Из дневника замужней женщины

Итак, я замыслила наедине с собой, честно, насколько это вообще возможно, разобраться: что же со мной происходит? Попробую собрать воедино обрывки догадок и размышлений и написать что-то вроде сочинения на тему "Я и Евгений". Или "Евгений в моей жизни". Или просто "Он".

Неровные дни второй, тайной жизни стали для меняя более значимыми, потому что попытки наладить открытую совместную жизнь с мужем закончились крахом. И только сейчас я впервые по-настоящему ощутила себя женщиной, и без огорчений, не записывая прожитые годы в напрасно потраченные, поняла, что подлинная женскость во мне только-только пробуждается, и мне открылся другой взгляд на мир, взгляд глазами самки, воспринимающей жизнь не только "верхом", но и "низом".

Пришествие Евгения наполнило мой мир эросом. Теперь я знала, что такое навязчивое желание, усмирить которое можно только вдвоем. По многу раз на день я проигрывала в воображении наши свидания. Желала этого, прежде казавшегося мне примитивным действа. Томилась в ожидании избавления от угнетающего предвкушения, которое было связано с ним.

Сексуальность далась мне в грубой предметности - затвердевшем мужском знаке, скрипе кровати, плотском наваждении, ослепляющем, убивающем осторожность и предусмотрительность. Заманивающий Голос. Зов извне. Повеление. Мотылек мчится на пламя. Совокупление. Соитие. Тоска по единому, некогда разделенному и разлученному. Репликация хромосом, хранителей-разносчиков памяти о минувших миллиардах лет, о первоначальном взрыве, когда все мы были одно целое.

Меня подкупал восторг, который вспыхивал в его глазах, когда он брал меня. Он наслаждался мною и желал меня. Я погружалась в неземное состояние. Исторгнутый моими губами звук (хрип, шепот, крик, воркование…) как знак, выражение не любви даже, а данности ему. Я ему дана. Ему дана я. Я женщина, которая дана. Воплощенная Даная.

И жаркий шепот в ночи: я тебе дам. Вечное обещание...

Он находил меня в училище, и я неслась по гулкому коридору в преподавательскую и прижимала к щеке нежную, горячую телефонную трубку. Он избегал звонков домой - только в исключительных случаях и был лаконичен: "Не в семь, а в пять. Хорошо?". И в ответ шепот: да, конечно!

Ожидание звонка стало содержанием моей жизни. Радость, надежда, кошмар. Если он долго не обнаруживался, я не находила себе места, и все мысли были подчинены одному: узнать, где он. Найти, позвонить, услышать. Хотя бы одно слово. Один звук. Удостовериться, с ним все в порядке, и он по-прежнему со мной. Что врать, именно так: он со мной, готов входить в меня и наполнять животворной субстанцией, которая сосредоточена только в нем. Не выдержав ожидания, сама разыскивала: ты свободен завтра? Мы могли бы встретиться? Это звучало как: я соскучилась по тебе, я хочу тебя, я без тебя не могу. Любить - это бояться потерять любимого. А потом уже наслаждение.

Счастливое ожидание, томление плоти и духа. Одухотворение плоти, оплощение духа. Воплощение - это и мой переход от желания к плотскому осуществлению его. Успокаивалась, и, торжествуя, считала минуты до условленного часа, наслаждаясь гнетом вожделенного нетерпения. Теперь я могу сказать, что понимаю безотказных давалок, изнывающих по мужской интервенции.

Я как последняя шлюха рисовала в воображении картинки, которые бросили бы в краску отъявленного рисовальщика стен в бесплатных советских туалетах. Хотя вряд ли шлюха подходят к своему ремеслу с таким трепетом. Она не изнывают от тоски по своему мужчине. Такого у нее просто нет.

С Евгением я была готова делать это всегда и везде. Я смотрела на мир как на детали соединения с желанным мужчиной. Как в психологических рисунках: найдите, что еще изображено здесь? Во что бы я ни вглядывалась, во всем угадывала очертания места, где можно это сделать. В неуютном подъезде я представляла, как прижалась бы спиной к холодной стене. А густые заросли туи наводили на мысли о том, что и здесь можно укрыться. Я пропорола прорезь в колготках на случай, если придется заняться этим зимой на улице... Я понимала, что это - наваждение, идефикс, которая скоро пройдет: мало ли какие заскоки овладевают нами. Слепая привязанность к мужчине, всегдашняя готовность к близости с ним, наверное, не совсем нормальны. Но не проходило. Я была его женщиной, его любовницей и его девочкой одновременно. Да, девочкой, невинной девочкой, потому что с ним это было как первый раз. Я никогда не знала, что будет через миг, сколько бы раз это не случалось. Это было таким огромным, что я не могла запомнить. Всегда как изумление, непредсказуемо, и я верила, что отдавалась ему в первый в своей жизни раз. Он первый подлинный мой мужчина, и единственный. Остальных не было.

Желание мужчины было слито с Евгением. Некогда безадресное томление получило лицо, голос, имя. Я видела и слышала его "низом". Его голос отзывался внизу живота.

"Чтобы преодолеть искушение, надо ему уступить". Куда уж больше? Я сама стала сплошной уступкой желанию, органом желания, а оно не отступало и все разрасталось. В начале меня это радовало - после стольких лет женственного сна (я убедила себя, что до встречи с ним у меня никогда настоящего, плотского не было, а все, что было, это ерунда, не подлинное) наступило пробуждение. Греховная связь питала меня. Я жила ожиданием часа, когда он растворялся во мне, проникал в меня, и несколько мгновений осуществленного единения жил во мне и наполнял собой.

