Русская революция не была заговором "кучки экстремистов"

Сегодня история Русской революции либо забывается, либо трактуется в высокомерных, уничижительных, барских тонах, выявляющих заурядную ненависть имущих и правящих к сопротивлению неимущих и подавляемых. Героические мифы революционного пафоса и борьбы за свободу сменяются уничижающими мифами, сводящими борьбу за свободу к «буйству черни».

Но Русская революция не была заговором «кучки экстремистов». Она была проявлением общего стремления народов России не просто к свободе, но и к социализму. Неслучайно практически 90% голосов на выборах позже распавшегося Учредительного собрания получили социалистические партии. Стремление к социализму доминировало, но его выразители понимали его по-разному и подчас вели борьбу не столько против противников революции, сколько друг с другом.

Именно это противостояние между социалистами в какой-то момент поставило победоносную революцию под угрозу поражения. Попытка одних социалистических партий, имевших большинство в Учредительном собрании, восстановить его деятельность в пику другим социалистам – большевикам, имевшим большинство в Советах, закончилась кровавым колчаковским переворотом и физическим уничтожением колчаковцами депутатов-социалистов.

В конце концов от крови белых переворотов и победы контрреволюции Россию спасли стальная воля и непримиримость большевиков, но ценой победы стал уход с политической арены других социалистических партий, утрата шанса на социалистическую многопартийность. Будь социалисты едины – многое и в ходе Гражданской войны, и в ходе последующего социалистического строительства могло бы пойти по-другому.

Гордость большевиков – Октябрьское вооруженное восстание – было совместным действием сложившейся в тот момент коалиции: собственно большевиков, левых социалистов, части меньшевиков и анархистов. И каждый раз, когда социалисты вступали в борьбу друг с другом, они открывали дорогу прямым и кровавым атакам откровенной реакции.

Ровно 95 лет назад, в июльские дни 1918 года, в революционном лагере социалистов произошли события, ставшие, быть может, самой большой трагедией в истории Русской революции, – события 6 июля, иначе традиционно именуемые «мятежом левых эсеров».

После победы Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде лишь две партии вошли в состав нового правительства – большевики и левые эсеры. Поддержавшие восстание часть меньшевиков и анархисты отказались от участия в нем. Меньшевики – потому что выступали за включение в его состав всех социалистических партий, анархисты – потому что выступали против любой власти. Хотя в последующем такие представители меньшевистского крыла социал-демократов, как Чичерин и Луначарский, стали гордостью большевистского правительства.

Коалиционное правительство просуществовало до марта 1918 года, после чего левые эсеры покинули его, перейдя в оппозицию, но оставаясь в Советах как вторая и единственная после большевиков партия, однозначно стоявшая на просоветских позициях. Однако их разногласия с партией большевиков стали накапливаться, а поражение на выборах в состав V Всероссийского Съезда Советов (они получили немногим более трети голосов делегатов) и нетерпеливый революционный темперамент подтолкнули их к прямым действиям по «выпрямлению линии советской власти» – восстанию 6 июля 1918 года, которое было быстро подавлено отрядами вооруженных рабочих и дивизией латышских стрелков, хотя на стороне восставших оказались ряд подразделений ВЧК, в создании которой они активно участвовали.



Партия левых эсеров оказалась разгромлена. Низы не поддержали свое руководство, а сама партия раскололась на три части – Партию народников-коммунистов и Партию революционного коммунизма, а также ту часть, которая продолжила борьбу с большевиками. Со временем под влиянием, в частности, решений Коминтерна две первые вошли в состав РКП(б).

Если бы этот раскол между двумя советскими социалистическими партиями не произошел, сама история страны могла бы обрести иные контуры. Собственно, к моменту вооруженного противостояния РКП(б) и ПЛСР расходились по вопросам, тогда казавшимся значимыми, но в последующем решенными самой жизнью.

Первым расхождением было отношение к Брестскому миру, но уже через четыре месяца большевики приняли решение о его денонсации и отобрали у Германии подавляющую часть уступленных территорий. То есть это противоречие было снято.

Вторым расхождением было отношение к комитетам бедноты и продразверстке, задевавшей зажиточное крестьянство, поддерживавшее левых эсеров. Но через два с половиной года, с окончанием Гражданской войны, большевики отказались от политики продразверстки и перешли к НЭПу и продналогу, сняв тем самым и это противоречие.

Третье расхождение – отношение к казни царской семьи. Левые эсеры обвиняли большевиков в том, что они в силу связей с Германией хотят избежать этой казни или выдать семью немцам. Но семья была расстреляна через десять дней после восстания, причем по решению Уральского Совета, где левые эсеры имели сильные позиции. То есть и этот вопрос также потерял свое значение.

Собственно, расхождения между партиями во многом носили темпераментный характер: не о том, что нужно делать, а о том, когда и с какой степенью радикальности это нужно делать.

Не произойди этого трагического и во многом бессмысленного столкновения – Россия имела шанс избежать однопартийного правления и получить систему конкурирующих социалистических партий, сменяющих или как минимум ограничивающих деятельность друг друга.

Их родственная, но разнящаяся классовая природа (большевики опирались на рабочих, эсеры – на крестьян) давала шанс на выстраивание более взвешенных отношений между основными трудовыми классами России и в конечном счете, скорее всего, сделала бы политику социалистической власти по отношению к крестьянству менее жесткой.

Создание же конкурентной среды между ними ограничивало сосредоточение энергии на внутренней борьбе и подавлении собственного внутреннего инакомыслия и в конечном счете укрепляло саму социалистическую систему, создавая ее резервные эшелоны и прививая ей политическую демократически-конкурентную культуру.

Бесспорно, у истории нет сослагательного наклонения, и все эти рассуждения сегодня оказываются лишь теоретическим построением гипотез. Только с позиций сегодняшнего дня расхождение между эсерами и большевиками образца июля 1918 года выглядит настолько малозначимым, что дает повод подумать и о том, насколько малозначимыми через некоторое время покажутся историкам пикировки и столкновения между нынешними социалистическими партиями, предпочитающими атаковать друг друга вместо того, чтобы координировать свое совместное противостояние власти.