Путин уже мертв, как политик: что дальше?

Сейчас, когда российское протестное движение ширится и радикализируется, главный вопрос не в том, выживут ли Путин и путинизм, полагает обозреватель Foreign Policy Леон Арон. "Путин и путинизм не выживут", - пишет автор, ссылаясь на то, что проблемы России невозможно решить в узких рамках "суверенной демократии".

По мнению Арона, в России сейчас повторяются неизбежные исторические процессы: как в Южной Европе в 1970-е годы или в Южной Корее и на Тайване в 1980-е, средний класс требует политических свобод.

Автор взял интервью у российских активистов и сделал вывод, что фатальный изъян путинского режима - нравственный: в глазах российского "поколения интернета" длительная власть любого человека является анахронизмом. Это поколение сравнивает себя не с родителями, а с европейскими и американскими ровесниками. "Ключевой легитимизирующий фактор путинизма - "мы живем лучше, чем в 1990-х" - разрушается едва ли ни день ото дня", - говорится в статье.

Судя по соцопросам, Путин потерял поддержку Москвы и интеллигенции. "Это означает, что он потерял и всю страну: таких утрат не выдержал ни один российский режим в истории", - пишет Арон.

"Итак, по-настоящему важный вопрос - что будет после свержения путинизма?" - вопрошает автор. Он ищет ответ в интервью социолога Игоря Клямкина в "Огоньке" (июль 2011 года). Традиционно закон в России охранял силу, а не права граждан, сказал Клямкин, но сегодня "произвольная, беззаконная сила утратила эффективность: ни элиты, ни население больше не готовы с ней мириться". Чтобы найти выход из тупика, российскому обществу понадобится совершенно новая политическая культура, заключил социолог.

По мнению Арона, прогрессивные перемены должны исходить "снизу и извне" по отношению к слою политиков: их должно породить зрелое гражданское общество, способное и желающее контролировать исполнительную власть. Опрашивая лидеров общественных организаций, автор часто слышал от них мысль, что прочные перемены должны стать результатом внутренней нравственной эволюции, а не обычной политической революции или усилий доброго царя.

В море цинизма и черствости лидеры гражданского общества создают острова самодостаточности, бескорыстия и самоуправления, повествует автор.

По мнению Арона, этот подход - разрыв с российской политической традицией. Во-первых, эти мужчины и женщины - первое поколение в России, которое считает государство равноправным партнером, смотрит на него "без благоговения, страха или ненависти". Во-вторых, главной проблемой они считают не нынешний режим, а дефицит зрелых и уверенных в себе граждан, которые могли бы и хотели контролировать исполнительную власть.

Эти люди, за исключением Евгении Чириковой, неизвестны на Западе. "Они редко вступают в рукопашные стычки с режимом, если сравнивать с элитными группами типа "Стратегии-31", - пишет автор. Но именно эти люди создают историю - закладывают основы поставторитарной России. Их общая цель - равенство перед законом и контроль над правительством.

Автор усматривает некоторые параллели с движением за гражданские права в США 1960-1970-х годов. "Правда, в отличие от чернокожих американцев того времени, российский средний класс вправе голосовать, но его голоса не считаются", - поясняет автор. Как и в США, активисты стремятся осуществить перемены путем личных усилий, продиктованных этическими соображениями, принципиально отвергают насильственные методы. В авангарде - тоже интеллектуалы из среднего класса.

По мнению Арона, перемены не за горами: "Мораль политизировалась, совсем как на исходе советского периода: так всегда бывает накануне больших революций в современном мире".

Арон прилагает к статье выдержки из интервью с российскими активистами, выражая надежду, что передал "честность, мужество, страстность и мощь их убеждений". "Это самые лучшие люди, которых я видел в жизни", - пишет он.

Рестораны Дубровка