С ним восстанавливаются и проявляются мои полнота и цельность. Мое тело слипалось с ним, как заблудившаяся половинка некогда пребывавшего целого, разлученная в несчитанные времена космическими силами. И мы чудом нашлись, столкнулись, и не отсюда ли такое слепое и неодолимое влечение к нему, так больно переживаемое единение с ним, до ключиц, до самой простенькой молекулы, которая сохранила память о единых генах. И я постоянно желала его. Я мечтала соединиться с ним. Сделать Это, я хотела, чтобы Это состоялось. И мне всегда казалось, что именно на этот раз произойдет что-то особенное, и что потом все будет по другому, наступит окончательное совершенство, и моя встреча с ним - как гарантия этого. Но это происходило, и опять начинались дни ожидания новой встречи, которая даст окончательное решение.

Если это правда, что некоторые животные умирают во время случки, то умирают они от счастья встречи с собой. Сущность таинства (тайна сия велика есть) в том,. что в момент совокупления происходит восстановление полноты твоего бытия, завершенной цельности человеческой натуры, овладение своей полнотой. Но счастье это длится недолго, и вскоре на его место, как на пепелище, опустится гложущая тоска, которая как вакуум высасывает тебя из собственного скелета.

Я не обещала ему верности. И он не спрашивал меня ни о чем. Ничего не требовал, ничего не обещал. В этой недосказанности было нечто прочное, что нас связывало, помимо обоюдного влечения тел. Я была ему верна, и в верности находила покой и радость. Я по-прежнему общалась с мужчинами и не без любопытства отмечала: этот ничего, интересуется мной, но мне это безразлично. Он как бы терял статус мужчины, лишался мужского отличия от меня, подтверждая мое добровольное прикрепление к Евгению.

Я не хотела называть это любовью, боялась этого слова. Четкое обозначение этого потребовало бы от меня решительных поступков, которые смели бы преграды между нами. А это было невозможно. Я отметала прочь мысли об этом, иначе сошла бы с ума. Но чем больше проходило времени, тем больше меня настораживало, что, как мне казалось, прозрачные и светлые наши отношения были освещены неестественным светом. Таким же четким и ясным, как солнечный, а иногда и более пронзительным, но иного происхождения, - словно лунным, отраженным. И этот свет по-иному укладывал тени на лицо Евгения и, наверное, и мое, по-иному высвечивал признаки того неуловимого и не извлекаемого из души, что не поддается определению и всегда ускользает от испытующего взгляда. В моей нежности к Евгению вместе с нотками веселья и радости, проступали пока еще неясные очертания чего-то заражающего мою кровь неясной тоской.

В сладострастии, которому я открылась так порывисто и безоглядно, постоянному ожиданию которого не могла противостоять, я иногда различала тревожный привкус иного зова. Время от времени я чувствовала себя плененной мушкой, лапки которой опутывает тонкой паутинкой искусный паучок, пока не упакует в беспомощный кокон, состоящий из одного единственного желания. И вот уже мое обреченное сердечко приготовлено для страстного укуса, и наступает миг зачаровывающего и усыпляющего поцелуя. Не было в моей жизни ничего сладостнее этого упоительного ожидания умирания.

Я распределяла свою жизнь от встречи до встречи с ним. Длительный, растягивающийся порой на целые недели промежуток времени, когда мы не виделись, был отмечен моей выключенностью из жизни. У мало известного поэта французского Средневековья Жоашена Дю Белле я вычитала пронзительные строчки: "Пока мы тратим жизнь и длится лживый сон". Да, и длится лживый сон. Я, действительно, жила как во сне, только не хотелось, чтобы он был лживым. Ничто не имело значения, кроме ожидания предстоящей встречи с ним. Я желала его, я хотела сделать с ним это, чтобы это скорее состоялось, как будто в этот миг отсечется что-то лишнее, что мешает, и за этим последует нечто новое, светлое, но проходили дни, и я опять ожидала встречи с ним и этого, последнего, от чего надо избавиться...

Однажды он неожиданно позвонил, когда я температурила. 38 градусов. И я помчалась. Я не смогла бы выдержать две недели предстоящей разлуки, и все эти две недели, день за днем кляла бы себя за "нет, не смогу". Шофер, щуплый мальчик в солдатской шапке, всю дорогу молчал, как будто понимал, кого и для чего он везет. А через два часа он же доставил меня из гостиницы домой.

Евгений выдергивал меня с дней рожденья, заседаний педсовета - он появлялся в городе, у него был свободный час, и я, счастливая, бросала все начатое, нарывалась на неприятности, пренебрегала скандалами - лишь бы встретиться, и вся моя жизнь вмещалась в этот час, и ничто другое не имело никакого смысла и оправдания, словно и не существовало.

Нескончаемое ожидание. С ним хорошо, но его никогда нет рядом. Невозможность быть с ним, и с ним не быть.

Боже мой, неужели на свете нет просто счастливых людей, у которых все нормально. Просто, безмятежно, без изломов и надрывов? Жил, жил, и вдруг - наваждение, обвал, сумасшествие. Любовь? Не надо, ради Бога, не надо, это такое огромное, обязывающее слово, не надо, иначе сойдешь с ума. А как быть? Как жить? Жизнь-то одна, она проходит. Я думаю, что лучше так: тайком, украдкой, изредка, не выдавая ни одним взглядом, обрекая себя на постоянную тоску и ожидание. Тяжело, иногда невыносимо, но лучше все же так. Лучше?..