ЕГЭ как травма

Несмотря на всю мою ненависть к ЕГЭ и искреннее желание написать критический текст на эту тему, сделать это оказалось не так просто. Пытаясь воскресить свои воспоминания, я столкнулась с непредвиденной проблемой: у меня было желание ругаться по поводу ЕГЭ, но не было никакого желания вспоминать в подробностях, как всё это происходило. Я обнаружила, что после зачисления в институт, я удивительно мало вспоминала о ЕГЭ и ни с кем его всерьёз не обсуждала, ограничиваясь словами о том, что это была полнейшая чушь, которая, к счастью, уже осталась позади. Оказалось, что подсознательно мне как раз хотелось забыть ЕГЭ, вытеснить воспоминания о нём из своего сознания.

Размышляя над этим, я пришла к выводу, что ЕГЭ было для меня своего рода психологической травмой. И я склонна думать, что не для меня одной.

Самый тяжёлый удар, мне кажется, ЕГЭ нанесло по тем школьникам, которые хотели и старались учиться. Именно для них (точнее для нас) оно и стало травмой в первую очередь.

Чтобы проиллюстрировать свои слова, постараюсь объяснить, как я тогда воспринимала эту ситуацию.

У меня возникло ощущение, что нас предали. Все эти годы мы честно старались, мы прикладывали гораздо больше усилий, чем остальные ученики, заставляя себя заниматься даже совершенно неинтересными предметами. Нам было гораздо тяжелее, чем тем, кто называл нас «ботаниками» и издевался над нами. Но это был наш выбор, и мы были уверены, что он правильный, потому что в итоге мы поступим в хороший институт, станем свободными, будем учиться тому, что нам действительно интересно, сможем добиться очень многого в жизни и сами ещё посмеёмся над теми, кто сейчас смеётся над нами. Мы верили, что в итоге нас оценят справедливо. ЕГЭ очень быстро разрушило эту иллюзию. Вдруг оказалось, что мы были не правы и зря старались, что поступят в хорошие ВУЗы не те, кто, преодолевая себя, учил ненавистную математику, а те, кто лучше умеет приспособиться, кто менее честен, и у кого больше денег. Ботаники опять остались в дураках. От этой реформы выиграли двоечники, особенно двоечники с богатыми родителями, у которых появилось гораздо больше шансов сдать экзамены «на халяву».

Это было чувство глубочайшего разочарования, ощущение, что все эти годы потрачены впустую, что незачем было так стараться, надо было плюнуть на всё и заниматься только тем, что действительно интересно. Думаю, что у многих других это чувство было ещё сильнее. Ведь я-то, по крайней мере, никогда не была отличницей и не стремилась идеально знать те предметы, которые мне казались абсолютно неинтересными и ненужными.

Теперь постараюсь описать те изменения, которые произошли в школе с введением ЕГЭ.

Учителя разделились на тех немногих, кто упрямо старался не замечать ЕГЭ и продолжал «идти по программе», и всех остальных, мгновенно переключившихся с задачи прохождения программы на задачу подготовки к ЕГЭ. В сущности, с одной формальной задачи на другую. Но если первая задача прикрывалась привычными, из года в год повторяемыми словами про «разумное, доброе, вечное», то вторая задача поражала своей откровенностью, ничем неприкрытой честностью. Теперь нам вдруг перестали нести чушь, что что в жизни это всё обязательно пригодится, и что мы ещё, якобы, будем им благодарны. Теперь учителя говорили, что постараются максимально практично и рационально подготовить нас к сдаче экзаменов и больше не будут заморачиваться со всей этой ненужной чепухой вроде литературы. (Это ни в коем случае не моё мнение, что литература — чепуха. Это мнение моих учителей. По крайней мере, именно такое отношение к ней сквозило в их фразах вроде: «Литература это, конечно, хорошо, но времени осталось мало, а русский сдавать всем. А тем, кто собирается сдавать литературу, я советую нанять репетитора».)

