей философии у нас общество застряло в материализме конца 19 века, из которого вырос, например, марксизм. Прекрасная философия, но она совершенно не в состоянии описать процессы, происходящие с нами.
Все процессы, которые сейчас складываются, построены на отуплении, на подмене интеллекта комбинаторикой – на том же самом ЕГЭ, которое приучает выбирать из четырех вариантов. Выбирать не из бесчисленного числа вариантов, а из четырех. Хотя ты набираешь запрос в «гугле» и получаешь полтора миллиона релевантных ответов и твоя задача найти, какой из них наиболее адекватен сложившейся ситуации. Не истинен, потому что истины как не было 5 000 лет назад, так и нет. А именно адекватен. Нужно обладать настолько подвижным интеллектом, настолько растяжимым интеллектом, что какое там ЕГЭ? Нужно учить человека наоборот – максимальной широте взгляда. И это я как раз и вкладываю в понятие гуманизм. И в этой ситуации театр, искусство и может быть тренингом гуманистических начал.
- То есть, любить человека – значит, не мешать ему развиваться?
- Конечно. В первую очередь.
Болотная площадь и горизонтальное общество
- Продолжим о гуманизме в другом ключе. Разумеется, я не могу Вас не спросить про «болотное дело», о котором Вас, наверное, спрашивают многие...
- Кировская пресса таких вопросов не задает.
- Почему? Никому не интересно?
- Во многом да. Даже журналисты с местного «Эха Москвы», когда мы говорили с ними об этом, сказали: Борис, нам-то это очень интересно, но поскольку ничего нового там не происходит, то нам и не с руки это подавать.
- А почему вообще кировчанам и жителям других провинций эта тема не так интересна, как москвичам?
- Потому что Болотная площадь находится в Москве. Это вообще такой вопрос, над которым я много думал. Мне кажется, что избыточный информационный поток и возможность этот поток селектировать самостоятельно, приводит к тому, что у каждого – своя информационная повестка. То, что произошло, как событие, для одной части населения – может совершенно не состояться для другой. Для них его просто не было. И наоборот.
- То есть мы не осознаем себя обществом?
- Да мы и не являемся однородным обществом давно. И мне кажется, что это нормально, потому что я бы не хотел быть в одном бараке с теми людьми, которые мне не интересны. И я допускаю и даже позволяю себе быть не интересным для них. Есть, конечно, каике-то общечеловеческие ценности, на которых мы должны договориться – что воровать плохо, а убивать – нельзя. И, в общем, в этом заключается функция государства.
- Но ведь «болотное дело» - это как раз и есть такая гуманистическая вещь. Не проблема потребления, а проблема уважения к своему соседу.
- Да, но как только болотная площадь пытается создать единый фронт оппозиции, создает выборы Координационного совета, я тут же понимаю, что «Болотная площадь» встает на путь общества спектакля.
Когда люди жили на ОккупайАбай и играли на улицах спектакли, концерты и проводили интерактивные лекции – это была фантастика. В этом была та самая новая совершенно гуманитарная общность. Когда люди пришли и объединились, потому что у них общие интересы. Их никто не собирал, у них не было никакого координационного совета. Но как только они пытаются конституционализироваться, они начинают двигаться не по законам нового, информационного, горизонтального общества, а по законам старого вертикального общества, табеля о рангах. Потому что что такое координационный совет? Это разделение людей на лидеров и исполнителей. И мы приходим к старому рабовладельческому строю. Болотная площадь, как акт свободного выражения людей – это лучшее, что случилось с Россией за последние 20 лет. Но сейчас никакой Болотной площади уже нет.
- Однако люди за решеткой остались. И я не могу не спросить вас про Леонида Ковязина, Вашего друга. Поддерживаете с ним связь?
- Ну, надо начать с того, что мы каждый месяц спектакли в его поддержку играем. И собираем деньги всем ребятам-«болотникам». Ну как всем: за спектакль удается собрать от трех до пятнадцати тысяч рублей. Все эти средства мы передаем.
- Каким образом передаете?
- Актриса моей «Драматической лаборатории», с которой мы сделали спектакль «Вятлаг» – жена Лени Ковзяина и она поддерживает отношения со всеми родственниками «болотников», они хорошие друзья теперь с Татьяной Полихович – еще одной женой узника. Это же такое невольное комьюннити тех людей, которых разлучили с родными из-за этой репрессии. Многие ежедневно ходят на суды, чтобы поддерживать ребят. Кто-то даже уволился с работы, чтобы иметь возможность три раза в неделю бывать в судах, чтоб ребята имели возможность из-за стекла видеть не только лица прокуроров, но и своих близких людей. И мы отдаем деньги этим людям, а потом они говорят: вот сегодня купили теплые вещи, сегодня – собрали деньги на апелляцию. Сидеть в тюрьме – это очень затратное развлечение. Нельзя, к сожалению, удовлетворить все потребности. Ну и, конечно жалко, что мы такие деньги отдаем в судебную систему. Но не делать этого нельзя, потому что тогда этот механизм тут же уничтожит наших друзей, которые там находятся. Это первое, что я могу сделать и делаю, как представитель культуры. Второе – я всем рассказываю о Лёне Ковязине. Я везде стараюсь эту информацию доносить. Я знаю, что многие люди, если у них эта информация не будет находиться перед глазами – просто забудут об этом. И вообще – мы болеем тем, что считаем, что если человек сидит в тюрьме – он само собой преступник.
