Альфред Кох: письма власти

Вас не удивляет, когда русский чиновник любого уровня на вопрос, кто его идеал государственного деятеля, не задумываясь, отвечает: \"Петр I\"?  Но почему? Почему не Александр II?

Почему человек, ценой невероятных жертв отвоевавший для России Ингерманландию, которая так ничего и не дала ей в экономическом плане (Екатерине II все равно пришлось отвоевывать черноморские земли для незамерзающих портов), дороже россиянам, чем человек, без единого выстрела даровавший 90% русских людей свободу, запретив торговать ими как скотом, освободив их от двадцатипятилетней рекрутчины, давший стране суд присяжных и зверски убитый так называемыми революционерами?

А потому что Петр — крутой! Потому что так с нами и надо: бороды стричь, бошки рубить да на кол сажать. Только таких деятелей мы признаем. И памятники им ставим до сих пор. А вот Александру Освободителю один всего памятник стоит. Да и тот в Хельсинки. На центральной площади. Там его помнят.

Ни одна империя за всю историю мира не просуществовала так долго, как наша,— пятьсот лет. Ни одна империя не достигла таких ошеломляющих результатов экспансии, как наша. Шутка сказать, но даже сейчас Россия, всего одно из тридцати государств бывшего советского блока и одно из пятнадцати, входивших в Советский Союз,— самое большое по территории государство мира!

Ни в одном государстве население на протяжении пятнадцати поколений не существовало в условиях примата экспансии. Ни для какого народа экспансия не стала настолько органичной и само собой разумеющейся. Экстенсивность как неизменная спутница долгой экспансии стала национальной традицией. Экстенсивность чувствуется во всем. В подходе к решению экономических проблем. В способе ведения войны. В освоении пространства.

Когда всплывает в памяти ряд национальных героев, все сплошь полководцы — Дмитрий Донской, Суворов, Кутузов и т. д. Суворов вообще национальный феномен. Он зачислен в безусловные защитники Отечества. Интересно, когда это он его защищал? Когда громил турок, завоевывая турецкие и татарские земли? Нет. Россия до этого никогда не владела северным Причерноморьем (за исключением маленького городка Тмутаракань, да и то только до XII века). Или когда усмирял Польшу? Или, может быть, когда гонял ногайцев по кубанским плавням? Или когда в Альпах с наполеоновскими генералами схватился? Опять нет. Так какой же он защитник? Типичный генерал агрессивной империи. Очень талантливый. Но не защитник и не спаситель.

Практически ничего простым россиянам неизвестно о купцах Строгановых, что-то смутное припоминается о Демидовых. Спроси любого, кто такой Савва Морозов? 90% ответит: помогал большевикам. А кто такой патриарх Тихон? Какой университет окончил Ломоносов? Кто строил \"Транссиб\"? Почему Столыпин разрушал крестьянскую общину? Зачем Александр Невский ездил в Орду? Неизвестно, да и неинтересно.

История небывалой страны как история битв, восстаний и походов известна всем. История страны как история реформ и постепенных преобразований, как история человеческого духа известна кучке чудаков, таких же странных, как собиратели спичечных этикеток.

Все это и есть имперское сознание. Экспансия стала стержнем национальной аксиоматики. \"Кодекс поведения строителя великой империи\" породил не только экстенсивность решений, но чрезвычайную зависимость от коллективных стереотипов поведения.

Вы обращали внимание, как ведут себя наши за границей? Приехав туда, наш человек поначалу ведет себя крайне настороженно, нервно, пытается все время \"не ударить в грязь лицом\". Как сказал один мой знакомый, \"ведет себя как человек, который боится эрекции в общественной бане\". Потом, обнаружив, что до него никому нет дела, расслабляется. И тут на горизонте появляется русская компания. Все. Конец. Понеслось. Споры о политике. \"Все воры и взяточники\". Водка стаканами. Преферанс до утра. А то и драка.

И вот что удивительно: практически всем участникам такого \"отдыха\" так \"отдыхать\" не хочется. Но... \"не дай Бог, что люди скажут, что мы, не русские что ли? Так положено...\"

Всем вместе делать то, что каждый в отдельности считает глупостью, если не подлостью, и есть стиль поведения солдат империи. Империя дает разные приказы, и их нужно выполнять не задумываясь.

