Турецко-османские корни российской модели управления

Начиная с 1991-го года и особенно с 2000-го, многие политологи в России и на Западе задаются вопросом: что такое «суверенная демократия», откуда её истоки и положенная в основу политическая модель? Модель эта не нова в человеческой истории - наверху сидит один человек и всё за всех решает.

Но есть масса особых деталей, делающих её узнаваемой. Например, в этой модели любят назначать кадры для управления на местах, странным образом: берётся человека из Петербурга, и назначается губернатором Иркутска, или берётся мент из Краснодара и назначается главным ментом (сейчас уже пентом) Бурятии. В России ещё масса особенностей. Все попытки исследовать историю этой модели на Руси, упирались в эпоху Ивана Грозного, который, как ранее предполагалось, унаследовал эту политическую традицию от Орды. Однако, на самом деле всё оказалось куда интереснее.

Русский историк Сергей Нефедов, статью которого мы хотим предложить своим читателям, сделал фундаментальное историческое открытие. Хотя всё написано очень легким и понятным языком, тем не менее эта работа не является публицистикой. Это серьёзный исторический труд, со всем что требуется для такого труда - ссылками на первоисточники, цитатами историков и летописцев прошлого. В итоге, хоть речь идёт о 16 веке, получается препарирование российско-россиянской власти, корни которой находятся, как выяснилось в самом неожиданном месте, а именно - в Османской Империи.

Многие сегодня задаются вопросом: почему в россиянской федерации постоянно падают спутники, регулярно разбиваются самолёты ? А ответ на самом деле прост. Дело в том, что в Османской Империи, откуда взята система управления сначала Россией, а теперь нынешней россиянской федерацией, ещё не было ни спутников ни самолётов. Исходя из того уровня цивилизации система и строилась. Товарищу Джугашвили, чтобы заставить систему работать, приходилось регулярно расстреливать своих ключевых винтиков, однако это не было его изобретением. Точно так же поступал султан, которому каждое утро приносили несколько свежеотрубленных голов провинившихся чиновников, с которых предварительно живьём сдирали кожу. Так же заставляли работать и Иван Грозный, и Петр I, и его наследники. Если цари давали слабину и головы им приносили не каждое утро - то всё тут же начинало рассыпаться. Рассыпается оно и в россиянкой федерации. Поэтому сегодня у России только два пути, или строить демократию, как на Западе, где всё летает и ничего не падает, или в точности повторять опыт Османской Империи, от которого уже сто лет как отказались даже в Турции. Тогда надо активнее вешать провинившихся чиновников, не забывать сдирать кожу. Это модель управления, когда центральная власть не имеет опоры на народ и не доверяет его самоконтролю. Для Османской империи, которая покоилась на завоевании, тогда оно имело логику.

Третьего варианта нет. Это мы для чиновником говорим, которые мешают строить нам русское государство свободных людей. Ред. АРИ

РЕФОРМЫ ИВАНА III И ИВАНА IV: ОСМАНСКОЕ ВЛИЯНИЕ

статья опубликована в журнале «Вопросы истории», 2002, № 11. Хорошо известно, что европейские послы и путешественники, приезжавшие в Россию в XVI-XVII веках считали «Московию» страной Востока. «Сравнения с турецкими султанами стали даже общим местом для иностранных писателей при характеристике московского государя», - отмечал В. О. Ключевский[1]. Сопоставления с Турцией и Персией делались мимоходом, вскользь, как нечто вполне естественное. «Манеры столь близки турецким...» - писал Джером Турбервиль, а Сигизмунд Герберштейн и де ла Невиль отмечали, что одежда русских очень похожа на одежду татар и турок[2]. «...И поныне у них оказывается мало европейских черт, а преобладают азиатские», - отмечал в 1680 году Яков Рейтенфельс. Тосканский посол писал о восточной пышности торжеств, об азиатских приемах управления государством и «всем строе жизни», так не похожем на европейский[3]. За сто лет до Рейтенфельса в России побывал посол королевы Елизаветы, Джайлс Флетчер. Ученый дипломат внимательно изучал русские порядки и оставил описание страны, исполненное в лучших традициях просвещенной Англии. Флетчер подробно охарактеризовал организацию московского войска, административную и финансовую систему - так что его труд считали на Западе «энциклопедическим». Английский ученый не проводил детальных сопоставлений - но на каждой странице его труда незримо присутствовало все то же видение Востока. В конце концов, оно материализовалось в форме вывода - решительного и окончательного, как приговор судьи:«Образ правления у них весьма похож на турецкий, - писал Флетчер, - которому они, по-видимому, пытаются подражать, по положению своей страны и по мере своих способностей в делах политических...»[4]

Как отнеслись русские историки к этому приговору? Очень просто: они его проигнорировали. Османский султан был великим врагом православной России, и признать какие-то связи с османами было равносильно признанию в преступлении. Тем более что Флетчер не предъявил никаких доказательств - он не проводил детального сопоставления военной или административной систем, он считал сходство очевидным. Спустя несколько столетий все это покрылось дымкой времени и стало отнюдь не очевидным - появилась возможность не замечать то, что не хочешь видеть. Так что же имел в виду Флетчер? Ричард Ченслор, открывший морской путь в Россию, оставил после себя мемуары, рассказывавшие о Московском царстве. Свежий взгляд первооткрывателя позволил ему выделить в устройстве этого царства самое главное - поместную систему. Ченслор посвятил несколько страниц описанию этой системы; он с восторгом писал о том, что благодаря поместной системе московский государь имеет великое множество храбрых воинов. «Если бы русские знали свою силу, никто не мог бы бороться с ними...» - таков был вывод английского путешественника[5]. Поместная система была основой Российского государства. Известный исследователь С. Б. Веселовский отмечал, что поместная система появилась на Руси внезапно, в конце XV века, и сразу же получила широкое распространение[6]. Воину за его службу давали от государя поместье с крестьянами, но это владение оставалось государственной собственностью; помещику причитались лишь платежи, зафиксированные в переписных листах. Поместье было небольшим, молодой воин, «новик», получал не больше 150 десятин земли - около десяти крестьянских хозяйств. Помещики регулярно вызывались на смотры, и если воин вызывал недовольство командиров, то поместье могли отнять; если помещик проявил себя в бою, то «поместную дачу» увеличивали. Воинские командиры, бояре и воеводы, получали до 1500 десятин, но были обязаны приводить с собой дополнительных воинов - наемных слуг или боевых холопов - по одному человеку с каждых 150 десятин. Дворянин, получавший отставку по старости или из-за ран, имел право на часть поместья, «прожиток». Если сын помещика поступал в службу вместо умершего отца, то он мог наследовать отцовское поместье - но не все, а лишь в тех размерах, которые полагались «новику»[7]. Поместная система позволяла Ивану Грозному содержать армию в 100 тысяч всадников - и на Западе не было ничего подобного этой системе. Когда-то, во времена Карла Великого, франкские рыцари тоже владели бенефициями на условиях службы - но тогда не было ни норм «поместных дач», ни служебного распорядка. Кроме того, все это было в далеком прошлом; к XVI веку владения рыцарей покупались и продавались, как собственность, а вассальная служба отошла в область преданий. Единственным государством, где существовала такая же, как в России, поместная система была Турция. В Турции поместье называлось тимаром, а помещик - тимариотом или сипахи. Размеры поместья исчислялись не в десятинах, как в России, а в денежном доходе; начальный тимар, предоставляемый молодому воину, назывался кылыдж тимаром («сабельным тимаром») и обычно давал доход в 1000 акче. 1000 акче - это примерно 10 рублей; по расчетам историков, доходы русского «новика» составляли около 12 рублей[8]. Так же как в России, турецкие помещики регулярно вызывались на смотры, и если воин вызывал недовольство командиров, то тимар могли отнять; если сипахи проявил себя в бою, то тимар увеличивали за счет добавочных «долей» хиссе. Сипахи, получавший отставку по старости или из-за ран, имел право на «пенсионную» часть поместья, текайюд. Если сын поступал в службу вместо отца, то он наследовал не все отцовское поместье, а лишь кылыдж тимар. Офицеры получали большие тимары с доходом до 20 тысяч акче, но при этом обязывались выставлять дополнительных воинов, гулямов, из расчета один гулям на полторы-две тысячи акче дохода. Так же как поместье, тимар считался государственной собственностью, и воин имел право лишь на получение денежных сумм, указанных в поземельном реестре, дефтере[9]. На сходство русских помещиков и турецких тимариотов еще в XVII веке указывали Крижанич и Рейтенфельс[10]; позднее на это сходство обращали внимание такие известные историки, как Р. Г. Виппер и Г. В. Вернадский[11]. Действительно, детальные совпадения в организации поместной и тимарной систем не оставляют сомнения в том, что русское поместье является копией турецкого тимара. Таким образом, поместная система, лежавшая в основе российского государства, была перенята у Османской империи. Когда, почему и при каких обстоятельствах это произошло? И не были ли при этом переняты другие общественные принципы и институты? Может быть, Флетчер имел в виду не только поместную систему? Ответ на эти вопросы лежит вне пределов традиционного курса русской истории; исследователю необходимо обратиться к истории Османской империи. Для того, чтобы понять историю России, нужно понять историю великих цивилизаций Востока.