Конечно, далеко не все учителя полностью и сразу же перешли на новые рельсы и смогли совершенно отказаться от глубоко укоренившейся привычки проходить программу. Большинство из них всё же в той или иной мере совмещали верность старой привычке с новым, неожиданно пришедшим рационализмом. Например, занятия по литературе отменили не полностью, время от времени, где-то раз в две-три недели, они всё-таки проводились.

В некоторых случаях инициатива заниматься тестами шла даже не от учителя, а от самих школьников. Например, я сейчас вспоминаю, что на учительницу по математике мы даже сердились за то, что она продолжала проходить программу и мало времени уделяла подготовке к ЕГЭ. Математику все, естественно, знали намного хуже, чем русский. Поэтому нам хотелось, чтобы за оставшееся время нас как можно лучше подготовили к тестовым заданиям, которые будут на экзамене, чтобы мы получили максимально возможное количество баллов и потом имели больше шансов куда-то поступить. У нас появилась очень сильная мотивация заниматься этим ненавистным предметом, но только тем в нём, что имеет непосредственное отношение к экзамену и, значит, к нашей жизни. Всем остальным мы заниматься совершенно не хотели, как и раньше, и даже больше, чем раньше, потому что теперь нам не хотелось разбазаривать оставшееся время на никому ненужные уравнения и формулы, если их заведомо не будет в ЕГЭ. Беда нашей математички была как раз в том, что теперь мы очень хорошо знали, что будет на экзамене и чего не будет. Раньше мы вынуждены были заниматься всем, чем нас заставляли, потому что мы не знали, что именно ждёт нас на итоговом экзамене. У нас уже давно не было ощущения, что математика пригодится нам в жизни, но мы знали, что эту математику нам сдавать. Теперь же пришло понимание, что сдавать нам не математику, а ЕГЭ по математике, и что, следовательно, надо заниматься вовсе не математикой, а подготовкой к ЕГЭ.

Ещё одно неожиданное изменение заключалось в том, что учителя впервые в жизни оказались с нами по одну сторону баррикад. Я не помню, чтобы раньше они когда-либо в нашем присутствии критиковали своё начальство или государство, они считали это непедагогичным и заставляли нас слепо подчиняться приказу, даже если сами наверняка считали его неразумным. Не знаю как там с точки зрения педагогики, но лично меня такая их позиция, напротив, всегда возмущала, отталкивала и лишала всякого уважения к ним. Я воспринимала это просто как ложь, трусость, предательство.

Теперь же они вдруг стали в открытую ругаться на реформу, на чиновников и на министра. Они не выражали ни капли уважения к ЕГЭ, называли его «игрой в крестики-нолики». Они рассказывали, как проходило ЕГЭ в прошлом году, и давали нам практические советы. Почти все говорили, чтобы мы не ленились заготовить хорошие шпаргалки (некоторые даже советовали, что именно надо в них написать), объясняли, что будет можно осторожно пользоваться ими, что проверяющие такие же люди и особенно зверствовать не будут. Ещё говорили, что можно будет выходить в туалет и оттуда спокойно звонить домой. Некоторые учителя даже давали нам номера своих мобильных телефонов, чтобы мы могли писать им смс во время экзаменов.

Всё это было так странно, так непривычно и... смешно. Столько лет они притворялись, что учат нас не ради итоговых экзаменов, а ради знаний, а теперь вдруг с такой обезоруживающей честностью стали «натаскивать» нас на ЕГЭ, к которому не испытывали ни малейшего уважения.

После всего этого не только ЕГЭ, но и школу вообще, уже нельзя было воспринимать всерьёз. Стало очевидно, что нынешняя школа — это всего лишь громоздкий ритуал, никому не нужный, но неизбежный.

