Некондиционная власть

280 лет назад, в январе 1730 года, новая российская императрица Анна Иоанновна подписала документ, ограничивавший ее самодержавную власть, так называемые "Кондиции". Но история отечественного "конституционализма" не продлилась и полутора месяцев. Столь же плачевно заканчивались и другие попытки демократизировать царский режим сверху. Даже самые либеральные намерения высшей власти в итоге неизменно заканчивались торжеством "суверенного авторитаризма".

Олигархи у трона Анны Иоанновны

В наследство своим преемникам Петр I оставил державу европейского уровня и отсутствие каких-либо законных установлений о том, как этой державой управлять. Созданная первым русским императором вертикаль власти держалась лично на нем, и в результате первое пятилетие после его смерти прошло в бесконечной борьбе придворных группировок за влияние на значительно более слабых наследников Петра — сначала на его супругу Екатерину I, а потом и на совсем еще юного внука Петра II.

Одержавшие победу в этих баталиях родовитые семейства Долгоруких и Голицыных после скоропостижной кончины Петра II решили легализовать свою власть, чтобы обезопасить себя от перипетий дворцовых интриг. "Воли себе прибавить" предложил князь Дмитрий Голицын буквально на смертном одре юного императора, и под этим лозунгом буквально за несколько часов были сочинены знаменитые "Кондиции", предполагавшие довольно резкое ограничение самодержавной власти. В соответствии с этим документом монарх не имел права фактически ни на одно решение без согласия Верховного тайного совета — высшего правительственного органа, в который входили в основном сами Голицыны и Долгорукие.

Подписать "Кондиции" предстояло племяннице Петра Великого — герцогине Курляндской Анне Иоанновне, которую "верховники" избрали в качестве новой императрицы после не оставившего завещания Петра II. Для осуществления их "затейки", как впоследствии будут называть историю с "Кондициями", Анна казалась идеальной кандидатурой. Отправившаяся по воле великого дяди в захолустную прибалтийскую Митаву, она, по убеждению членов Совета, должна была отблагодарить их уже за саму возможность вернуться в столичный Петербург. И поначалу все шло как по маслу: когда гонцы из столицы прибыли в Курляндию, Анна Иоанновна тут же согласилась со всеми поставленными условиями.

Однако в своих "конституционных" начинаниях "верховники" вели себя как настоящие олигархи, совершенно игнорируя интересы других представителей дворянской элиты, не говоря уже о нижестоящих соотечественниках. Неудивительно, что историки и по сей день не пришли к единому мнению, считать ли "Кондиции" несостоявшимся поворотом к конституционной истории России или банальным олигархическим заговором.

Так или иначе, намерения Верховного тайного совета, которые он пытался как можно дольше сохранить в тайне, вскоре выплыли наружу и вызвали острый протест у множества сановников, считавших себя обойденными в новой конструкции власти. В результате политический класс страны, вместо того чтобы консолидироваться, наоборот, раскололся.

Неумелые действия заговорщиков, по сути, и создали оппозицию, которой не оставалось ничего, кроме как "нижайше просить" Анну Иоанновну отказаться от всех ограничений собственной власти. О том, насколько велика была неприязнь к "верховникам", свидетельствует тот факт, что, когда один из их лидеров предложил гвардии, элитным воинским формированиям, созданным Петром Великим, заранее присягнуть Совету наряду с императрицей, ему пообещали "переломать все кости", если он явится вновь.

К тому же не дремала и прежде такая смирная Анна Иоанновна. Извещенная на пути к столице о том, что никакой всеобщей поддержкой планов "верховников" и не пахнет, она начала вести собственную агитацию. Благодаря щедрым раздачам вина и не менее щедрым финансовым посулам, гвардейцы и другие дворяне укрепились во мнении, что новая императрица обладает достоинствами чуть ли не Петра Великого.

Несколько дней "винной пропаганды" позволили Анне въехать в Москву, где должна была состояться коронация, полноправной "хозяйкой земли русской". За пару минут с "конституционными" планами "верховников" было покончено: прямо у них на глазах, вдохновленная присутствовавшими там же гвардейцами, она разорвала подписанные за несколько недель до этого "Кондиции". Так провалился первый "конституционный эксперимент" в истории Российской империи. Не столько из-за стремления к демократии, сколько из-за нежелания его творцов ни с кем этой демократией делиться.

После всех этих драматичных событий Анна Иоанновна пообещала подданным править, "как Петр Великий", то есть без всяких ограничений, а членов Верховного тайного совета ждали различные наказания — от ссылки до смертной казни.

Управляемая демократия Екатерины II

Прошло три десятилетия, прежде чем высшая российская власть вновь обратилась к идее реформировать государственное устройство. В середине 60-х годов XVIII века Екатерина II, взошедшая на трон в результате свержения собственного мужа и отчаянно нуждавшаяся в легитимации своей власти, решилась на созыв так называемой Уложенной комиссии из представителей всех свободных слоев населения.