Османская империя была наследницей древних цивилизаций Востока, и для того, чтобы понять основные принципы османского государства, нам придется вернуться к истокам истории, к великим вопросам о Правде, Законе и Справедливости. В трудах мусульманских государственных деятелей - в том числе в знаменитой «Книге правления» Низам ал-Мулька - справедливость выступает как основной принцип государственного управления. «Государям надлежит блюсти божье благоволение, - писал Низам ал-Мульк, - а благоволение господа - в милостях, оказываемых людям и достаточной справедливости, распростираемой среди них... Неизбежно государю раза два в неделю надо разбирать жалобы на несправедливости, и, творя правосудие, выслушивать народ самолично... Амилям, которым дают должность, следует внушать, чтобы они хорошо обращались с людьми... не брали бы ничего сверх законного налога... Если кто из народа окажется в затруднении... надо дать ему в долг, облегчить его бремя...» Великий визирь приводит в пример Хосрова Ануширвана: «Я буду охранять от волков овец и ягнят, - сказал Ануширван. - Я укорочу загребистые руки и сотру с лица земли зачинщиков разрухи, я благоустрою мир правдой, справедливостью и спокойствием, ибо призван для этой задачи»[12]. Хосров Ануширван - это был традиционный образ грозного восточного монарха, охраняющего справедливость с помощью суровых расправ. Опыт тысячелетий привел восточных мудрецов к выводу, что справедливость не должна быть кроткой, что за нее надо бороться, что «нужно стереть с лица земли зачинщиков разрухи», «погубить беззаконных и злых». «Основа управления есть справедливость, - подчеркивал великий визирь Рашид ад-дин, - ибо, как говорят, доход государства бывает от войска - нет дохода султана, кроме как от войска, а войско можно собрать благодаря налогу - нет войска без налога, а налог получают от райата - нет налога, кроме как от райата, а райата можно сохранить благодаря справедливости - нет райата, если нет справедливости»[13]. Необходимо отметить, что существование исламской справедливости признавали даже ярые враги ислама: «И все же великое правосудие существует среди поганых, - писал серб, вернувшийся из турецкого плена. - Они соблюдают правосудие между собой, а так же ко всем своим подданным... ибо султан хочет, чтоб бедные жили спокойно... над ними владычествуют по справедливости, не причиняя им вреда»[14]. «Не наживе, но справедливости служит занятие правосудием у этих безбожных язычников... - свидетельствует Михалон Литвин. - И знать, и вожди с народом равно и без различия предстают пред судом кадия...»[15] Характерно, что в понятие мусульманской справедливости входило не только равенство всех перед законом, но и справедливые налоги и справедливые цены на рынке - все цены устанавливались кади с учетом себестоимости товара и максимальной торговой надбавки в 10%[16]. Исламская государственная идея провозглашала господство государства над обществом. Повсюду преобладала государственная собственность, в частной собственности могли находиться лишь имущества, созданные личным трудом. «Примеры, взятые из образа действий Пророка вместе с некоторыми местами Корана послужили основой странному учению, стремящемуся не больше не меньше как к полному отрицанию даже самого принципа личной частной собственности», - писал И. Г. Нофаль[17]. Все земли, недра и другие источники богатства рассматривались как общее достояние мусульманской общины. Поскольку, как говорит Коран, «все имущества принадлежат только Богу»[18], то они могли быть в любой момент конфискованы властями. Поэтому богатые люди опасались выставлять на глаза свое состояние, золото и ценности прятали в землю, а дома старались строить так, чтобы не вызвать зависти или подозрений - то есть делали их небольшими и неказистыми[19]. Османская империя унаследовала от своих предшественников великие принципы исламской справедливости. Однако путь к созданию могущественной империи был долгим и непростым. В начале XIV века турки-османы были лишь одним из многих кочевых племен, отброшенных монгольским нашествием к границе Азии; их вождь Осман жил в палатке и оставил после себя лишь "несколько славных табунов и овечьих стад". Вместе с другими племенами османы принимали участие в войнах с Византией; эти войны обогащали вождей-беев, которые содержали дружины из рабов-гулямов и владели обширными вотчинами-мульками. Сын Османа Орхан (1324-1362) и его наследник Мурад I (1362-1389) постепенно налаживали управление завоеванными территориями, перенимая при этом традиционные порядки мусульманского Востока. Со времен Халифата в мусульманских странах существовала традиция разделения военных, финансовых и судебных властей; причем духовные судьи, «кади», судили по законам шариата. Все земли разделялись на частные («мульк»), церковные («вакф»), государственные («мири»), и личные земли султана («хассе»); соответственно этому казна разделялась на государственную казну и личную казну султана. Казна и земли султана, дворцовое хозяйство и гвардия составляли султанский двор и имели особое управление[20]. Все завоеванные земли считались принадлежащими государству, поэтому прежние собственники этих земель теряли все права. Часть населения - прежде всего знать и многие горожане - выселялась с завоеванных земель в коренные османские области, это переселение называлось «сургун», что в современных словарях переводится как «изгнание». Сразу после завоевания производилась перепись населения и земельный реестр («дефтер»), в котором указывалось число хозяйств в деревне и перечислялись полагающиеся с деревни платежи по налогам. Крепостные крестьяне сразу же получали свободу[21]. Все повинности, которые прежде несли крестьяне в пользу своих господ, заменялись одним небольшим денежным оброком, выплачиваемым государству. По окончании переписи утверждалось провинциальное «Канун-наме», сборник законов новой провинции, в котором, в частности, фиксировались налоги и правила землевладения. Некоторые деревни выделялись в тимар воинам-всадникам, и в дефтере (на основе законов) указывались платежи, следующие тимариоту-сипахи. Все действия тимариота контролировались государством, и если он пытался брать лишнее, то крестьяне могли пожаловаться судье-кади и тимар мог быть отнят. Крестьяне были свободными людьми и их повинности были невелики; основной налог мусульман, «ашар», составлял десятину урожая; немусульмане платили еще «джизью», которая считалась откупом от военной повинности; в целом налоги немусульман составляли примерно четверть урожая - для примера, в Боснии до мусульманского завоевания оброки отнимали 3/5 дохода крестьянина[22]. Султан Сулейман Законодатель (1520-1566) требовал от своих пашей «обращаться с нашими подданными так, чтобы крестьяне соседних княжений завидовали их судьбе»[23]. Сипахи и санджакбеи должны были следить за состоянием крестьянских хозяйств и, по возможности, обеспечивать их стандартными наделами земли, «чифтами». Многие турецкие историки считают, что отношения в османской деревне основывались на принципах социальной справедливости и классовой гармонии, что сипахи и райаты в конечном счете одинаково работали на государство, а государство всемерно заботилось о своей «пастве»[24]. Лорд Кинросс называет реформы, проводившиеся османами на завоеванных землях, не иначе, как «социальной революцией». «Балканские крестьяне вскоре пришли к пониманию того, что мусульманское завоевание привело к его освобождению от феодальной власти христиан. - пишет Кинросс. - Османизация давала крестьянам невиданные ранее выгоды»[25]. Центральное управление Империей осуществлялось «диваном», советом, в который входили главы военной, финансовой и судебной администрации, и который возглавлял великий визирь. Все члены администрации были сменяемыми по воле султана, который сохранял за собой функции главнокомандующего, «меча правоверных», и хранителя справедливости. Османский суд был суровым и скорым; чиновники, обвиненные в вымогательствах, во взяточничестве или казнокрадстве безоговорочно предавались смерти. Во времена Сулеймана Законодателя ко двору ежедневно доставлялось 40-50 голов казненных за преступления такого рода; эти головы выставляли для всеобщего обозрения у входа во дворец Топкапа[26]. У Топкапы обычно лежало много голов, одни на драгоценных блюдах, другие на деревянных тарелках, а головы мелких чиновников просто бросали на землю - эта картина производила впечатление страшного террора, но это соответствовало облику грозного восточного монарха, поддерживающего справедливость с помощью жестоких расправ. Обычным наказанием за мелкие преступления был кнут - «торговая казнь», осуществляемая в присутствии судьи в людном месте - чаще всего на базаре. Обычай мусульман безжалостно сечь своих преступников отразился в русском языке выражением «драть, как сидорову козу»; «садар каза» по-арабски - это «приговор судьи» («казия»)[27]. С помощью тимарной системы османы создали многочисленную и сильную кавалерию сипахи, однако секрет их военного могущества заключался не в кавалерии, а в пехоте и артиллерии. При султане Мураде I были созданы первые подразделения янычар - это был корпус регулярной пехоты, составленный из воинов-рабов, с детства воспитанных в казармах. «В казармах, похожих на монастыри, дисциплина была так строга, что ночью никто не мог оставаться вне них», - пишет Г. Дельбрюк[28]. Это было дисциплинированное и обученное войско, получающее жалование из казны. В Европе еще не было подобных армий. Постоянная армия, подчиняющаяся монарху, является мощным оружием в борьбе с сепаратистскими устремлениями феодалов - и естественно, что усиление султанов вызвало недовольство беев и эмиров, которые еще не забыли о былой независимости. В первой половине XV века беи все еще владели дружинами и огромными мульками, они устраивали мятежи и разжигали распри между наследниками султанского престола. В 1402 году беи изменили султану Баязиду I, и это едва не привело к гибели Османского государства - турки были разбиты Тамерланом, и Баязид попал в плен. Порожденные этим разгромом междоусобицы продолжались двадцать лет, и лишь в 1423 году султану Мураду II (1421-1451) удалось подавить все мятежи. В своей борьбе со знатью Мурад II опирался на корпус янычар, который в это время стали комплектовать путем набора мальчиков-рекрутов из среды немусульманского населения. Обращенные в ислам и воспитанные в казармах молодые люди назывались «государевы рабы», «капыкулу»[29]. Преданность «капыкулу» побудила султана назначать из их среды командиров и чиновников; новое окружение Мурада II состояло из специально обученных в дворцовой школе «государевых рабов». «Не меньшее значение имели обучение и упражнения во дворце... - писал польский посол князь Збаражский. - Через это проходили все должностные лица, как через школу, и были образцом для всей земли»[30]. Наивысшей наградой для чиновника-раба были почетные одежды - шуба с султанского плеча. Отсутствие потомственной знати и сословных привилегий вызывало удивление посещавших Турцию европейцев.

