О ЛЮБВИ, ДРУЖБЕ И СПРАВЕДЛИВОСТИ

Я даже не могу вспомнить, когда впервые понял, что сердце - это не только орган для перекачивания крови. Кажется, мне было лет семь-восемь. Родители взяли меня с собой в гости к своим друзьям. Так как тема их разговора вследствие моего малолетства меня волновала мало, то, дабы скоротать время я вышел погулять во двор.

Стояла ранняя осень, и тепло еще вполне позволяло резвиться детям на разного рода горках и каруселях. Было солнечно и немного влажно. Чужой двор не спешил принимать меня в свои объятия, но и не отторгал. Осмелившись, я шагнул навстречу группе местных детей, занимавшихся своими привычными играми и нисколько не обращавшими на меня ни малейшего внимания...

Мое внимание привлекла одна девочка. Она была старше всех... Ей было, наверное, лет 12-14. Бежевая курточка и вязаная шапочка удивительно гармонировали с ее светлым, сияющим лицом. Возможно, все это мне только показалось. Быть может, это солнечные блики играли на ней, сплетаясь в сложные подсознательные образы. Впрочем, сейчас все это не так уж и важно. Важно лишь то, что я просто стоял и смотрел на нее, как завороженный. И то, что я впервые в своей жизни почувствовал Нечто! Нечто таинственное и загадочное, удивительное и необыкновенное. Я не знал еще тогда, как это чувство называется. Лишь только спустя многие годы я понял, Что это было.

Я благодарен Судьбе, что она тогда впервые явила мне Любовь во всей своей чистоте и невинности, так нежно и бережно, чтобы не вспугнуть, не обидеть, не сломать и не опошлить. С этой минуты у меня появилась некая Тайна, нечто совершенно особенное и Великое - этакое открытие Вечности, безграничности жизни, обретавшей с этой минуты сокровенный, глубокий смысл. Это было - Знание. Нет, не то знание ребенка, когда хотелось бежать со всех ног и рассказывать всем об этом, захлебываясь от восторга. Это не было знанием взрослого, которое хотелось бы применить с выгодой для себя, прикидывая будущие дивиденды. Скорее, оно было тем, что хотелось бы сохранить навечно во всей своей полноте и целостности, ничего не добавляя и ничего не отнимая, тем, что однажды став гармоничной частью моего «я», внезапно раскрылось, словно бутон цветка, наполняя своим ароматом все мое существо...

Потом неоднократно на протяжении своей жизни я иногда вспоминал Ее с теплотой и восхищением. Нет, я даже не пытался ее найти. Вряд ли это получилось бы. Да и стоило ли вообще? Этот чистый и светлый образ остался у меня в самых прекрасных, самых волнующих воспоминаниях. И я не уверен, что в мире есть что-то, что могло бы его сделать еще чище. А пачкать так не хотелось!

Итак, первый мой опыт общения с прекрасным состоялся. Отныне мне было уже с чем сравнивать и на что равняться. В дальнейшем, когда происходило в моей жизни подобное Нечто, подспудно я вспоминал эту удивительную, волшебно звучащую ноту. Она, как камертон, позволяла мне уловить звучание Великой Гармонии, сравнить и отделить ее от фальшивого, плохо звучащего набора звуков. Потом, спустя некоторое время, когда улеглись первые бурные эмоции, я понял, что уже не смогу смотреть на мир прежними глазами - беззаботными и простыми в своей наивности. Передо мной открывался сложный, загадочный, непривычный мир.

Эта, вот так вдруг проявившаяся необъяснимая сложность и глубина персональной вселенной, несколько пугала и настораживала. Стены, доселе ограничивавшие мой мир, где все было так понятно и просто, рухнули, открыв совсем другой мир. Теперь нужно было самому искать ответы на все вопросы, которых раньше просто не было и не могло быть. Их даже и теперь-то еще не было - все представляло собой некий ком, сгусток образов, сливавшихся друг с другом. Распутать это все - и означало сформулировать жизненно важные вопросы.

Только одно было мне абсолютно ясно - детство закончилось, начинался новый этап в моей жизни. Неведомое грядущее вызывало смешанные чувства - страх бесконечности и надежда на открывавшиеся совершенно новые возможности...

Порой мне казалось, что судьба сыграла со мной злую шутку. Меня уже не могла устраивать просто жизнь сама по себе. Ребенок при рождении делает свой первый вдох. Его дыхание становится символом жизни, символом отрицания смерти, символом увлеченности и страсти. И сопровождает оно человека до самого последнего его момента. Я же вдохнул Любовь. Именно она стала моим воздухом. Но, если ее не было, я уже начинал задыхаться...

