Национализм

Совсем не обязательно быть жрецом истории, чтобы герменевтически овладеть самой её серёдкой. Достаточно закрыть глаза и перенестись на десять лет назад, прислушаться к разговорам старушек на лавочке возле дома, испуганно тараторящих о «баге-2000», вдохнуть гарь дагестанских сёл, подожженных ваххабитами, мысленно нумеруя шустрящие по камням пули: щёлк, щёлк… Ещё нет таких понятий, как «Дубровка» и «Беслан», но России, предварительно вывернув карманы, уже позволили потихоньку подниматься с колен…

Это же совсем просто: взять фотоаппарат и податься из Москвы на север. Заснять толпу беспризорников с извечной поволокой на глазах от клея «Момент», разлёгшихся в вестибюле метро, прямо под памятником любимому детскому поэту Маяковскому. Улыбнуться строгому милиционера — дяде Стёпе — угощающему непослушных деток папиросами.

Ещё нет цифры и мобильников с камерами, но зачем они были нужны, когда весь этот незабываемый и ныне утерянный рай прекрасно умещался на 35-миллиметровой плёнке. Также никому не нужна неведомая «блогосфера», её и нет в общем-то, хотя технически ничего не мешало её появлению десятилетием раньше…

Увидев у тебя в руках мобильный телефон, пассажиры метро смотрят с неподдельным удивлением, в котором угадывается вопрос: «Если ты такой богатый, почему едешь с нами в метро, а не наверху, в мерседесе?» Посткризисная Русь сосредоточивается на приведении себя в порядок, как дама после уличного грабежа, но пока безуспешно. Ещё нет сумасшедшей спекуляции жильём, и квартиру неподалёку от северной столицы можно купить за жалкие пять тысяч баксов, даже четыре, если поторговаться…

Но что-то вдруг щёлкнуло в головах, что-то переключилось. С улиц стали стремительно исчезать беспризорники — сладкая мишень немецких секс-туристов и местных педофилов. Остались только бомжи с грустными глазами и нечесаными бородами. Куда-то сгинули из эфира юродствующие бичеватели «извечного русского рабства». Русские как-то сразу, одномоментно, перестали жаловаться и проклинать самих себя, стало модным самоуважение.

Аристотель вскользь замечает в своей «Политике», что люди, обладающие самоуважением, менее склонны подчиняться деспотии, и в большей степени стремятся к демократическому устройству государства. Без всякой ссылки на Стагирита об этом косвенно свидетельствуют и современные социологические изыскания. Ещё, если верить Аристотелю: низкая самооценка — удел раба. Если так, то откуда взялось то добровольное рабство, в котором пребывали русские все последние десятилетия, позабыв о призвании народа-богоносца, позабыв отеческие учения и родовых богов, отрекшись от своих национальных корней? Выходит, оно проистекало от внушённой русским их вековыми ненавистниками ненависти к самому себе, к судьбе, давшей возможность родиться русским. И вот, вместо «выдавливания по капле раба», многие русские стали пытаться выдавить из себя ненавистную им русскость. Какая уж тут демократия...

Но вдруг в наступившем новом десятилетии всё начало меняться прямо на глазах. Некоторые услышали звук: это был колокольный звон по ещё недавно казавшимися непобедимыми великим фаталистическим учениям, предписывающим русским неизбежность превращения в винтики «колеса истории», где личное решение ничего не значит, а «свобода» — лишь осознанная необходимость присоединиться к движению колеса Джаггернаута или быть раздавленным им. «Альтернативы избранному курсу нет». - Какое уж тут самоуважение, когда от тебя ничего не зависит!

Но что же сломало хребет левиафану «русского рока»? Что обуздало пожиравшую нас ненависть к самому себе? Это была любовь. Великая любовь к русскому человеку. Любовь иррациональная и ускользающая от клещей «объективных закономерностей». Любовь беспричинная и бессознательная, не рассчитанная на взаимность и не обращающая внимание на обстоятельства. Любовь, подобная любви, существующей между родителями и детьми, в одно большой семье.

Одного мудреца неофит попросил изложить суть его учения, пока он стоит на одной ноге. Мудрец, как известно, ответил, что не следует делать другому того, что не желаешь себе. Если по аналогии спросить, в чём главная косточка нового русского национализма, ответ должен был быть следующий: «Возлюби русского больше, чем самого себя!». Это — достоевствующая любовь к падшим, к раскольниковым, к соням мармеладовым, ко всем «бедным людям»: Братья, любите русских только за то, что они русские! Ведь это — достаточная причина для высокой любви и бескорыстной взаимопомощи…

Да, русский человек, даже самый никчемный, достоин сочувствия и содействия только потому, что он русский. И не потому, что об этом писалось в каких-то книжках, пускай и самых достойных, а потому, что к этому призывает голос нашей совести, потому, что такова наша свободная воля. Достоин братской любви даже тот, кто, возможно, пока не достоин нашего полного уважения за свои поступки.

Мощная волна сочувствия, неожиданно поднявшаяся в русской интеллектуальной среде в связи со случаями жестокого обращения с усыновленными за границей детьми, а теперь — в связи с рядом дел русских матерей, у которых пытались украсть их детей, подтвердила уже очевидное: русская нация может быть построена только на взаимной братской любви.