«Во всем этом многочисленном обществе, - писал германский посол, - нет ни одного человека, обязанного своим саном чему-либо, кроме своих личных заслуг...»[31] «Там нет никакого боярства, - свидетельствовал Юрий Крижанич, - но смотрят только на искусность, на разум и на храбрость»[32]. Все были равны перед законом и всем открывались одинаковые возможности для продвижения по службе; многие крупные вельможи были принявшими ислам славянами, албанцами, греками. Большая часть армии говорила по-славянски; воины, янычары и сипахи, сами выбирали своих командиров из числа самых отчаянных храбрецов[33]. Дисциплина, порядок и мужество янычар помогали им одерживать победы в сражениях, но настоящая слава пришла к ним тогда, когда в руках «новых солдат» оказалось новое оружие. При Мураде II янычары были вооружены аркебузами-«тюфенгами»; был создан мощный артиллерийский корпус, «топчу оджагы» - таким образом, на свет явилась регулярная армия, вооруженная огнестрельным оружием. Создание новой армии вызвало волну османских завоеваний. В течение двадцати лет после взятия Константинополя турки овладели Сербией, Грецией, Албанией, Боснией, подчинили Валахию и Молдавию. Затем они обернулись на Восток, окончательно покорили Малую Азию, и в 1514 году в грандиозной битве на Чалдыранской равнине разгромили объединенные силы господствовавших над Ираном кочевников. Походы султана Селима Грозного (1512-1520) в Сирию и Египет превратились в триумфальное шествие османских армий. Простой народ повсюду приветствовал новые власти, которые отнимали богатства у знати, наделяли землей крестьян и снижали налоги - султан Селим называл себя «служителем бедняков». Горожане Каира подняли восстание и с оружием в руках сражались на стороне турок против своих правителей, мамелюков. После завоевания очередной страны Селим созывал «собор» из представителей всех слоев населения, переделял землю и устанавливал новые законы. Перед отъездом из Каира он опубликовал воззвание, в котором заявил, что отныне никому не дозволено притеснять феллаха или человека из простого народа[34]. Новое оружие позволило султанам одержать победу над всеми своими врагами - в том числе и внутри страны. Вскоре после взятия Константинополя находившийся в ореоле славы Мехмед II нанес решающий удар оппозиционной знати - ее глава визирь Халил-паша был обвинен в государственной измене и казнен. Вслед за этим были казнены многие беи, их владения были конфискованы; были конфискованы и вакфы, созданные беями и приносившие им доход. В 1470-х годах Мехмед приказал провести по всей стране проверку всех дефтеров и прав владения землями; многие проверяемые документы признавались недействительными; мульки и вакфы отписывались в казну. После этих массовых конфискаций абсолютное большинство всех земель относилось к категории государственных земель, «мири». Составление новых дефтеров завершилось утверждением нового свода законов «Канун-наме», эти законы, в частности, вводили единые для всех провинций налоги и условия землепользования[35]. Влиятельные турецкие беи не смирились с наступлением на свои права; в 1481 году Мехмед II был отравлен своим сыном Баязидом, вступившим в союз с знатью. Баязид II вернул беям часть отнятых владений, но его сын Селим I вновь конфисковал вотчины знати. Селима называли Грозным - он выступал в традиционном образе восточного монарха, охраняющего справедливость с помощью жестоких казней. Наивысшего могущества Османская империя достигла в правление Сулеймана I Законодателя (1520-1560), который завоевал Венгрию и окончательно кодифицировал мусульманское законодательство - в частности, были установлены единые нормы податей и нормы военной службы. Возвеличение самодержавия достигло такой степени, что все приближенные называли себя «рабами» султана, и он одним мановением руки приказывал казнить вельмож, обвиненных в казнокрадстве или измене[36]. Могущество Османской Империи вызывало попытки подражания в соседних странах. В Иране в начале XVI века получил распространение аналогичный тимару институт тиуля; сражаясь с турками, шах Аббас I (1587-1629) завел собственных янычар («туфенгчиев») и артиллерийский корпус («топханэ»). После окончания войны в 1590 году Аббас провел реформы по турецкому образцу, разгромил непокорную знать, конфисковал ее земли и ввел справедливые налоги. В 1526 году правитель Кабула Бабур, наняв турецких ариллеристов, одержал победу при Панипате и овладел Северной Индией; основанная его потомками Империя Великих Моголов имела многие характерные османские черты[37]. Молва о могуществе и справедливости турок распространилась и на Западе. Угнетаемые православные в Литве и Польше представляли жизнь в Турции, как райское блаженство[38]. Когда в 1463 году турки вступили в Боснию, крепостные крестьяне поднялись против своих господ. «Турки... льстят крестьянам и обещают свободу всякому из них, кто перейдет на их сторону», - писал боснийский король Стефан Томашевич[39]. Крестьяне ждали прихода турок и в других странах Европы. «Слышал я, что есть в немецких землях люди, желающие прихода и владычества турок, - говорил Лютер, - люди, которые хотят лучше быть под турками, чем под императором и князьями»[40]. Разыгрываемые на немецких ярмарках «масленичные пьесы» обещали народу, что турки накажут аристократов, введут правый суд и облегчат подати. Итальянские философы-утописты призывали к переустройству общества по османскому образцу; Таммазо Кампанелла пытался договориться с турками о помощи и поднять восстание[41]. Османская империя XVI века была символом справедливого и могущественного государства не только для Азии, но и для Европы. Известные философы европейского Возрождения, Жан Боден и Ульрих фон Гуттен, находили в Османской империи образец для подражания. В те времена взоры многих были прикованы к Турции - и Россия не была исключением. Афанасий Никитин одним из первых открыл для Руси Восток, он горячо любил свою родину, но, познакомившись с порядками мусульман, признал, что на Руси нет справедливости. «Русская земля да будет богом хранима! - писал Никитин тайнописью, по-тюркски. - На этом свете нет страны, подобной ей, хотя бояре Русской земли несправедливы. Да станет Русская земля благоустроенной, и да будет в ней справедливость!»[42]