С этого мгновения для меня уже не существовало отдельных понятий «жизнь» и «любовь». Отныне они совершенно естественно для меня начали сливаться воедино. Жизнь - как путь. Любовь - как смысл и то, что наполняло и одухотворяло этот путь. Правда, цель самого этого пути была еще совершенно не ясна, но, как представлялось, и она должна была открыться, несомненно. Все было лишь делом времени. А вот его у меня впереди была целая вечность. Но отделите цель от пути, и тот превратится в бессмыслицу, в нечто бессознательное и непонятное.

Помните, как Алиса из сказки Л.Кэррола впервые увидела Чеширского Кота:

-Скажите, пожалуйста, куда мне отсюда идти? - спросила Алиса.
- Это во многом зависит от того, куда ты хочешь прийти, - ответил Кот.
- Да мне почти все равно, - начала Алиса.
- Тогда все равно, куда идти, - сказал Кот.
- Лишь бы попасть куда-нибудь, - пояснила Алиса.
- Не беспокойся, куда-нибудь ты обязательно попадешь, - сказал Кот, - конечно, если не остановишься на полпути.

Я вступил в тот этап своей жизни, когда важны еще не сами цель и итог (все это тогда не представлялось вообще), а процесс движения, постижения. Именно так ребенок катается на велосипеде не для того, чтобы лет через 15-20 стать чемпионом, а потому, что ему просто нравится кататься; учится писать и читать не для того, чтобы стать великим писателем, а потому, что сам процесс составления слов вызывает у него неподдельный восторг, а умение самостоятельно прочесть сказку делает его независимым!

Само понятие «любовь», как определение, облаченное в слова, формировалось постепенно. Вначале все существовало только в образах, неких мыслеформах, на уровне чувств, эмоций - порой противоречивых и категоричных. Любовь к маме и мороженому - казались в детстве такими одинаковыми и естественными, что иногда приходилось путаться: что же я люблю больше. Это понятие не имело не только никакой сексуальной окраски, но даже градации «одушевленное - неодушевленное». Любовь - это были все положительные эмоции без исключения. И не важно, что было их причиной. Это сейчас уже, с высоты некоего жизненного опыта, можно немного свысока, несколько по-отечески улыбнуться, вспомнив свои тогдашние представления. Но тогда все казалось таким серьезным, таким совершенным, что малейшие посягательства на это выглядели ужасной дикостью и верхом вероломства.

Параллельно с представлением о «настоящей любви» формировались и представления о дружбе. Все вроде бы было вполне понятно: любовь - это любовь, дружба - это дружба. И смешивать их было нельзя. Да и разделить, как оказалось, тоже было порою невозможно. Все было так переплетено между собой и запутано, что дело доходило до утверждений: «Любовь, конечно же, гораздо выше дружбы» и «Но настоящая дружба - ни в коем случае не ниже любви».

Самые незначительные попытки конкретизировать суть различия приводили к настоящему эмоциональному цейтноту. Четких различий между такими вечными категориями еще не было, а юношеский максимализм с лихвой компенсировал маломальский здравый смысл.

Любовь, дружба, увлечение, симпатия - все это приобретало иногда причудливые и забавные формы. Дернуть одноклассницу за косичку - означало нескрываемую симпатию, а врезать портфелем по спине одноклассника в школе или дать товарищу списать нерешенную задачу - проявлением настоящей мужской, а не какой-то там девчоночьей дружбы.

Первые попытки разделить понятия «любовь», «влюбленность», «влечение» на основании силы внутренних ощущений конкретных результатов тоже не приносили. Великие и глубокие отношения по достоинству не могли быть оценены по одной простой причине - зов гормонов в крови во много крат перекрывал тихий шепот сердца и негромкий голос разума.

Со временем клятвы в мужской дружбе до гроба и признание ее гораздо выше отношений с девушками, уступают определениям более прагматичным и где-то даже циничным в своей искренности: «Дружба - это такое святое, сладостное, прочное и постоянное чувство, что его можно сохранить на всю жизнь, если только не пытаться просить денег взаймы» (М.Твен), «Дружба прекращается, когда начинается одалживание» (Свами Шивананда) и т.п.

Иногда самые настоящие человеческие качества нам представлялись слабостью. Стадный эффект и мнение толпы часто брали верх. Было очень неудобно, когда уличали в симпатии. Для того чтобы избежать насмешек и подначек приятелей приходилось грубить, когда хотелось раскрыться душой и восторгаться предметом своего обожания. Это было страшно несправедливо, но тогда казалось, что только таким варварским способом можно было избежать окончательного крушения своего внутреннего мира от беспардонного и вульгарного вторжения извне в чрезвычайно тонкий механизм человеческих отношений.