Сейчас, когда империи нет, сложившийся стереотип поведения деструктивен. Он
дезориентирует людей. Общество должно сформировать другие правила, в рамках которых человек был бы способен на поведение, осознаваемое им как соответствующее общественной норме.

Основой этих правил поведения, на мой взгляд, должны стать инверсии имперско-коммунистических принципов. Эти инверсии давно хорошо всем знакомы. Однако в силу культурной традиции они имеют сильную негативную окраску. Например, простой и понятный принцип: никто никому ничего не должен. Естественно, как всякая максима, этот принцип нуждается в смягчении и ограничении рамок его действия.

Допустим, человек должен платить налоги. Но тогда и налоги должны быть разумными, не снижающими стимулов к позитивному труду.

Допустим, человек должен уважать старших. Но тогда и старшие должны быть достойны уважения своим опытом, умом. А просто уважать за то, что кто-то больше тебя прожил витков Земли вокруг Солнца? Почему?

Нельзя обижать слабых. Согласен, но только в том случае, если слабые не садятся на голову, как Фома Опискин у Достоевского в \"Селе Степанчикове\".

Гражданин должен защищать Отечество. А если Отечество собирается не защищаться, а нападать? А если не в армии, а во внутренних войсках, т. е. не для защиты Отечества, а в полиции? Отечество тебя кормило поило, а ты!.. А если не кормило и не поило? Не лечило и не образовывало? Не защищало? А если я его буду защищать, как оно лечит, это нормально?

Принцип \"должен\" возникает только в обе стороны. Я тебе должен, поскольку ты мне должен. И оба признают этот обмен обязательствами эквивалентным. А так просто, ни с того ни с сего, действительно никто никому ничего не должен.

Империя всегда культивирует у подданных немотивированное чувство долга. Это чувство, впитанное с молоком матери, воспринимается ими как норма.

Горбачев в 1986 году на вопрос западного корреспондента о возможности свободных выборов в СССР совершенно искренне ответил: \"В 1917 году наши отцы уже сделали свой выбор\". То есть нечто в духе: \"Еще мой отец служил старому герцогу, и я, дворянин, не нарушу отцовской клятвы! Честь имею!\", \"Партия сказала: надо, комсомол ответил: есть!\", \"Есть такое слово: надо!\" и т. д., и т. п.

Вся эта феодальная романтика теперь не востребована. Однако люди живут по безнадежно устаревшим статьям общественного договора. \"Нет, уж вы, пожалуйста, берите нашу верность, нашу самоотверженность\",— говорят они. \"Ах, вам она не нужна? Вам нужно, чтобы мы сами отвечали за свое благополучие? Вам нужно, чтобы мы были не подданными, а гражданами?\" — \"Вы какие-то ненастоящие. Может, царя подменили?\"— ужасаются они своему выводу.

Михаил Леонтьев как-то очень верно заметил, что если человек, который в течение нескольких лет залезает в шахту и добывает уголь, ничего за эту работу не получает, то это у него не работа, а хобби.

Шахтерам никто ничего не должен. Ни государство, ни налогоплательщики. И шахтеры ничего никому не должны! Но они воспринимают это по-другому. Мой дед копал уголь, мой отец копал уголь, и я буду копать уголь. Вокруг, на многие сотни километров,— пустые деревни. Сажай картошку, выращивай поросят, заведи корову, прокорми себя, детей... Нет, я не такой, чтобы нарушить клятву. Я не изменю старому герцогу. Что ни говори, а царь ненастоящий. Что за напасть такая — воля?

Перегородим-ка мы лучше \"Транссиб\". Мы заставим этих господ в Москве выполнять заветы отцов. (Помните, у Чехова в \"Вишневом саде\" старый Фирс говорит: \"Это было еще до несчастья...\" — \"До какого несчастья?\" — спрашивают у него.— \"До воли\",— отвечает старый слуга.)