В середине XV века Русь едва начинала оправляться от долгих междоусобных войн, сопровождавшихся голодом, чумными эпидемиями и разрухой. Хотя Золотая Орда распалась, московские князья, чувствуя свою слабость, продолжали платить дань ее наследникам. Князья не имели ни армии, ни финансовых ресурсов; большая часть земель принадлежала церкви и боярам; их владельцы имели «жалованные грамоты» и пользовалась податными льготами - то есть ничего не платили в казну (или платили лишь малую часть налогов). Боярские и монастырские вотчины обладали так же и судебным иммунитетом (кроме крупных преступлений); они были почти независимыми маленькими государствами в государстве. В обмен на льготы бояре и дети боярские были обязаны нести службу - но они плохо выполняли эти обязанности; никаких служебных норм не существовало, с тех, кто не явился на сбор, ничего не могли спросить. Войско великого князя представляло собой нестройное ополчение «всяких людей», к примеру, в 1469 году Иван III послал на Казань «из Москвы сурожан и суконников и купчих людей и прочих всея Москвичей, кто пригожи, по силе...»[43] Необходимо было проведение военной реформы, создание сильного войска - и понятно, что советники великого князя искали образец для такой реформы. В политическом отношении Москва много позаимствовала у своего сюзерена, Золотой Орды; административная и налоговая системы были построены по восточным образцам. Среди центральных учреждений главную роли играли Казна («хазине») и великокняжеский Двор; на местах существовала система кормлений, и наместники собирали в свою пользу дополнительные подати, «корма». Однако, в отличие от восточных государств, великий князь не был самодержавным монархом; со времен Киевской Руси существовала традиция, при которой князь в важных делах должен советоваться с боярами. Волею судеб история России была тесно связана с историей Византии - обе страны соединяли узы общей религии, православия. После падения Константинополя Россия стала последним оплотом греческой веры и сюда устремились беглецы с Балкан. В 1472 году великий князь Иван III женился на Софье Палеолог, племяннице последнего византийского императора. Вместе с Софьей в Россию прибыло много греков, которые видели взятие Константинополя и многое могли рассказать. К. А. Неволин и В. Б. Ельяшевич считали, что Софья и окружавшие ее греки могли подсказать Ивану III мысль о введении поместий по образцу греческой пронии[44]. Г. В. Вернадский полагал, что прония служила образцом как для поместья, так и для тимара[45]. Однако прония не имела таких характерных черт поместья и тимара, как начальный тимар или пенсионный тимар, и относительно пронии неизвестны какие-либо нормы снаряжения воинов. К XIV веку институт пронии полностью разложился; прония продавалась и покупалась, как частная собственность[46]. Таким образом, прония не могла стать готовой моделью для создания поместной системы; очевидно, что такой моделью был именно тимар. Кроме того, исследования В. И. Саввы показали, что влияние Софьи преувеличивалось современниками; Софья долгое время находилась в немилости и не имела голоса при решении государственных дел[47]. В первый период правления Ивана III главной целью великого князя было присоединение Новгорода. Решающий шаг был сделан в 1478 году, когда Новгород признал Ивана III своим государем; после мятежа в 1479 году великий князь казнил несколько «великих бояр» из числа заговорщиков и конфисковал их земли. В 1485 году Иван III овладел Тверью и «велел всех граждан к целованию привести»; летопись не упоминает о казнях и конфискациях[48]. Великий князь милостиво относится к своим новым новгородским и тверским подданным - как и принято было до сих пор на Руси. Но зимой 1487-88 года произошло нечто неожиданное: в ответ на некий (по-видимому, мнимый) «заговор» Иван III выселил всех зажиточных новгородцев и отправил в Москву 7 тысяч "житьих людей". Это событие летопись назвала «выводом» новгородцев[49]. Практически все земли Новгорода - кроме немногочисленных крестьянских земель - были конфискованы; затем была проведена перепись и осуществлено первое массовое наделение воинов поместьями[50]. Эта небывалая до тех пор на Руси акция в точности соответствовала османским обычаям: из завоеванного города выселяется вся знать, ее земли конфискуются, составляется дефтер и конфискованные земли раздаются в тимары. Русское название этой процедуры, «вывод» - это не что иное как перевод ее турецкого названия, «сургун». Характерно, что, как и в Турции, поместья даются подчас людям низкого происхождения, «боевым холопам» (в Турции их называли гулямами). Совпадения отмечаются и в других деталях; например, схема описи в переписных листах и в дефтерах была очень похожей: название деревни, имена дворовладельцев, далее - платежи, следующие с деревни в целом (без разбивки по дворам): денежный оброк, количество поставляемой пшеницы, ржи, овса и т. д. (по объему и в деньгах)[51]. При учете земли использовался аналогичный «чифту» стандартный земельный надел, «обжа», а земля, как и в Турции, мерялась через количество высеваемого зерна[52]. Отработочные повинности в переписных листах не упоминались - по-видимому, как и в Турции, они были коммутированы в денежный оброк. На землях помещиков повинности почти не изменялись, на землях, отписанных на государя, оброки переводились на деньги и значительно уменьшались - великий князь, так же как султан, стремился показать, что новый порядок будет основан на справедливости[53]. В конце 80-х годов перепись проводилась не только в Новгороде: переписывались земли бывшего Белозерского удела, недавно присоединенного к землям великого князя. Специалисты обращают внимание, что при переписи в Белозерском крае проводилась проверка владельческих грамот и многие земли были конфискованы в казну. В 1490-х годах переписи распространяются на другие уезды, в течение двадцати лет княжеские дьяки описывают уезд за уездом - происходит сплошное описание земель великого княжества. Здесь необходимо вспомнить, что во время большой переписи 70-х годов в Турции проверялись документы на землевладение, многие (почти все) из них признавались недействительными, и мульки и вакфы отписывались в казну. В конце XV- начале XVI века в России происходит нечто подобное - вотчины, правда, не конфискуются, но большинство из них лишается податных иммунитетов, вотчинники обязуются платить налоги в казну. Одновременно шло наступление на податные привилегии монастырей - более того, ставился вопрос о праве церкви владеть деревнями. Подобно Мехмеду II, Иван III собирался конфисковать церковные вотчины; уже были конфискованы церковные земли в Новгороде и в Перми. Только болезнь, воспринятая как проявление «божьего гнева», удержала великого князя от дальнейших действий[54]. Мы знаем, что проведя перепись, конфисковав мульки и вакфы, Мехмед II распорядился составить сборник законов «Канун-наме». В период проведения переписей Иван III распорядился составить Судебник 1497 года - первый российский законодательный кодекс. В Европе в то время не было законодательных кодексов - идея такого сборника могла прийти только из Турции. Судебник был обнародован во время коронации наследника престола Дмитрия Ивановича, и, по мнению Л. В. Черепнина, этим торжественным актом провозглашалось не более не менее, как начало правосудия на Руси[55]. Во время коронации митрополит и великий князь дважды обращались к наследнику, повторяя одну ту же фразу: «Люби правду и милость и суд правой и имей попечение от всего сердца о всем православном христианстве»[56]. Слово «правда» тогда и позже, вплоть до XIX века, понималось как «справедливость»[57]; таким образом, великий князь провозглашал введение законов, направленных на охранение справедливости. Как тут не вспомнить Афанасия Никитина - ведь до тех пор на Руси не было справедливости! В чем же выражалась «правда» Ивана III? В том же, в чем выражалась «правда» османских султанов. Прежде всего, это равенство всех перед законом: Судебник 1497 года не дает никаких привилегий богатым и знатным[58]. Здесь нужно поставить восклицательный знак: ничего подобного не было в тогдашней Европе; хорошо известно, что равенство перед законом - это завоевание Великой Французской революции. Далее: Судебник обеспечивает участие представителей общины в суде. Статья 38 гласит: «А без дворского, без старосты и без лутчших людей суда наместникам и волостелем не судити...»[59] Чтобы сделать суд доступным для простых людей, пошлины были снижены в пять раз. Категорически запрещаются «посулы» (то есть взятки). Судьям давался строгий наказ быть внимательным к жалобщикам: «А каков жалобник к боярину приидет и ему жалобников от себе не отсылати, а давати всемь жалобником управа...»[60] Понятно, что крестьяне больше всего страдали от произвола богатых и сильных, от требований исполнять барщину и платить оброки сверх законных норм. Именно так, произволом помещиков и попущением слабых королей в это самое время в соседней Польше крестьяне были обращены в «холопов» - то есть в рабов. «Давати всемь жалобником управа» в таких условиях означало не что иное, как охранять свободу крестьян. «Я буду охранять от волков овец и ягнят», - говорил Хосров Ануширван. Таким образом, Судебник Ивана III воспринял основную идею традиционного восточного права - идею защиты справедливости. Но еще более удивительно, что Судебник воспринял восточные методы защиты справедливости. "Русская правда" киевских времен не знала столь характерных для Востока жестоких казней и телесных наказаний. В Судебнике Ивана III такие наказания полагаются за многие преступления - специалисты в один голос говорят, что эта практика позаимствована с Востока[61]. Таким образом, Иван III вполне усвоил основной принцип восточной монархии: защита справедливости требует суровых наказаний. "Без таковыя грозы не мочно в царство правды ввести", - писал полвека спустя Иван Пересветов[62]. «Современники заметили, что Иоанн... явился грозным государем на московском великокняжеском престоле... - писал С. М. Соловьев, - он первый получил название Грозного, потому что явился для князей и дружины монархом, требующим беспрекословного повиновения и строго карающим за ослушание...»[63] После 1485 года Иоанн называет себя «государем всея Руси», а бояре именуют себя «государевыми холопами» великого князя - подобно «государевым рабам» в Турции[64]. Летописи больше не сообщают о совещаниях царя с боярами, подобных совещанию, которое имело место в 1471 году перед походом на Новгород. На коронации Дмитрия-внука в 1497 году великого князя называют уже не иначе как «самодержцем», а на наследника престола возлагают «шапку Мономаха». Подобно византийскому императору (и турецкому султану) великий князь стремится выступать в роли самодержавного монарха. Итак, можно прийти к выводу, что в конце XV века в России происходило частичное перенимание османских порядков: перенимались поместная система, переписи, судебные установления. По-видимому, можно сказать, что имел место широкий комплекс реформ, попытка преобразования России по османскому образцу. Эти преобразования в определенной степени можно сравнить с реформами Петра I - в том и в другом случае за образец для реформ бралась наиболее могущественная держава того времени. Чтобы ни у кого не было сомнений, кому следует подражать, Петр I приказал носить европейскую одежду - распоряжение с виду совершенно ненужное, но вполне выявляющее суть событий. Среди законов Ивана III есть подобное с виду совершенно ненужное распоряжение - но оно не оставляет сомнений, кому подражал великий князь. Иван III запретил своим подданным пить вино* - всякому становится ясным, что идеалом великого князя была Османская империя. Однако остается неясным, кто рассказал великому князю о турецких порядках, о поместной системе, о «великой правде» и обо всем остальном, кто подвиг его на реформы. Это не могла быть Софья или ее спутники: от прибытия Софьи в Москву до начала реформ прошло пятнадцать лет. Необходимо присмотреться к событиям, происходившим накануне реформ, в 1483-1487 годах. В январе 1483 году состоялась свадьба наследника престола Ивана Молодого с молдавской княжной Еленой. Молдавия была последним православным княжеством на Юге Европы; она вела отчаянную борьбу с турками, и господарь Стефан III пытался заключить союз с Россией. Послы, доставившие Елену, конечно, рассказали Ивану III о положении в Молдавии - а положение это было интересно тем, что, сражаясь с турками, Стефан III заимствовал их тимарную систему. Недостаток источников не позволяет осветить подробности этих реформ, однако известно, что молдавский господарь конфисковал земли многих бояр и раздал их воинам-«витязям». Румынский историк Н. Стоическу прямо указывает на сходство реформ Стефана III и Ивана III[65], и можно предположить, что идею введения поместной системы подсказал Ивану III один из послов, побывавших в Молдавии. Среди этих послов обращает на себя внимание дьяк Федор Курицын, возглавлявший 1482-1484 годах посольство в Венгрию и Молдавию. Федор Курицын привез из этой поездки «Повесть о Дракуле», переработанное и переведенное им на русский язык сказание о волошском господаре Владе Цепеше[66]. «Повесть о Дракуле» известна тем, что здесь впервые в русской литературе появляется традиционный образ восточного монарха, поддерживающего справедливость посредством жестоких расправ. «И толико ненавидя во своей земли зла, яко кто учинит кое зло, татьбу или разбой, или кую лжу, или неправду, той никако не будет жив», - говорит «Повесть» о порядках, установленных Владом Цепешем[67] (разумеется, эти порядки были заимствованы из Турции). Параллели между этими порядками и Судебником 1497 года позволяют специалистам утверждать, что именно Курицын был инициатором введения в Судебник суровых восточных наказаний[68]. Курицина считают одним из руководителей московского правительства тех времен: «Того бо державный во всем послушаше (ибо его князь во всем слушался)», - писал о Курицине Иосиф Волоцкий[69]. Именно Курицын зачитал в 1488 году имперскому послу Поппелю знаменитую декларацию московского самодержавия: «Мы божьею милостью государи на своей земле изначала, а постановление имеем от бога...»[70] Возвращаясь в 1484 году из Венгрии в Россию, Курицын был задержан турками в Белгороде на Днестре. Белгород был молдавским городом, и как раз перед этим он был захвачен турками: «В то же время... взяли турки Белгород и увели лучших людей», - говорит молдавская летопись[71]. Московский посол оставался в Белгороде довольно долго и должен был увидеть все последствия завоевания: вывод населения, проведение дефтера и испомещение сипахи. В 1485 году Курицын вернулся в Москву[72], а зимой 1487/88 года неожиданно последовал вывод населения из Новгорода и началась поместная реформа. Конечно, идея реформы могла принадлежать разным людям. Федор Курицын принадлежал к «молодому двору», придворной группировке, сложившейся вокруг наследника, Ивана Молодого, и его жены Елены Волошанки. В эту группировку входили так же князья Семен Ряполовский, Иван и Василий Патрикеевы и многие вельможи меньшего ранга. Все эти люди могли узнать об османских порядках непосредственно от княжны Елены - фактом является лишь то, что именно «молодой двор» оказывал на политику Ивана III решающее влияние[73]. Другой, враждебной «молодому двору» группировкой, было окружение Софьи и ее сына Василия; к этому окружению примыкали церковные круги во главе с новгородским епископом Геннадием и игуменом Волоколамского монастыря Иосифом Волоцким. Святые отцы были встревожены тем, что от «молодого двора» исходили проекты конфискаций, затрагивающие и церковные земли. Пострадавший от этих конфискаций епископ Геннадий обвинил Курицына в ереси, в сношениях с обнаруженными в Новгороде «еретиками». Однако Иван III не обращал внимания на эти обвинения; в противовес копившим богатства иосифлянам он стал поддерживать «нестяжателей», старцев из заволжских монастырей, говоривших, что монахи должны кормиться от трудов своих. В 1490 году умер Иван Молодой - по-видимому, он был отравлен слугами Софьи; великий князь наложил опалу на свою жену, потому что «к ней приходиша бабы с зелием»[74]. Наследником престола стал сын Ивана Молодого Дмитрий; в 1497 году Дмитрий был коронован в качестве соправителя. Два года спустя началась война с Литвой, и Василий (бывший тогда наместником в Новгороде) поднял мятеж против своего отца. Василий угрожал перейти к литовцам и требовал, чтобы его назначили наследником вместо Дмитрия. Иван III был вынужден согласиться; Дмитрий и Елена были заключены в тюрьму, а «еретики» подверглись гонениям. Дело было, конечно, не в «ереси» - Василий хотел под любым предлогом расправиться со сторонниками Дмитрия и Елены. Иван III не мог спасти своих верных сподвижников - с ним случился удар, у него «отняло руку и ногу и глаз»; ему твердили, что это «кара господня» за поддержку «еретиков» и попытки отнять земли у церкви. В Москве и в Новгороде запылали костры; брат Курицына Иван был сожжен в деревянной клетке; о судьбе Федора не сохранилось известий[75].

Василий III отправил на костер своих врагов, но он не был принципиальным противником их идей. Уже вскоре после восшествия на престол он попытался примириться с теми из них, кто остался в живых, и приблизил к себе Василия Патрикеева. Василий Патрикеев во времена гонений был насильно пострижен в монахи и теперь его звали старцем Вассианом. Вассиан яростно обличал «сребролюбие» «святых отцов», и Василий думал с его помощью осуществить замысел своего отца - конфисковать и раздать в поместья земли церкви. Война с Литвой требовала увеличения армии, и московское правительство производило новые поместные раздачи. При присоединении Пскова, Смоленска, Рязани Василий III следовал методу, опробованному при овладении Новгородом - «вывод» знати и конфискации земель, а затем испомещение московских дворян[76]. Отбирая земли у бояр, он ссылался на справедливость, он говорил, что было «насилье велико черным и мелким людям от посадников псковских и бояр»[77]. Приближенные великого князя временами высказывали те же мысли, что и казненные «еретики». Преемник Курицына, глава ведомства внешних сношений Федор Карпов, писал, что самодержец должен править «грозою правды и закона» и в подтверждение своих мыслей ссылался на Аристотеля[78]. Однако было ясно, что дело не в Аристотеле: боярский сын Берсень прямо ставил в пример Турцию. Он говорил Максиму Греку: «Хотя у вас цари злочестивые, а ходят так, ино у вас еще бог есть»[79]. Василий III продолжал политику своего отца и, подобно Мехмеду II, пытался лишить знать ее привилегий. По восточному обычаю после смерти государя все жалованные грамоты должны подтверждаться его наследником[80] - такой обычай существовал и на Руси. Василий III не подтвердил очень многие жалованные грамоты; после переписей Ивана III это был второй удар по вотчинным привилегиям; после этого податные иммунитеты сохранились лишь у сравнительно немногих монастырей, бояр и князей[81]. Иммунитетные привилегии в свое время были пожалованы вотчинникам за их службу, теперь они отнимались - но обязанность служить при этом не отменялась, все вотчинники (кроме мельчайших) были обязаны военной службой[82]. Сигизмунд Герберштейн свидетельствует, что дети боярские были занесены в списки по областям и едва ли не каждый год призывались на службу; перед походом нуждающимся выплачивалось жалование, но те, кто обладал достаточными вотчинами, были обязаны снаряжаться за свой счет[83]. Принцип «нет земли без службы», был, по-видимому, заимствован из Турции вместе с поместной системой. В Турции все беи, владевшие землями на правах собственности («маликяне»), были обязаны выставлять всадников, а те, кто не выставлял воинов, платили деньги. Как свидетельствуют источники середины XVI века, возможность замены службы выплатой денег существовала и в России[84]. К правлению Василия III относятся сведения о том, что сроки пребывания на должности наместников и волостелей ограничивались одним годом. Практика назначения наместников на короткие сроки была характерной чертой османской системы управления - наместники-бейлербеи назначались обычно на три года, а судьи-кади - на один год[85]. Эта практика было обычной в мусульманском мире; она описана в «Книге правления» Низам ал-мулька[86]. Обращает на себя внимание еще одно мероприятие, проведенное вскоре после смерти Василия III - очевидно, во исполнение замыслов великого князя.