- Согласен. Почувствовал это во время суда над Навальным. Многие кировчане о виновности Алексея говорили просто: «Раз его судят – значит, он наверняка преступник».
- Я был только на одном заседании по делу Навального. Знаете, они ведь очень похожи: суд над Навальным и суды над «болотниками». Есть ощущение срежисированности. Понятно, что все вопросы со стороны прокуроров судом поддерживаются, все вопросы обвиняемых и адвокатов – отводятся. Самое унизительное, что ни в одном, ни в другом случае судья даже не пытается делать видимость справедливого, равнозначного подхода к обеим сторонам. Настолько очевиден момент трансляции: «Друзья, мы работаем над тем, чтоб приговор был такой, какой нужен. Вы можете постараться помешать. И вы можете даже, если будете очень сильно стараться, помешать серьезно. Но. Вы именно что мешаете своей стране. Потому что вот мы – судебная система – приняли решение, что этот человек должен быть осужден». Понятно, что судебная система тоже не может нарушать совершенно откровенно правила игры, поэтому, если совершить какое-то титаническое усилие, можно, например, бесконечно тормозить действие этой системы. Но когда понимаешь это – чувствуешь себя на кафкианском процессе.
- Вам не кажется, что Навальный и со своей стороны играет роль своеобразного фюрера?
- Я уже выше сказал, что тот человек, который пытается встроиться в эту вертикальную авторитарную модель – попадает на другую сторону баррикад от меня. Навальный и Путин, являясь противниками идеологическими, являются коллегами институциональными. Конечно, я считаю, что для начала должен быть кто угодно, кроме Путина, потому что это уже будет первый шаг к развалу вот этой безупречной вертикальной тоталитарной модели. Но эта тоталитарная модель должна не просто начать разваливаться – ее нужно уничтожить абсолютно. И, в данном случае в том, что делает Навальный, я не вижу попытки уничтожить это. Когда он был только блоггером и сетевым деятелем, он как раз осуществлял вот эту вот горизонтальную модель. Потому что во всем, что он делал как социальный активист, присутствовало новое мышление, мышление человека, который активизирует заинтересованных людей. Он предлагает людям самим себя проявить. Он говорит: находите, где несправедливость, находите, где подтасовки и вытаскивайте на свет божий. И Навальный занимается ровно тем же. Он предложил модель, в которой каждый может реализовать себя, как гражданин страны. Но когда он из сетевого политика перешел в политики «оффлайн», выяснилось, что в этой реальности модель еще не придумана у него.
- Занимая позицию «кто угодно, только не Путин», Вы не боитесь попасть под пресс сами?
- Видите ли, я занимаю враждебную позицию не к строю Российской Федерации, а к обществу потребления. Потому что точно так же для меня неприемлема и американская капиталистическая экспансия. Для меня вообще не приемлема позиция «я хочу, чтоб было так». Мне бы хотелось, чтоб общественная модель России была проницаема, чтоб она куда-то двигалась. Если при сохранении действующего конституционного строя начнется движение в сторону буквального гражданского общества, то я буду приветствовать даже действующий строй.
- То есть Вы считаете, что действующая система способна к переменам?
- В данный момент нет. Именно потому, что она занимает охранительную позицию. Она не чувствует их потребность. Какая система способна к переменам? Поясню на примере театра: приходит актер на репетицию и у него ничего не получается. Это – совершенно нормальная ситуация. Он же пришел на репетицию, а не на спектакль. И совершенно другое дело, когда актер говорит: «Мне не надо репетировать – я и так все сыграю». Вот сейчас наша власть занимает именно такую позицию: не хочет репетировать. Поэтому все наши лидеры отказываются от дебатов: что Собянин, что Путин. Это же програмный жест: я уже и без вас знаю, что и как делать. Сама установка на то, что «я уже знаю, как надо» - это сигнал о том, что перемен не будет.
P.S.
- Возможно ли сегодня не гражданское, «чистое искусство»? Искусство ради искусства.
- А что это такое?
- Например, стихи Гумилева.
- Большой вопрос, являются ли стихи Гумилева чистым искусством. Это же абсолютно социальная позиция. Как раз начало 20-го века – это начало формирования капиталистических отношений. Период, когда экономика стала развиваться очень экстенсивно. Когда появилось электричество, когда появился конвеер. Художник в такие периоды берет на себя обязанность уравновесить. И когда Гумилев и акмеисты говорят, что «мы создаем чистое искусство», они говорят о том, что создают противоядие конвееру. Это очень социальная позиция. И когда он говорит: «Я смотрю в горние выси и я сижу в башне из слоновой кости» - это позиция, которая говорит человеку: не все можно заработать. Художник всегда является реакцией на реальность.
Комментарии
"Мединский говорит, что главное, что его волнует – это идеология и что искусство должно обслуживать власть, формировать некие идеологические принципы, угодные для власти, и что историю нужно осмыслять в контексте того, как представляют себе это руководящие товарищи"
И это министр КУЛЬТУРЫ ???