Самое удивительное во всём этом было то, с какой быстротой рушилось здание, ещё недавно казавшееся вечным и непоколебимым. Все эти годы у меня, и, думаю, у многих, была иллюзия, что современную школу невозможно быстро изменить ни в хорошую, ни в плохую сторону.

Казалось, что она была настолько застывшей, инертной, законсервированной и оторванной от реальной жизни, что никакие происходящие во внешнем мире изменения не могут на неё повлиять. ЕГЭ показало, до какой степени мы ошибались.

Теперь изложу свои воспоминания о самих экзаменах.

Никаких особо примечательных историй я, к сожалению, рассказать не могу, всё, чему я была свидетельницей, было очень типичным.

Одним из главных впечатлений, оставшихся у меня от этих экзаменов, было впечатление плохой организованности, всеобщего бардака и неразберихи. Кого-то забыли добавить в списки, кого-то, напротив, внесли в списки сразу двух аудиторий. Кто-то потерялся по дороге на экзамен, и учителя сбились с ног, пытаясь его отыскать. На самом экзамене у меня очень быстро возникло неприятное подозрение, что эти люди разбираются в правилах проведения ЕГЭ ещё меньше, чем я. Они полчаса монотонно зачитывали нам правила, а потом сами же не могли ответить на простые вопросы, которые в правилах подробно объяснялись. На все вопросы по оформлению, на которые они не знали ответа, они отвечали что-нибудь вроде: «Ну, вам же должны были это объяснить! Делайте, как вам ваши учителя говорили», — причём тут же выяснялось, что учителя всем нам говорили разное или вообще ничего не говорили. Например, возник вопрос, как в бланке записать вечернюю школу — просто номер или надо как-то отдельно указать, что она вечерняя (сменная)? Организаторы не знали и спросили, не знаем ли мы. Мы тоже не знали. Тогда нам сказали: «Пишите как-нибудь, там разберутся». И так было на всех экзаменах. Например, когда я делала часть «С» по биологии, мне не хватило места для ответа на основном листе, и я попросила дополнительный. Сначала мне вообще не хотели его давать и говорили, что нужно было уложиться в отведённое на основном листе место, но потом, посоветовавшись с начальством, всё же дали. Когда же я спросила, как нужно его оформить, они опять пошли с кем-то советоваться, а потом стали говорить что-то крайне неуверенное. Я сделала всё, как они сказали, но, как я потом узнала, всё-таки этот лист был оформлен неправильно.

Одной из самых больших проблем на ЕГЭ для меня оказалось заполнение бланков. У меня уходило ужасно много времени на рисование печатных букв, и всё равно они оказывались не похожими на данный образец. Я боялась, что автомат может их неправильно прочесть, и просила дополнительный бланк, но проверяющие только ругались и говорили, что у них нет лишних бланков, и что надо было сразу писать правильно. А когда нужно было проставлять крестики правильных ответов в части «А» по русскому языку, я-таки ошиблась и случайно проставила их со сдвигом на столбец, испортив половину таблицы. Но мне повезло, что я вовремя это заметила и смогла воспользоваться предусмотренной табличкой для исправлений.

Ещё один забавный момент. Школьные учителя усиленно стращали нас тем, что «своих» (то есть одноклассников) на ЕГЭ не будет, что нас специально разведут по разным аудиториям. Однако на обоих обязательных экзаменах я увидела в своей аудитории довольно много знакомых лиц. На математике вообще оказалось, что на соседней со мной парте сидит мой брат. Правда, у нас разные фамилии.

Самым «страшным» экзаменом для меня и моих одноклассников была математика. Я на тот момент уже испытывала слишком большое отвращение ко всему этому, чтобы бояться, но окружающие буквально тряслись по дороге до школы, где проходил экзамен. А вот моя одноклассница, которая профессионально занималась балетом и поэтому совсем не училась и прогуляла почти все занятия по математике, не боялась совершенно. Она была очень хорошо подготовлена к экзамену — родители купили ей микронаушники и маленький микрофончик. Всю часть «B» ей сделал старший брат. Она, прямо не выходя из аудитории, шёпотом читала ему задания, а он диктовал ей ответы. Правда из части «С» он смог решить только первые два, но она не особенно этому огорчилась: «Всё равно, я сдала гораздо лучше, чем большинство. Чтобы поступить, мне и этого хватит».