В 1533-34 годах была проведена монетная реформа, уменьшившая вес русской копейки с 0,79 до 0,68 грамма. Таким образом, копейка было приравнена по весу к турецкому акче[87]. После смерти Василия III преобразование Россию по османскому образцу на время остановилось - начался период боярского правления. Реформы возобновились лишь в 50-х годах XVI века - это были знаменитые реформы Ивана Грозного.

Мрачная, но вместе с тем исполненная величия фигура Ивана IV уже не одно столетие приковывает к себе внимание историков. Оценки правления грозного царя порой диаметрально противоположны, одни называют его «тираном», «деспотом», «сумасшедшим», другие говорят о том, что Иван IV был мудрым политиком, о том, что царь был любим народом. Многие пишут о «непонятной», «загадочной» политике царя; еще Андрей Курбский в начале своего «Сказания» задавался недоуменным вопросом: отчего изменился характер государя?[88] Почему царь обрушился на своих верных бояр, зачем он ввел опричнину? «Учреждение это всегда казалось очень странным, как тем, кто страдал от него, так и тем, кто его исследовал», - писал об опричнине В. О. Ключевский[89]. «За последние сто лет ситуация в науке мало изменилась», - добавляет в этой связи В. Б. Кобрин, опричнина остается загадкой для историков[90]. С. Б. Веселовский писал по этому поводу: «Созревание исторической науки движется так медленно, что может поколебать нашу веру в силу человеческого разума вообще, а не только в вопросе о царе Иване и его времени»[91]. Между тем - по мнению некоторых историков - источник нововведений Ивана Грозного, в общем, достаточно хорошо известен[92]. Известно, что царь в целом следовал определенному проекту преобразований и известен человек, предложивший этот проект. Этого человека звали Иван Пересветов; 8 сентября 1549 года в церкви Рождества Богородицы Пересветов вручил царю челобитную с проектом реформ. Иван Пересветов был русским дворянином из Литвы, он был многоопытным воином, служившим Яну Запольяи и Петру Рарешу, вассалам султана Сулеймана Законодателя; он хорошо знал турецкие порядки, и советовал царю брать пример с Турции. Челобитная содержала "Сказание о Магмете-салтане", в котором рассказывалось, как Магмет-салтан "великую правду в царстве своем ввел"[93]. «В 6961* году турецкий царь Магмет-салтан повелел со всего царства все доходы себе в казну собирать, - говорит «Сказание», - а никого из вельмож своих ни в один город наместником не поставил, чтобы не прельстились они на мзду и неправедно не судили, а наделял вельмож своих из казны царской, каждому по заслугам. И назначил он судей во все царство, а судебные пошлины повелел взимать себе в казну, чтоб судьи не искушались и неправедно бы не судили... А через некоторое время спустя проверил царь Магмет судей своих, как они судят, и доложили царю про их лихоимство, что они за взятки судят. Тогда царь обвинять их не стал, а только повелел с живых кожу ободрать... А кожи их велел выделать и ватой велел их набить, и написать повелел на кожах их: "Без таковой грозы невозможно в царстве правду ввести". Правда - богу сердечная радость, поэтому следует в царстве своем правду крепить. А ввести царю правду в царстве своем - это значит и любимого своего не пощадить, найдя его виновным. Невозможно царю без грозы править, как если бы конь под царем был без узды, так и царство без грозы"[94]. «Великая правда» - это было то, что турки называли "адалет", "справедливость", это была великая идея, лежавшая в основании исламского учения о государстве. Султан выступал в «Сказании» как охранитель справедливости: он выдал судьям книги судебные, чтоб судили всех одинаково, он установил налоги и послал сборщиков - «а после сборщиков проверял, по приказу ли его царскому собирают». Воинов царь «наделил царским жалованием из казны своей, каждому по заслугам». «Если у царя кто против недруга крепко стоит... будь он и незнатного рода, то он его возвысит и имя ему знатное даст...» «Еще мудро устроил царь турецкий: каждый день 40 тысяч янычар при себе держит, умелых стрельцов из пищалей, и жалование им дает и довольствие на каждый день...»[95]. Пересветов не просто рассказывал о порядках Османской империи - он предлагал брать пример с эти порядков, предлагал проект преобразований. Главное в этом проекте - это призыв к утверждению самодержавия, призванного охранять «правду» с помощью «грозы». Конкретные меры, которые предлагает Пересветов - это ликвидация наместнических судов и системы кормлений, создание справедливого суда и нового свода законов, сбор судебных пошлин в казну, наделение служилых людей постоянным жалованием, особый суд для военных, запрещение закабалять свободных людей. Четыре наиболее настоятельных совета Пересветова - это утверждение самодержавия, установление «великой правды», возвышение воинов по заслугам и создание приближенного к царю стрелецкого корпуса, подобного корпусу «умелых стрельцов»-янычар. Сочинение Пересветова пришлось по душе царю: об этом говорит то, что оно было внесено в Никоновскую летопись и в Хронограф второй редакции[96]. Но все-таки для православного человека было негоже подражать безбожным туркам, и, уловив настроение сановных читателей, Пересветов посчитал нужным сменить тон. Вскоре после первой челобитной он подал вторую, в которой те же самые мысли высказывались в более осторожной форме и уже не от имени автора, а от имени молдавского «воеводы» Петра. «Воевода» Петр - это был господарь Петр Рареш (1527-1546), знаменитый правитель Молдавии. Рареш был известен тем, что отнимал вотчины у своих бояр, чтобы раздать их в поместья служилым людям. Очевидно, по примеру султанских земель «хассе», Рареш выделял государственные земли каждого уезда в самостоятельные «околы», на которых создавалась особая администрация. Конфискации вызвали конфликт с боярами, которые перешли на сторону османов, и Рарешу пришлось бежать из Молдавии. Однако через некоторое время господарь пришел к соглашению с турками и стал вассалом султана; вернувшись на престол, он жестоко расправился с изменниками-боярами[97]. Таким образом, имя Петра Рареша. Русские цари уже давно подражали османским султанам в управлении государством, но об этом нельзя было говорить вслух. Отношения между султанами и царями были таковы, что турецкий язык считался на Руси «нечистым» и заговоривший на нем рисковал жизнью[98]. Хваливший османского султана вольнодумец Берсень окончил жизнь на плахе, а друживший с османским послом Максим Грек был заключен в темницу. Призыв Пересветова брать пример с османов был настолько смелым, что никто более не смог его повторить, на эту тему был наложен запрет. Однако в более общей форме мысли Пересветова настолько часто повторялись в посланиях советников царя, Адашева и Сильвестра, что это породило сомнения историков. Возникли предположения, что Пересветова вообще не существовало на свете, что это Адашев (который тоже бывал в Турции) использовал псевдоним, чтобы высказать то, о чем не осмеливался сказать открыто. Наконец, предполагали, что автором второй челобитной может быть сам царь[99]. Тем не менее, А. А. Зимин, досконально исследовавший этот вопрос, не сомневался в существовании «воинника Иванца Пересветова». Таким образом, повторение идей Пересветова в устах правителей Руси говорит о том, что они восприняли эти идеи и были готовы ими воспользоваться. Почти все исследователи признают, что царь во многом следовал предложениям Пересветова. Н. Ю. Розалиева и А. Айкут отмечают, что методы, которые предлагал Пересветов для утверждение самодержавия, несомненно, навеяны примером Мехмеда II, и царь использовал эти методы[100]. Однако основная идея Персветова - брать пример с Турции - носила общий характер. Следуя этой идее, можно было зайти очень далеко, гораздо дальше, чем мог помыслить многоопытный воинник. Таким образом, остается рассмотреть вопрос о том, как далеко зашел царь в исполнении этого совета, о том, как реализовывалась на практике идея подражания султанам. Необходимо шаг за шагом проанализировать нововведения Ивана Грозного, сравнить их с тем, что предлагал Пересветов, и с османскими порядками тех времен. Главной составляющей реформ Ивана Грозного были военные реформы - создание сильной армии было решающим условием существования государства. Первые мероприятия царя в точности следовали проекту Пересветова. Летом 1550 года был создан корпус «выборных стрельцов» в 3 тысячи человек; стрельцы получали по 4 рубля в год и жили в Воробьевой слободе под Москвой[101]. Характерно, что на Руси использовали фитильные ружья турецкой конструкции, и на Руси и в Турции эти ружья называли «мултух»; они отличались от европейских ружей устройством затвора[102]. Капитан Маржерет писал позднее, что стрельцы были лучшим войском царя, что кроме стрельцов, никто не мог противостоять татарской коннице[103]. «Главная сила русских заключается в пехоте, - отмечал Яков Рейтенфельс, - которая совершенно справедливо может быть уподоблена турецким янычарам»[104]. Х. Ф. Манштейн, видевший стрельцов в начале XVIII века, отмечал, что «их больше всего можно сравнить с янычарами, они держались одинакового с ними порядка в сражениях и имели почти одинаковые с ними преимущества»[105]. Франческо Тьеполо по времена Ивана Грозного также сравнивал стрельцов с янычарами[106]. Действительно, стрельцы сражались, как янычары: они действовали под прикрытием полевых укреплений, образующих лагерь, «кош» (тюрк. «кош» -«стоянка», «лагерь», «кошун» - «войско»). Однако тактика янычар была усовершенствована русскими: они стали делать укрепления из сборных деревянных щитов - эти укрепления назывались «гуляй-городом» или «обозом»[107]. Рейтенфельс пишет, что укрепления из деревянных щитов раньше использовали персы[108]. Тактика действия из-за укрытий объясняется тем, что стрельцы, как и янычары, не имели в своем составе воинов-копейщиков (пикинеров)[109]. В европейских армиях пикинеры и мушкетеры строились в колонны-баталии, которые могли сражаться с конницей в открытом поле. Одновременно со стрельцами царь попытался создать конную гвардию - он выбрал тысячу лучших воинов и хотел дать им поместья под Москвой. Здесь мы, казалось бы, сталкиваемся с отступлением от проекта Пересветова. «Воинник» ничего не говорил об этом, однако известно, что наряду с гвардейской пехотой («ени чери оджагы») у турок была и конная гвардия («алты булук халкы»). Задача гвардии заключалась в том, чтобы постоянно находится при особе царя или султана, быть его оружием в борьбе со всеми врагами - не только внешними, но и внутренними. Однако, из-за нехватки земель для испомещения проект создания конной гвардии остался неосуществленным; он был реализован позже - это была знаменитая опричная «тысяча»[110]. Впрочем, «выборные стрельцы» так же не сразу стали личной гвардией царя, поначалу они использовались как обычное воинское подразделение. Начиная с 1550 года проводятся мероприятия по приведению в порядок поместной системы. Поместная система была учреждением, заимствованным у турок еще при Иване III, но в период боярского правления она пришла в упадок, учет поместий был запущен, царь писал, что у одних помещиков были излишки земли, а иные были голодны[111]. В 1555 году состоялся «приговор царский о кормлениях и службе». В «приговоре» указываются нормы службы: со 150 десятин доброй земли выставлялся человек на коне и в доспехе - «а в дальной поход о дву конь». Поместья предполагалось измерить и уравнять соответственно «достоинству»[112]. В этой связи необходимо отметить, что в Турции существовали четкие нормы службы, но землю при этом не меряли: норма службы устанавливалась исходя из дохода, доставляемого поместьем[113]. Эта разница не была принципиальной, в любом случае введение нормы