Хорошо так, бездарно

Если бы нужно было придумать нулевому десятилетию эпиграф, то я выбрала бы оборот, подсмотренный в девичьем мини-чате: «Позитив у меня регулярный. Просто в последнее время много негатива случилось».

О почти уже прожитых, опустошенных десяти годах все пишут именно в таком роде: кончился позолоченный век. Были у нас годы установления и укрепления веры в добродетель достатка; вырос хищный русский гламураст, прячущий нетерпение под миной пресыщенности, обогнавший в здоровой жадности своих учителей: и традиционное европейское барство, и блестящую усредненность атлантического довольства. Примеры в основном приводятся самые показательные, из высокого класса жизни: молчаливые павлины, живущие в рублевских садах (после операции на связках не очень-то покричишь), улица золотых унитазов в Сен-Тропе и прочее в том же роде. Также всякий упомянет, отчего установился этот высокий класс жизни — текло бабло, пёр шмот, царило ощущение покоя и стабильности: «У нас идут златые годы. Восприимем с радости полные стаканы, восплещем громко и руками, заскачем весело ногами, мы, верные гражданы». Это «Песнь» Василия Тредиаковского.

Скакали ногами, плескали руками, а тут и кризис подобрался, и труба чавкнулась, и вообще как-то стало холодно и неуютно — чего радуемся, чего скачем? Свободы-то гражданские пропрыгали, верные гражданы, скоро последние вольности пропрыгаем.
Всё так, всё так.

Только я, иллюстрируя нулевые, картинки рисовала бы попроще, поскромнее — так, мелкобуржуазные. Без павлинов.

Мещанское было у нас десятилетие. Время маленьких людей.

Потому что достижение (пусть и завоевание) даже самого оглушительного богатства — это маленькое, неважное, личное дело. Новая русская буржуазность не имеет миссии. Не несет никакой общей идеи, никакой атмосферы общего дела, а вскормлена обычной филистерской мечтой об индивидуальном семейном благополучии, личном довольстве. Моление о доме-полной-чаше.

Все тащить в свою норку, вить гнездо.

Дихотомия девяностых годов — «свобода или колбаса»; нулевых — «покой или воля». Покой, конечно, позаманчивей показался.

Для грамотного потребления покой просто необходим: кушать хочется неторопливо, в тихом теплом месте и чтобы никто не мешал. Но я-то, кстати, уверена, что никакого противопоставления, никакого выбора (достаток или свобода) для отечественного обывателя нет и не было. Потому что русский филистер уверен, что достаток и несвобода — одно и то же. Нет у нас укорененной идеи, что независимость начинается со «своего» — своего дома, своего дела, своей ответственности, своей земли. Этого пионерства у нас в крови нет, любые деньги нам всегда ДАЮТ заработать. Разрешают. А всякая личная ответственность — уже несвобода. Много раз я цитировала опросы ВЦИОМ, где респонденты отвечают на вопросы «что такое свобода?» следующим образом: «никому ничего не должен — значит, свободен»; «бомж свободен», «если есть семья — уже несвободен», «пьяница для себя живет, а работяга для других». Самый умный анекдот, слышанный мной за последнее время, такой: «Получает мужик sms: «Папа, прости, я случайно спалил дачу, иду вешаться». Мужик: «Ну, все. Осталось выкорчевать дерево — и свобода!»

Дело вовсе не в том, что мещанин не хочет достатка — конечно, хочет. Но он воспринимает работу по его достижению как жертвование свободой (волей, прекрасной безответственностью) во имя благополучия и считает это жертвование законом жизни. Так что идеологическое устройство страны счастливым образом совпало с умственным устройством российской семьи.

Ну а помимо того, что годы казались спокойными, товарный рынок наполнился, а наше жилье похорошело — осталась ли какая-то польза от десятилетия? Ну никаких общественных откровений тучные нулевые не принесли.