Депутаты, по замыслу императрицы, должны были поучаствовать в создании нового Уложения — своеобразной "конституции" империи, а заодно помочь ей разобраться наконец с чаяниями подданных. При этом Екатерина на корню пресекала все попытки выставить комиссию парламентом, а ее членов "народными защитителями" — "управляемая демократия" была ей по душе куда больше.

Впрочем, основной проблемой для императрицы стали вовсе не чрезмерные амбиции депутатов, а как раз наоборот, их исключительная пассивность. Уже на стадии выборов сказалась старая русская привычка считать избрание на какую-нибудь столичную должность не законным правом, а тяжкой повинностью. Это можно понять, учитывая то, что отъезд и пребывание в столице было вовсе не дешевым удовольствием.

После того как депутаты в конце июля 1767 года наконец прибыли в Москву, императрица попыталась придать импульс их работе, огласив свой "Наказ", некоторые положения которого были поистине сенсационными. Так, Екатерина первой из русских правителей признавала, что власть монарха должна быть ограничена законами. Впрочем, исключительное право на законодательство императрица оставляла за собой. В других важных для жизни страны моментах она оставалась еще более консервативной, фактически мирясь и с крепостным правом, и с неравенством сословий.

Глубокомысленные рассуждения императрицы, вдохновленной идеями Просвещения, не вызвали особого энтузиазма у ее подданных из числа депутатов, по-видимому, большинство из них попросту не поняло, о чем вообще речь. Ничего похожего на серьезный теоретический труд Екатерины среди "наказов", полученных рядовыми депутатами от своих избирателей, как правило, не было. В основном в этих документах содержались традиционные сословные и местные жалобы и крайне редко поднимались вопросы, касавшиеся общеимперского законодательства.

В том же духе проходили и заседания Уложенной комиссии. Депутаты обычно спорили о правах своих сословий, требовали расширения их привилегий и не выражали никакого желания заботиться об унификации законодательства страны. Некоторые эпизоды, конечно, впечатляли тогдашнюю публику: например, один из дворянских депутатов вынужден был заплатить штраф за оскорбление коллеги-крестьянина. Но, разумеется, ни о каком распространении неслыханного по тем временам равноправия за стенами комиссии речи идти не могло.

В итоге добившись всенародного признания собственной власти и убедившись, что реформы и "демократия" нужны ей куда больше, чем народу, Екатерина распустила Уложенную комиссию, взявшись за реформирование страны собственноручно. Получилось неоднозначно: с одной стороны, были разработаны и осуществлены многие важные реформы, а с другой — оживить общество и привлечь его к активной преобразовательной работе так и не удалось.

Впрочем, уже опыт Уложенной комиссии показал, что власть, с одной стороны, и рада была услышать своих подданных, а с другой — опасается их чрезмерной активности. Сочетание двух этих противоположных тенденций на долгие годы определило русскую историю.

Суррогатная модернизация Александра I

Ярким примером половинчатых преобразований стали реформы Александра I. "Царь с республиканской душой", он с самых первых дней своего правления возбудил надежды на скорое учреждение в России конституционной монархии по передовым европейским моделям. Однако годы шли, а новая эра все не наступала.

И вот на исходе первого десятилетия правления Александра деятельность талантливого государственного секретаря Михаила Сперанского заставила думать, что реформы наконец начинаются. В 1809 году он представил императору свое "Введение к уложению государственных законов", предполагавшее создание в России двухпалатного законодательного собрания наподобие английского парламента.

Отечественный аналог палаты лордов — Государственный совет — должен был состоять из наиболее родовитых сановников и быть главным связующим звеном между императором и остальными высшими государственными учреждениями. Нижнюю палату — Государственную думу — должно было выбирать население империи (пусть и со значительными ограничениями), а новые законы не могли приниматься "без уважения Думы".

Исполнительную власть Сперанский предлагал сосредоточить в руках императора, за которым также оставалось бы исключительное право законодательной инициативы. Независимыми как от императора, так и от парламента должны были стать судебные органы во главе с Сенатом судебным.

В итоге от первого в русской истории систематизированного конституционного проекта, который теоретически мог бы с изменениями просуществовать до наших дней, остался лишь созданный в январе 1810 года Государственный совет. Он оказался своеобразным суррогатом двух палат, предусмотренных в проекте Сперанского. Назначаемый императором из числа наиболее титулованных сановников, первоначально Совет имел некоторые законотворческие права: в преамбулу каждого нового царского манифеста неизменно помещалась фраза: "Вняв мнению Государственного совета". На этом конституционная модернизация Александра I и закончилась, толком даже не начавшись.

Еще менее завидной оказалась судьба самого автора реформ, который вскоре подвергся опале и был отправлен в ссылку. Ревнивый к чужим успехам, Александр I предпочел избавиться от слишком яркого политика. Но парадокс в том, что в этом решении он нашел почти повсеместную поддержку политического класса, который по большей части резко выступил против реформ, задуманных Сперанским.

Демократия вновь оказалась не востребованнной. В результате власть, пребывая в твердом убеждении о полной лояльности к себе общества, почти перестала интересоваться его мнением. И через столетие поплатилась за это равнодушие серией катастрофических