службы было кардинальной мерой, завершившей становление поместной системы. Особенно большое значение это нововведение играло в организации службы вотчинников: хотя, в принципе, они были обязаны военной службой, служебных норм не существовало, и бояре выводили со своих огромных владений лишь малое число всадников. Теперь был организован учет, по уездам были составлены нарядные списки и отныне никто не мог уклониться от службы. «И свезли государю спискы изо всех мест и государь сметил множество воинства своего, - говорит летопись, - еще прежде сего не бысть так, многие бо крышася, от службы избываше»[114]. Эта реформа намного увеличила московское войско. Венецианский посол Фоскарино свидетельствует, что прежде войско было немногочисленным, но преобразования «императора Ивана Васильевича» увеличили его до огромных размеров: он сам будто бы видел две армии по 100 тысяч человек каждая[115]. По более надежным сведениям Д. Флетчера, «число всадников, находящихся всегда в готовности», достигало 80 тысяч человек, но в случае необходимости каждый дворянин мог привести с собой одного или двух «боевых холопов»[116]. Великий визирь Мухаммед Соколлу говорил послам Стефана Батория, что царь силен, что с ним может померяться силами только султан[117]. Таким образом, военные реформы Ивана Грозного достигли своей цели - была создана мощная армия, которая позволила России намного расширить свою территорию, стать великой державой того времени. Необходимо отметить еще одну деталь организации русской поместной системы: воинам раз в 3-4 года на смотрах выдавалось дополнительное жалование. Однако османские сипахи в действительности не получали жалования из казны. Откуда московские реформаторы взяли образец для своего проекта? Можно ли предположить, что они знали не только историю Османской империи, но и историю Персии? Великий визирь Низам ал-мульк в свое время рекомендовал выдавать жалование воинам, и при Рашид ад-дине тогдашние помещики-иктадары действительно получали во время смотров деньги для приобретения оружия[118]. Однако, скорее всего, выдача жалованья помещикам была чисто российской инновацией, результатом самостоятельного развития. Многие авторы[119] отмечают, что идея приведения в порядок поместной системы никак не отражена в проекте Пересветова - он вообще ничего не говорил о помещиках и сипахи, предлагая содержать воинов на жалованье (как содержались янычары). Однако отсюда не вытекает (как считает А. Г. Бахтин[120]), что Пересветов предлагал отказаться от поместной системы - просто «воинник» обошел стороной этот вопрос. Поместная система уже существовала, и Пересветов нигде не утверждал, что ее нужно упразднить; он предлагал завести новое стрелецкое войско не взамен, а в дополнение к поместному ополчению. Один из наиболее настоятельных советов Пересветова - это выдвижение служилых людей по заслугам, а не по знатности. В Османской империи, действительно, «не было никакого боярства, но смотрели только на искусность, на разум, на храбрость». Иван IV старался поддерживать идею вознаграждения по заслугам. Штаден отмечал, что если воин был ранен в бою спереди, то он получал придачу к поместью, если же он был ранен в спину, то поместье убавляли[121]. Однако обычай местничества не допускал назначения неродовитых служак на высокие посты; бояре издавна боролись между собой из-за «мест». В 1550 году царь отменил местничество в полках во время военных походов - но большего он сделать не смог. Частичная отмена местничества вызвала резкое недовольство знати. В тайной беседе с литовским послом боярин Ростовский жаловался: «Их всех государь не жалует, великих родов бесчестит, а приближает к себе молодых людей...»[122] Ростовский стал одним из организаторов заговора 1553 года. Одновременно с военными проводились и гражданские реформы. В июне 1550 года появился новый Судебник - новый свод законов. Основной целью введения новых законов было установление провозглашенной царем «великой правды». «Великая правда», то есть справедливость, была главным тезисом Пересветова; как отмечалось выше, эта идея («адалет») была идеологической основой Османской империи. Но заимствование идеи справедливости началось уже давно; более того, этой идее следовал Иван III при создании Судебника 1497 года - поэтому его внуку не пришлось много менять в старых законах. Тем не менее, Иван IV счел нужным увековечить свое правление новым Судебником - подобно тому, как его великий современник султан Сулейман Законодатель увековечил себя новым «Канун-наме». Как и предыдущий судебник, новый кодекс требовал от судей не брать взяток и быть внимательными к жалобщикам; на суде должны были присутствовать представители крестьян и посадских людей - староста, «лутчие люди» и «целовалники». Среди нововведений было установление конкретной ответственности за взяточничество и невнимание к жалобам. Было запрещено холопить детей боярских - это положение закона совпадало с проектом Пересветова. Новый судебник аннулировал тарханные грамоты - податные иммунитеты знати и монастырей. Дела о разбое отнимались у наместников и передавались губным старостам - это был признак начавшегося упразднения наместничеств[123]. Современники в один голос свидетельствуют, что Иван IV искренне стремился утвердить на Руси правосудие и справедливость. Фоскарино говорит о том, что царь установил правосудие с помощью простых и мудрых законов[124]. «Этот царь уменьшил неясности и неточности в законодательстве и судебных процедурах, - писал Д. Горсей, - введя наиболее простую и удобную форму письменных законов, понятных и обязательных для каждого, так что теперь любой мог вести дело без какого-либо помощника, а также оспаривать незаконные поборы в царском суде без отсрочки»[125]. Писавший о взяточничестве русских приказных (и вообще не любивший Россию) Штаден, тем не менее, отдает должное Ивану Грозному. «Он хотел искоренить неправду правителей и приказных страны... - свидетельствует Штаден. - Он хотел устроить так, чтобы правители, которых он посадит, судили бы по судебникам без подарков, дач и приносов»[126]. Иногда царь демонстративно принимал облик восточного монарха, поддерживающего справедливость с помощью жестоких расправ. Флетчер рассказывает, что когда один дьяк принял взятку в виде нашпигованного деньгами гуся, царь приказал своим палачам разделать дьяка, «как разделывают гусей»[127]. Барберини пишет, что царь приказывал сечь уличенных во взятках чиновников - и даже знатнейших из бояр, поэтому среди чиновников не было ни одного, которого ни разу бы не высекли[128]. Одним из главных пунктов программы Пересветова была ликвидация наместничеств и сбор «кормов» в казну. Мероприятия в этом направлении проводились постепенно, начиная с 1550 года. В «приговоре» 1555 года царь обвинял наместников в том, что они были для своих городов гонителями и разорителями; подобные выражения присутствуют и в некоторых грамотах, где добавляется: «...и потому мы, жалуючи хрестьянство... наместников и волостелей и праветчиков от городов и волостей отставили». По «приговору» наместники заменялись губными старостами, выбираемыми местным населением; губным старостам особо предписывалось, чтобы у них «насильства християном от силных людей не было»[129]. Псковская летопись отмечает, что в результате этой реформы «бысть крестьянам радость и льгота велика»[130]. Корма, которые, прежде собирали наместники, теперь собирались в казну; именно за счет этих сборов «боярам», «вельможам» и «воинам» определялось жалование, о котором говорилось выше[131]. «Приговор» был не законом немедленного действия, а скорее программой преобразований. Проведение «губной реформы» наталкивалось на сопротивление знати, не желавшей расставаться со своими кормлениями, поэтому реформа растянулась на десятилетия; в пограничных областях наместничества так и не были ликвидированы[132]. Необходимо отметить еще одну важную сторону губной реформы: она передавала судебную власть в руки выборных местных властей - то есть вводила местное самоуправление. Пересветов пишет в «Сказании», что, отстранив наместников, Магмет-салтан «назначил судей» во все царство. Московские реформаторы не назначали судей, а предоставили право выбирать их общинам. Это решение как будто находится в противоречии с проектом Пересветова, но нужно учесть, что в Турции существовала и другая судебная система - на славянских землях самоуправляемые общины и округа сами выбирали своих старост («кнезов»), которые одновременно были и судьями[133]. Вероятно, московские реформаторы предпочли образец более близкий православному славянскому миру. Однако компетенция местных судей была ограниченной: Пересветов упоминает, что в Турции воины-сипахи судились своими воинскими судьями («кадиаскерами»). В России помещики также исключались из сферы действия местных судей, они подлежали компетенции судей Разрядного приказа[134]. Отмена наместничеств и сбор кормов в казну означали реформу налоговой системы. Эта реформа - также как установление служебных норм - упиралась в проблему измерения земель: служба и налоги шли с земли. В прежние времена землю клали в податные единицы, «сохи», в значительной мере произвольно, теперь была введена стандартная соха, зависевшая от качества земли. Был проведен кадастр, все поля, луга, леса были измерены и соответственно качеству земли поделены на «сохи»; каждой «сохе» был присвоен номер[135]. Измерение земель было чисто русской новацией: в Турции землю не меряли (точнее, размер полей оценивался по объему высева). Проведение кадастра было несомненным достижением русских писцов; подобным достижением могли бы похвалиться только китайские чиновники и в более ранние времена - византийцы. П. Н. Милюков считал, что русская податная система сложилась под византийским влиянием[136]. В связи с измерением земель были введены государственные стандарты мер и весов. Это обстоятельство также удивляло многих иностранцев[137]: в те времена государственный стандарт мер существовал только в Османской империи и в Китае. Не удивительно, что русская система мер (как и монетная система) была привязана к турецкой; простая сажень была приравнена к 2 турецким аршинам, косая сажень - к 3 аршинам. Вес измерялся в пудах и контарях, русский контарь составлял 0,7 от турецкого контаря; в таком же соотношении находятся русский пуд и турецкий батман[138]. (Разница произошла, по-видимому, оттого, что в одну и ту же емкость наливали воду и насыпали зерно. Русский контарь - это вес зерна, турецкий - это вес воды).