Аристотель пишет, что человек — существо политическое, «в силу чего даже те люди, которые нисколько не нуждаются во взаимопомощи, безотчетно стремятся к совместному жительству». Задолго до Ницше он пишет и о «сверхчеловеке», самодостаточном и не нуждающемся в братском общении, и потому регулярно побиваемом людьми. Выходит, сила человечества таится в его «слабостях», в «иррациональном» на первый взгляд стремлении к общению с себе подобными.

Любовь — человеческая слабость, но это такая слабость, которая позволяет человечеству противостоять всякому поползновению «сверхчеловеков».

Но какая объективная основа для такого рода общения? Можно ли его втиснуть в рамки государственных границ и партийных идеологий? Разве по цвету паспорта разделились те, кто поддержал русскую мать, у которой в далёкой европейской стране почти что украли родную дочь, и те, кто требовал отдать русского ребёнка иноязычной инославной семье? Нет, границы пролегли между теми, для которых слово «русский» — в лучшем случае пустой звук, и теми, кто является носителем и надёжным хранителем русской культуры, русского духа.

Древние являют собой убедительный пример торжества этно-культурного духа, торжествующего вопреки казалось бы непреодолимым бюрократическим препонам и мирским условностям. Как известно, первый афинский философ, Анаксагор, принесший в будущий центр греческой цивилизации ионийскую ученость, прожил в городе тридцать лет, так и не получив гражданства, и был в конце-концов изгнан из государства, то есть — попросту говоря, «депортирован».

Сам величайший мыслитель древности, Аристотель, всю свою жизнь оставался в Афинах метеком — «гастарбайтером» в современном значении, проживая там по специальному соглашению «о паспортном режиме», заключаемому между греческими государствами. Выходит, нет другой общности, позволяющей говорить об эллинской мудрости, кроме общности народной. До того, как она была названа «мировой», греческая философия была этнической в самом прямом и непосредственном смысле слова. Греческие авторы постоянно демонстрируют, что пишут свои произведения не для варваров, а исключительно для греков. Не отдельно для афинян или спартанцев, а для всех без исключения греков в этническом смысле этого слова.

Греки, впрочем, — не исключение, а правило. Великая культура и великая человеческая любовь всегда двигались от национального к универсальному, а не наоборот. Иисус нёс своё учение «для евреев, а не для собак». Достоевский и Пушкин писали о русских и для русских, страдания поляков и французов им были неинтересны. Действительно: пускай о них пишут их собственные писатели, которые лучше разбираются в тонкостях своих культур и общественных отношений...

Новая реальность путает старые карты. Жить в мире нулевых, в окружении чужих, отталкивающих существ, гаркающих на непонятных наречиях, стало холодно и страшно. Наступает новая эпоха непримиримости, злобных насмешек над сущностью человека. Инновации настигли святая святых человеческого устройства — его геном. Ещё немного, и человека начнут клонировать и выводить генетически изменённых индивидуумов с программируемым фенотипом. На повестке дня — выведение человеческих рас с заранее заданными свойствами, подобно тому, как теперь программируются свойства новых материалов.

Наследственность, то есть прежде неизменные родовые качества постепенно превращаются в такой же условный и конструируемый продукт, как идеологические конструкты прошлого века. Родственные связи грозят потерять свою имманентную генетическую основу, свой стабилизирующий человеческие отношения консерватизм. Коммерциализация и капитализации рынка генных услуг — дело будущих двух-трёх десятилетий, но технически это стало возможным уже в нулевые…

Однако зададимся вопросом: должны ли будем мы признать и этих клонов «человеками»? Нам представляется, что мы должны заранее отвергнуть подобные соблазны, и с этого времени считать настоящим человечеством — лишь наших единокровных и единокультурных собратьев. Русское — единственное, что осталось от человечества. Поэтому для русских «всечеловеческое» — должно теперь означать исключительно «русское».

Оказалось, что культура — нечто гораздо более фундаментальное и устойчивое, чем генотип. Культуру не получишь в пробирке, за пять минут поменяв в человеческой гамете одни варианты генов на другие. Чтобы вырастить русского человека, нужны многолетние усилия семьи, общества и государства, да и то — успех не гарантирован. И бывает, что после всех вложений индивида соблазняет совершенно иная культура. Таким образом, русскость — огромная ценность, которую нужно беречь и защищать всевозможными способами. Государство, не ставящее во главу угла своей политики воспроизведение и укрепление русской идентичности, — недостойно называться русским национальным государством.

Русские в душе и теперь остались всечеловеками. Однако не они виновны в том, что человечество всё более распадается на несовместимые друг с другом культуры и уходит всё дальше от взаимопонимания своих частей, теряя само право называться человечеством. Русские — единственные человеки на земле, с которыми мы можем вести себя вполне человечески, то есть — с надеждой на понимание и взаимность. Русские остались в человечестве одни, и это сиротство требует осознания и духовного обновления.

Ответ должен быть ясным и недвусмысленным, эффективным и применимым в большинстве ситуаций. Утрату русской идентичности следует рассматривать как расчеловечивание. Поэтому передача детей зарубеж, в нерусские, а зачастую — просто русофобские руки является расчеловечиванием узаконенным, наиболее опасным и отвратительным, поскольку означает лишение человеческого достоинства. И дальнейшее попустительство такому положению вещей абсолютно недопустимо. Лукавые аргументы насчёт того, что русским детям лучше «в тёплых странах», являются, таким образом, преступлением против человечности. Это, я думаю, и есть самый важный урок, который нам должно извлечь из нулевых..