А вот другой эпизод. Не помню, на каком экзамене, кажется тоже на математике, до нашей аудитории донёсся какой-то шум из коридора, громкие голоса. Мы стали прислушиваться. Вскоре раздался обиженный голос проверяющей: «Ну, вы хоть совесть имейте! По крайней мере, потише говорите!» Оказалось, что кто-то так увлёкся сдачей ЕГЭ в туалете, что стал кричать в телефон на весь этаж. Однако никакими неприятностями для него это не закончилось. Вообще на все факты списывания, перешёптывания и использования мобильников проверяющие смотрели сквозь пальцы. Просто делали замечания время от времени, но ничего не отбирали. Только просили поставить телефоны на беззвучный режим.

Вот, кажется, и всё, что я могу рассказать. Всё было очень типичным, экзамен в одной школе почти ничем не отличался от экзамена в другой. Везде бардак, везде проверяющие не знают самых элементарных правил оформления бланков, везде царит списывание, в туалетах знакомые и незнакомые школьники собираются, чтобы сверить ответы, везде находятся люди, за которых кто-то решает все задания по телефону.

Таковы мои впечатления о ЕГЭ. Теперь мне остаётся только сказать, что я обо всём этом думаю. Я полностью согласна с теми, кто говорит, что эта реформа привела к развалу образования. Однако хочу подчеркнуть, что, по моему мнению, разрушение и деградация школьного образования происходили и до этого, введение ЕГЭ просто до крайности ускорило и обострило этот процесс.

Я бы сказала, что до реформы школа была двуличным заведением, с красивой, блестящей обложкой, но весьма сомнительным и противоречивым содержанием. Введение ЕГЭ привело к тому, что красивая обложка неожиданно легко слетела, обнажив правду. Но, вместе с тем, оно привело и к окончательному разрушению школы со всеми её минусами и плюсами.

Лично для меня ни одна из четырёх школ, где я училась, не была по-настоящему положительным опытом (таким опытом стал для меня только институт). Конечно, среди моих учителей были и действительно хорошие, которым я обязана не только формальными знаниями, но и самым главным — возникшим интересом к некоторым предметам и к учёбе вообще. Но их было очень мало, и школьную атмосферу формировали не они. Они всегда держались в тени и почти не пытались бороться против господствующего в школе маразма (а когда пытались, их выгоняли или вынуждали уйти).

Уже в средних классах школа вызывала у меня больше ненависти, чем любви. Я воспринимала её как некую враждебную мне силу, которая угнетает и подавляет меня, и которой я старалась хоть как-то противостоять.

Однако, несмотря на это, несмотря на моё возмущение и негодования по поводу постоянного насилия и маразма, исходившего от школы, я понимала, что она всё-таки сохраняла некие остатки своего былого предназначения а, следовательно, и смысла. Я понимала, что какой бы несовершенной ни была современная школа, она всё-таки приносит ученикам не только вред, но и пользу. Как я уже сказала, среди моих учителей всё же были те, которым я обязана весьма многим.

После введения ЕГЭ школа стала разваливаться прямо на глазах. И я, хоть и не люблю школу в том виде, в каком она была, когда я в ней училась, считаю, что это очень плохо, потому что в этом хаосе последним остающимся в ней хорошим учителям становится только ещё тяжелее работать, а у школьников остаётся всё меньше и меньше причин действительно чему-то учиться, а не просто готовиться к экзаменам. Да, та плохая школа, которую я знала, теперь разрушается, но на её развалинах, судя по всему, возникает нечто ещё более зловещее.