Налоговая реформа не ограничивалась передачей наместничьих кормов в казну; она привела к полной перестройке податной системы. Пересветов не затрагивает этой темы, однако известно, что османская налоговая практика включала коммутацию отработочных повинностей; это была характерная черта османской податной системы[139]. Начиная с 1551 года московское правительство так же осуществляет коммутацию отработочных повинностей. Ямская повинность, военная служба «с сох» и прочие повинности заменяются выплатой денег; отныне крестьяне платят в 4 раза больше, чем прежде[140]. Трудно сказать, насколько эквивалентной была эта замена, однако даже после четырехкратного увеличения денежных выплат государственные налоги не превышали 9% крестьянского дохода[141]. С государственной точки зрения коммутация была вполне оправданной: набиравшиеся с сох крестьяне-ополченцы были практически непригодны для войны, по своим воинским качествам они не шли в сравнение с поместной конницей. Вместо крестьянской службы реформа дала правительству деньги, которые пошли на финансирование нового войска. Налоговая реформа (в сочетании с поместной реформой) обеспечила создание огромной армии Ивана Грозного. В связи с налоговой реформой следует упомянуть еще об одном мероприятии правительста: сдаче косвенных налогов (тамги) на откуп крупным купцам. Как известно, сдача таможенных и рыночных сборов на откуп была характерна для налоговой практики Османской империи[142]. Московское правительство пыталось провести еще одну реформу, не затронутую в проекте Пересветова. Речь идет о попытке конфискации монастырских земель с целью наделения воинов поместьями. Владения церкви составляли примерно треть земель государства, при этом в силу тарханных грамот многие из них были освобождены от налогов. Как отмечалось выше, первую попытку конфискации монастырских земель предпринял еще Иван III, и, вероятно, великий князь действовал по примеру Мехмеда II. Иван IV собирался повторить эту попытку, по совету Сильвестра царь обратился к патриарху и церковному собору с вопросом о том достойно ли монастырям приобретать земли и копить богатства. В ответ на запрос царя иерархи церкви объявили вероотступником всякого, кто покушается на ее богатства, и Иван IV был вынужден отступить. Тем не менее, правительство нашло способ перераспределения церковных доходов в свою пользу. Церковь была лишена прежних налоговых привилегий (тарханов), и монастыри были обязаны платить налоги по ставке, лишь немного уступавшей ставке налога с государственных («черных») земель[143]. Еще одно направление реформ было связано с организацией центральных ведомств, «приказов». Налоговая и поместная реформа, составление земельного кадастра, ведение нарядных книг - все это требовало учета и контроля, создания новых специализированных ведомств. Военными делами стал управлять Разрядный приказ, сбором ямских денег и организацией ямской службы - Ямской приказ, государственными землями - Поместный приказ. Прежняя Казна превратилась в Казенный приказ, появились и другие приказы - Посольский, Разбойный и т. д. Над каждым приказом начальствовал думный боярин, но бояре плохо разбирались в делопроизводстве и в действительности главой приказа был ученый грамотей-дьяк. Дьяки происходили обычно из «поповского рода», они были незнатными людьми, но тем не менее, были включены в состав думы и стали «думными дьками». Теперь в думе - также как в турецком диване - рядом с начальниками ведомств сидели их секретари, дьяки-«дефтердары». Это выдвижение худородных чиновников вызывало негодование у родовитых бояр. А. Курбский говорил, что писарям русским царь «зело верит, а избирает их не от шляхетского роду, ни от благородства, но паче от поповичей или от простого всенародства, а от ненавидячи творит вельмож своих»[144]. Царь больше не верит боярам, писал Т. Тетерин боярину М. Я. Морозову, «есть у великого князя новые верники-дьки... у которых отцы вашим отцам в холопстве не пригожалися, а ныне не только землею владеют, но и вашими головами торгуют»[145]. Выдвижение на первые места неродовитых чиновников относится к началу 60-х годов. К этому времени в правительстве произошли большие перемены, Адашев и Сильвестр попали в опалу; первыми советниками царя теперь были знаменитый воевода Алексей Басманов, царский шурин Михаил Черкасский и дьяк Иван Висковатый. Висковатый был именно тем писарем из «всенародства», возвышение которого вызывало ярость бояр. Он руковорил Посольским приказом, а затем вошел в состав думы и стал «печатником»[146]. Характерно, что Г. Штаден считал И. Висковатого туркофилом[147], и вероятно, дьяк знал тюркский язык - без этого было бы трудно руководить ведомством иностранных дел. Как бы от ни было, опала Адашева и Сильвестра мало что изменила, реформы не закончились, как полагают некоторые историки; они продолжались в том же направлении. В 1562 году появился закон, запрещавший продажу родовых княжеских вотчин; в случае отсутствия прямого наследника вотчины отбирались в казну. Вслед за отменой кормлений, обязательством платить налоги и выставлять воинов, этот указ был новым шагом, ущемляющим интересы знати. Фактически речь шла о частичной конфискации боярских земель (выморочных вотчин)[148]. Здесь необходимо сделать небольшое отступление, объясняющее суть конфликта. По переписям 40-х годов примерно треть земли в центральных уездах принадлежала церкви, треть составляли вотчины (преимущественно боярские) и треть принадлежала государству[149]. Лишь эта последняя треть могла быть роздана (и была роздана) в поместья воинам-дворянам, а между тем военная необходимость требовала испомещения новых всадников. Церковь не выставляла воинов и неоднократные попытки конфискации ее земель завершились неудачей. Бояре должны были выставлять всадников со своих земель, но они противились этому. Если же князья и бояре приводили своих воинов, то они являлись во главе целых полков, подчинявшихся только им - в случае конфликта это могло обернуться опасностью для царя. Между тем, перед глазами царя был пример конфискации мульков Мехмедом II; в Турции не было огромных княжеских вотчин и княжеских дружин. В начале 60-х годов царь начинает выказывать недовольство сложившимся положением, в письме к Курбскому он говорит о том, что в свое время Иван III отнял у бояр вотчины, а потом их «беззаконно» вернули знати[150]. Таким образом, новое направление царской политики подразумевало частичную конфискацию боярских вотчин и испомещение на этих землях верных царю дворян. Указ о конфискации выморочных вотчин был свидетельством начавшегося наступления на боярское землевладение. Естественно, он не мог не вызвать противодействия знати, есть известие, что при обсуждении указа «князь Михайло (Воротынский) царю погрубил»[151]. Одним из пунктов программы Пересветова было завоевание Казанского ханства. Взятие Казани стало первой победой новой армии Ивана IV; пушки разрушили стены крепости, а при штурме особо отличился корпус стрельцов. Подобно взятию Костантинополя Мехмедом II, эта победа имела колоссальное моральное значение. При встрече царя в Москве Ивану IV были оказаны необычные почести: «И архиепископ Макарий со всем собором и со всем христианские народом перед царем на землю падают и от радости сердечныя слезы изливающе», - говорит летопись[152]. После взятия Казани произошло то же, что и после овладения Новгородом, Псковом, Рязанью и другими городами: по обычаю, заимствованному из Турции, был организован «вывод» («сургун»), местная знать была выселена из завоеванных земель в центральные районы государства. В Казанской земле была произведена опись, и новые земли были розданы в поместья русским воинам[153]. Какова была участь переселенной татарской знати? Так же как османские султаны, Иван Грозный наделил переселенных иноплеменников - бывших врагов! - поместьями, и они верно служили своему новому повелителю. Как и султан, царь проявлял терпимость в вопросах веры; мусульмане могли строить мечети, они имели своих судей-кади. После взятия Казани в подданство могущественному московскому государю добровольно перешли бывшие союзники и вассалы казанских татар - татары сибирские, черкесы и ногайцы. Царь был настолько заинтересован в привлечении на свою сторону этих новых подданных, что дозволил ногайцам кочевать в верховьях Дона. Русская армия пополнилась многочисленным мусульманским воинством, а татарские и черкесские князья заняли почетное положение среди ее командиров. Новые воины царя отлично зарекомендовали себя в битвах с литовцами, но были ненадежны в сражениях с соплеменниками, с крымскими татарами и турками. Поэтому царь стремился заключить мир с Крымом и использовать свою новую армию для завоевания Ливонии. (Конечно, были и другие причины Ливонской войны - необходимо было открыть окно в Европу для получения оружия и металлов). В первом походе на Ливонию русскими войсками командовал казанский хан Шейх-Али, а командиром передового полка был царевич Тохтамыш; о соотношении численности русских и мусульманских контингентов можно судить по тому, что в походе 1578 года участвовало 10 тысяч русских и 7 тысяч татарских всадников (но было еще 15 тысяч русской пехоты)[154]. Включение в состав Московского царства многочисленных мусульманских народов привело к усилению влияния исламской культуры. Именно это обстоятельство, по мнению Ярослава Паленского, привело к перениманию Москвой тюрко-мусульманских социально политических институтов[155]. Завоевание обширных областей всегда сопровождается частичным перениманием обычаев и порядков покоренных народов. Этот процесс хорошо известен историкам, Е. Аштор в фундаментальном труде о истории Ближнего Востока назвал его «симбиозом»[156]. Однако в данном случае перенимание началось гораздо раньше - завоевание Казани было лишь одним из факторов, способствовавших этому перениманию. Тем не менее, появление при царском дворе большой группы татарских и черкесских князей, безусловно, сыграло свою роль. В 1558 году черкесский князь Темрюк прислал в Москву - вероятно в качестве заложников - своих сыновей Булгоруко и Салтанкула. Молодой Салтанкул понравился царю, Иван дал ему имя Михаила, велел его крестить и учить русской грамоте, а затем женил на дочери знатного боярина Василия Михайловича Юрьева, племянника царицы Анастасии. После смерти Анастасии ее родня, чтобы не потерять влияние, постаралась найти царю «свою» невесту и договорилась с Михаилом Черкасским женить царя на одной из его сестер. Летом 1561 года Михаил привез царю княжну Марию, которая настолько очаровала Ивана, что он без промедления сыграл свадьбу. Таким образом, князь Михаил Черкасский породнился с царем и стал одним из его ближайших советников. Бояре с самого начала ненавидели Марию и ее брата - они опасались их влияния на царя. Как мы увидим далее, эти опасения были не напрасными[157]. Ко времени появления Марии при царском дворе отношения Ивана Грозного и бояр были уже напряженными до крайности. Князь Д. Вишневецкий «отъехал» в Литву, глава думы князь Иван Бельский был уличен в том, что собирался последовать примеру Вишневецкого. Однако дума не позволила царю судить изменника - в этом и в других столкновениях проявилось реальное соотношение сил: царь не был самодержцем и не мог настоять на исполнении своей воли[158]. Число перебежчиков увеличивалось, измена среди военного руководства привела к разгрому русской армии на реке Улле. В этой ситуации Иван Грозный сделал решительный шаг: в декабре 1564 года царь покинул Москву и, угрожая отречением от престола, предъявил ультиматум боярской думе. Он снова обвинил бояр в том, что они делали «многие убытки» народу, не только не радели о православном народе, но и чинили насилия «крестиянам». Царь обвинял бояр, что «в его государские несовершенные лета» они «земли его государьские себе разоимали, и другом своим и племенником его государьские земли раздавали», в результате чего держат за собой «поместья и вотчины великие». Царь говорил также и об изменах, он жаловался, что ничего не может поделать с изменниками: едва он захочет «понаказать» боярина, как в защиту того выступает дума и митрополит. Одновременно царь писал московским посадским людям, объясняя, что его гнев обращен против изменников-бояр, а на них, посадских людей гнева и опалы нет[159]. Послание царя вызвало в Москве народные волнения - может быть, правильнее сказать, восстание. Возбужденные толпы горожан окружили митрополичий двор, где собралась Боярская дума. Представители народа, допущенные к боярам, заявили, что они будут просить царя, чтобы тот «государства не оставлял и их на разхищение волком не давал, наипаче же от рук сильных избавлял». Таким образом, народ встал на сторону царя, он называл бояр «волками», его представители угрожали перебить обвиненных царем «лиходеев и изменников». Митрополит и бояре были вынуждены просить милости у царя; они согласились предоставить монарху неограниченные полномочия и выдать «изменников»[160].