Так за внешней агрессией и грубостью скрывались чрезвычайно ранимые и нежные, еще сырые и не сформированные, но уже осознающие свою неповторимую индивидуальность, души. Понятие «справедливость» за время жизни человека, пожалуй, претерпевает наименьшие изменения. Но входит оно в его жизнь не иначе, как через свое отсутствие. Одному дали, а другому нет - несправедливо. Не виноват, но наказан - несправедливо. Достоин, но отказали - тоже несправедливо.

Однако в несправедливости главное даже не то, что кого-то там обидели, либо не оценили по достоинству, а то, что ее избыток может сломать некий хрупкий и невидимый механизм внутри человека, в результате чего тот может превратиться в циника и негодяя. Вот тогда формулы на манер «Раз нечего терять и справедливости тоже не существует, то и мне можно абсолютно все», «Нет, я не плохой - я такой как все», «Если не обманешь ты, то обманут тебя» становятся, к сожалению, правилами жизни. Но от того, что несправедливость становится нормой, гадости вокруг нас не становится меньше.

Справедливость - это отсутствие двойной морали: одной для себя, любимого, а другой - для всех остальных. Т.е. необходимо иметь один критерий оценки своих и чужих поступков.

Однажды сын спросил у Муллы Насреддина:
- Папа, а если мусульманин обратится в христианство, кем ты его назовешь?
- Он отступник, нет ему прощения! - сказал ему Мулла.

Сын немного подумал и снова спрашивает:
- А если христианин станет мусульманином, как ты его назовешь?
Мулла умиротворенно улыбнулся и ответил:
- Он - понимающий человек.

«Это - двойная мораль. Если индуист становится христианином, христианин подумает, что к нему пришло понимание; а если христианин станет индуистом - он предатель, он должен быть осужден. Это - двойная мораль. Человек справедливости будет подходить только с одним критерием к себе и другим» (Ошо, «Философия переннис»).

Само понятие справедливости совершенно неразрывно от понятий «добро» и «зло», этих извечных категорий, критериев отношения человека со Вселенной. Еще в утробе матери человек постигает азбуку контрастов. «Хорошо» - это когда мне приятно и комфортно, когда ничто не мешает и ничто не ограничивает. «Плохо» - наоборот, когда мне доставляют некоторые неудобства.

Ребенок активно взаимодействует с внешним миром. И помогает ему в этом мама. Кормление, свежий воздух, окружающие звуки - все это вливается в мир маленького человека с первых же дней его жизни по ту сторону рождения. Неприятная, резкая музыка, диссонирующая с миром ребенка, вызывает у него бурный протест. Музыка же приятная, гармонирующая с его настроением, вызывает некий «немой восторг» - ребенок замирает заворожено. Ведь его мир - мир звуков и ощущений. Свет яркий и тусклый, цвета лета и зимы, радуги и моря, запахи цветов и звездная глубина Вселенной придут к ней только потом - в следующей жизни, в жизни, следующей за его рождением. А пока его цвета - это оттенки звуков, интонаций, тембр, громкость.

У новорожденного младенца еще нет понимания добра и зла. Оно опирается на мировоззрение, анализ, а младенец вначале оперирует только ощущениями. У него есть только «хорошо» и «плохо». Холодно, голоден, мокрый подгузник - плохо. Тепло, сыто, сухо - хорошо. И лишь спустя некоторое время эти эмоциональные понятия начинают приобретать аналитическую окраску. И уже не просто «мне плохо», а «мне сделали плохо», не «я сыт», а «меня накормила мама».

Как только ребенок начинает мыслить и познавать мир, возникают понятия «добро» и «зло». Вначале они практически не отличаются от «хорошо» и «плохо» и основываются, в основном, на своих собственных ощущениях. Прививка - больно, значит - зло. Конфета - вкусно, значит - добро. Ребенок растет и с ним растет его понимание добра и зла. И уже болезненная, но нужная прививка, хотя как зло больше не рассматривается, но и добром еще не является. А от такой вкусной и красивой конфеты оказывается (о ужас!) могут болеть зубки.

Так у ребенка возникают первые переоценки ценностей, критериев восприятия внешних событий. А сколько их еще будет в жизни маленького человечка! От старых, неверных суждений ребенок отказывается. Еще бы! Ведь они его тормозят, мешают процессу познания. «Добро» и «зло» в течение жизни не раз еще будет наполняться совершенно разным, порой противоречивым смыслом. Ребенок растет - понятия изменяются. Все также естественно, как смена дня и ночи. Все идет своим чередом - день за днем и год за годом.

Но наступает в его жизни некий момент, когда приходится сопоставить свое понимание этого с представлениями других людей. Боль перестает быть чем-то сугубо личным, когда начинаешь понимать, что другие люди, оказывается, тоже ее чувствуют. И, представляете, не только мне обидно, когда отбирают любимую игрушку. Так личное понимание становится чем-то обособленным, независимым от каждого в отдельности, становится неким общим правилом, нормой, истиной...