Царь стремился предстать в образе защитника справедливости - и ему это удалось, при поддержке народа Иван IV стал самодержцем. Это было исполнение заветов «воинника Иванца Пересветова». Но дальше начитается нечто странное. Царь вводит «опричнину», делит государство на две части с разным управлением, «опричнину» и «земщину». Царь, только что ставший самодержцем, зачем-то передает управлений «земщиной» (основной частью государства) Боярской думе. Боярская дума становится земской думой, в опричнине появляется своя опричная дума, своя казна и свое маленькое войско - тысяча конных опричников и 500 стрельцов. «В этих действия царя историки справедливо усматривали нечто загадочное и непонятное... - писал В. И. Корецкий. - Все попытки осмыслить загадочные действия Ивана IV... носят весьма приблизительный характер; главное в них то, что они ведут нас в сторону Востока»[161]. Действительно, в истории создания опричнины с самого начала просматривается «восточный след». Опричник Штаден в своих записках утверждал, что царь учредил опричнину по совету своей жены Марии-черкешенки[162].

Князь Курбский также отмечал, что перемена в поведении русских князей произошла от влияния «злых жен-чародеиц»[163]. По другим сведениям, совет ввести опричнину исходил от боярина В. М. Юрьева, тестя Михаила Черкасского. Известно, что после введения опричнины царь оставил свой дворец в Кремле и переехал на подворье князя Михаила, который стал одним из командиров опричного корпуса. Таким образом, говоря об инициаторах опричнины, источники указывают на один круг людей - черкесскую родню царя[164]. Московские летописи переводят старое слово «опричнина» как «особый двор», и позже, когда это слово было запрещено, опричнину именовали просто «двором»[165]. Черкесы хорошо знали, что такое «двор» - двор османских султанов - это было государство в государстве со своей казной и маленькой армией, составленной из гвардейских частей. Земли выделенные в обеспечение двора, именовались «хассе»; как в Турции, так и в других мусульманских странах, государство делилось на две части, «хассе» и «дивани». «Это разделение аналогично разделению России на «земщину» и «опричнину»... - писал известный востоковед И. П. Петрушевский. - Слово «опричнина», и есть, в сущности, хороший русский перевод слова «хассе»[166]. Таким образом, секрет «странного учреждения» в действительности хорошо известен специалистам-востоковедам[167].

В Персии «земская дума» называлась «диван ал-мамалик», а «опричная дума» - «диван-и хассе»[168]. Разделение государства на «опричнину» и «земщину», было характерно и для зависевших от Турции православных балканских княжеств; вспомним, что «советчик» Ивана Грозного господарь Петр Рареш выделил во всех уездах опричные «околы». На Руси земли «хассе» под названием «дворцовых земель» в большом количестве появились еще при Иване III - и уже тогда эти земли находились под особым управлением[169]. Именно «дворцовые земли» в первую очередь брались в опричнину и, по-видимому, они составили основной массив опричной территории. Таким образом, Иван Грозный не был создателем «опричнины»-«хассе», он лишь придал этому учреждению завершенные формы. Современники видели засилье татар и черкесов в окружении царя, и некоторые из них понимали смысл тех советов, которые давали Грозному его приближенные. Это видно из ключевого эпизода ссоры, разгоревшейся между царем и митрополитом Филиппом. Однажды Филипп заметил, что в церкви рядом с царем стоял опричник в мусульманской шапке, «тафье», - митрополит не удержался и воскликнул: «Се ли подобает благочестивому царю агарьянский закон держати?»[170] Разумеется, дело было не в тюбетейке опричника - митрополит обвинял царя в перенимании мусульманских порядков.

Прежде царь терпеливо сносил обличения Филиппа - но на этот раз он пришел в ярость и распорядился свести митрополита с престола. По османской традиции султан не вмешивался в управление «земщиной», если он посещал заседания дивана, то наблюдал за его работой из-за занавески. Тем не менее, монарх мог в любой момент приказать казнить любого из членов дивана. Казнью за государственные преступления было посажение на кол, при этом истреблялись все родственники преступника. Такие наказания не применялись на Руси в прежние времена[171] - но с приходом опричнины начинается время наводивших ужас восточных казней. Царь распорядился казнить многих «изменников» - но настоящая цель его политики заключалась не в казнях. Хорошо известно, что делали султаны с завоеванными областями и что сделал Иван III с Новгородом - теперь Иван IV делает это со всей Россией. Начинается грандиозный «вывод»[172], «сургун». «Представители знатных родов, - пишут И. Таубе и Э. Крузе, - были изгнаны безжалостным образом из старинных, унаследованных от праоцов имений, так что не могли... взять с собой даже движимое имущество... Они были переведены на новые места, где им были указаны поместья. Их жены и дети были также изгнаны и должны были идти пешком к своим мужьям и отцам, питаясь по пути подаянием»[173]. Р. Г. Скрынников установил, что свыше 150 представителей высшей знати были «выведены» в Казанскую землю; едва ли не большинство этих ссыльных имело княжеские титулы[174].

«Великий вывод» нанес решающий удар княжеской и боярской знати. Хотя через некоторое время сосланным было дозволено вернуться в Москву, мало кто из них получил назад свои земли. Флетчер в следующих словах отразил изменение положения бояр при Иване IV: «Сначала они были только обязаны служить царю во время войны, выставляя известное число конных, но покойный царь Иван Васильевич... человек высокого ума и тонкий политик в своем роде, начал постепенно лишать их прежнего величия и прежней власти, пока наконец, не сделал их не только своими подчиненными, но даже холопами... Овладев всем их наследственным имением и землями, лишив их почти всех прав... он дал им другие земли на праве поместном... владение коими зависит от произвола царя... почему теперь знатнейшие дворяне (называемые удельными князьями) сравнялись с прочими...»[175] Курбский обвиняет Ивана Грозного в том, что он погубил весь многочисленный род князей Ярославских: «понеже вотчины имели великие»[176]. Дьяк Котошихин, писавший в XVII веке, свидетельствует, что к тому времени «прежние большие роды многие без остатку миновались»[177]. Конфискация огромных боярских вотчин и торжество принципа «нет земли без службы» означали фактическое огосударствление земельной собственности[178].

Отсутствие частной собственности на землю было «ключом к восточному небу», той чертой, которая отличала Запад от Востока; это было главное, чем отличались европейские феодальные монархии от восточных империй. Но движимая собственность тоже принадлежит Богу: «Все имущества принадлежат только Богу». «Все подданные царя открыто признают, что все они целиком и все их имущество принадлежат Богу и царю, - свидетельствал Рейтенфельс, - и прячут все, что есть у них дорогого, в сундуки или подземелья, дабы другие, увидев, не позавидовали бы... И это одна из главных причин тому, что Москва до сих пор... не отличается красотой своих зданий»[179]. Об этом писал и Котошихин: купцы, крестьяне, приказные люди не смеют строить добрые дома - боятся, что «оболгут царю и многие кривды учинят»[180]. Таким образом, реформы Ивана IV превращали Россию в восточное государство. Было что-то символическое в том, что русская знать была выведена в Казань - еще недавно казанская знать была выведена в Россию, теперь все было наоборот - как будто победителями в конечном счете были татары. Как обычно при «выводе» земли изгнанной знати отписывались в казну и тут же раздавались в поместья новым дворянам. В этом и состоял смысл опричных мероприятий - конфискация боярских земель была необходима для увеличения армии в решающий момент Ливонской войны.

Война была тяжелой: события обернулись так, что России пришлось сражаться одновременно с ливонцами, Швецией, Литвой и Крымом. Борьба за Поволжье не окончилась со взятием Казани, теперь она вступила в новый этап. Весной 1571 года хан Девлет-Гирей объявил «священную войну» против Руси, и мусульманские подданные царя Ивана сразу же перешли на сторону крымцев. Все Поволжье было охвачено грандиозным восстанием. В походе на Москву прининимала участие Ногайская орда и черкесы во главе с тестем царя ханом Темрюком. Царица Мария Темрюковна к тому времени уже умерла (царь говорил, что ее отравили), но брат Марии Михаил Черкасский командовал передовым полком русской армии. Мстя за измену отца, царь приказал убить Михаила; черкесы и татары исчезли из свиты царя - и вместе с ними исчезла «опричнина». Царь запретил произносить это слово, корпус опричников был переформирован - но в действительности он сохранился под новым названием «двор»; сохранились и дворцовые земли[181]. Осенью 1575 года Иван IV неожиданно для всех отрекся от престола и посадил на трон своего вассала, касимовского хана Саин-Булата («Симеона Бекбулатовича»).

Иван Грозный оставил себе «удел» - нечто вроде прежней опричнины со своим войском, казной и думой. «Вокняжение Симеона представляло собой загадку как для современников, так и для исследователей», - отмечал Р. Г. Скрынников[182]. Пискаревский летописец объясняет отречение неким «пророчеством волхвов»: волхвы предсказали в том (7083) году «московскому царю смерть», и Грозный попытался избежать судьбы, посадив на престол «подменного царя»[183]. Действительно, Симеон просидел на престоле с начала до конца 7083 года и был сведен с него, как только опасный срок миновал. «Загадка Симеона» объясняется достаточно просто: это был восточный обычай, история Персии изобилует примерами такого рода. В 1591 году «волхвы» предупредили шаха Аббаса об опасности, которая будет грозить ему в течении трех дней. Шах отрекся от престола в пользу некоего «неверного» по имени Юсофей, и тот три дня не только титуловался шахом, но и пользовался неограниченной властью[184]. Этот пример показывает, насколько близкими Востоку были обычаи московского двора.

Подводя итоги, можно сделать вывод о том, что реформы Ивана IV были направлены на преобразование России по образцу самой могущественной державы того времени, Османской империи. Проект Пересветова содержал лишь идею этих реформ, он был черновым наброском - возможно, одним из многих предложений в этом духе. Сама идея витала в воздухе достаточно давно, и первые шаги к ее воплощению были предприняты еще Иваном III. В реализации этой идеи принимали участие разные люди, в том числе Адашев и Сильвестр, дьяк Висковатый, Мария и Михаил Черкасские - и конечно, сам царь. Некоторые из этих людей знали о Турции гораздо больше, чем Иван Пересветов, и реформы вышли далеко за рамки первоначального проекта - они закончились введением "опричнины". Разумеется, реформы не сводились к простому перениманию турецких порядков; в ходе их имели место инновации и отступления от образца, как было, к примеру, с измерением земель и выплатой помещикам дополнительного жалования. С другой стороны, некоторые преобразования натолкнулись на противодействие, прежде всего со стороны бояр, и остались незавершенными.

В конечном счете реформы приняли характер сложного социального синтеза, "симбиоза", порядки, заимствованные извне, синтезировались с местными порядками и трансформировались в новое социальное единство. Итак, можно утверждать, что эпоха становления Московского государства была вместе с тем эпохой перенимания турецких порядков, временем преобразования России по османскому образцу. Преобразование по образцу самой могущественной "мировой" державы является одной из главных движущих сил истории; этот процесс характерен как для нашего времени, так и для средних веков - законы истории одинаково действуют во все времена.