Еще один принцип (тоже инверсия): никто никого не обязан любить. Тут уж самый прожженный прагматик закипает праведным гневом: как это нас никто не любит?

У нас существует абсолютная уверенность в том, что мы всем интересны, нами втайне восхищаются и, даже если в открытую ненавидят, то в глубине души жутко завидуют.

Дальше идет нудное, набившее оскомину еще со школьной скамьи перечисление, чему завидуют: нашим просторам (отдельно — лесам, полям и рекам), нашей духовности, нашей великой истории, нашей культуре и т. д.

Сами мы этого ничего не ценим и не любим (а зачастую и не знаем), но уверены, что другие должны знать и любить. А главное, они просто обязаны любить нас — широкоплечих, голубоглазых шатенов, добрых и щедрых. (Вспоминаются плакаты сталинско-застойной эстетики: представители пятнадцати \"братских\" республик выстроились \"тевтонской свиньей\", символизируя дружбу народов. По бокам стояли, чередуясь полами, представители республик в национальных костюмах. Замыкающими, как правило, были прибалты как наименее лояльные Старшему Брату. А в центре стоял персонаж в штатском. Это был русский. Я почему-то сразу так и понял, хотя мне было лет пять, когда я это впервые увидел. Так вот, русский в штатском был широкоплечий шатен. Говорят, до второй мировой он был блондином, но потом перестал.)

Это под сомнение не ставится. Это аксиома. Это стержень нашей ментальности. Представление о всеобщей любви к нам сублимируется в странный тезис о неизбежности желания нас покорить. Уже стало банальностью говорить о том, что Россия — это женщина. Так вот ее, влажную, теплую, спросонья, все норовят обуздать, ею овладеть. Это не обсуждается. Факт.

К сожалению, ничем не могу порадовать. Нас не любят. Нас даже не ненавидят. Мы всем безразличны. Нас немного побаиваются, поскольку наслышаны о нашей вполне реальной непредсказуемости.

И вообще: никто никого не обязан любить. Хочешь — люби, не хочешь — не люби. Не мешай любить другим. Не заставляй любить других.

— \"Вы любите Сартра?\" — \"Нет, я не люблю Сартра\".— \"Как? Интеллигентный человек должен любить Сартра!\"

Вот пример классической имперской идиотии, воспринимаемой нами как норма: \"должен любить\". Эти два слова у человека с нормальной психикой не могут идти друг за другом. Еще раз: никто ничего никому не должен. Никто не обязан никого любить.

Можно перечислять эти инверсии до бесконечности. Каждый за себя — один Бог за всех. Никто тебе не поможет, если сам себе не поможешь. Живи сам и не мешай жить другим.

Но инверсия имперской ментальности представляет из себя лишь необходимое, но недостаточное условие нормального развития. Она лишь дает человеку систему координат, в рамках которой он воспринимает разворачивающиеся в мире события конструктивно.

Необходимы еще и топливо, энергия, которые будут питать механизм созидательного функционирования общества. И здесь, безусловно, правы братья Стругацкие, когда устами своего героя в \"Пикнике на обочине\" говорят: \"Добро можно делать только из зла, потому что его больше не из чего делать...\"

Экспансия — вот топливо для созидания. Есть ли в мировой истории примеры созидательной экспансии?

Наиболее известным примером такой экспансии является покорение Дикого Запада американскими колонистами. Продвижение на запад через бескрайние прерии к тихоокеанскому побережью является впечатляющей эпопеей реализации энергии людей, и, одновременно, сам процесс этой колонизации выработал такие нормы общежития, которые процесс общественного прогресса сделали саморегулируемым.

Покорение Дикого Запада воспитало в людях такие базовые ценности, которые позволяют и сейчас, больше чем через сто лет после его окончания, поддерживать в американском обществе необходимый динамизм, способность хладнокровно встречать вызовы времени. Великая американская мечта, одинокий ковбой, бесконечные голливудские истории индивидуального успеха — вот образцы, столь близкие сердцу простого американца.

Безусловно, в отечественной истории есть аналогичные примеры. Это прежде всего казачество. Принципы казачьей вольницы, выработанные веками на первоначальной основе братства степных маргиналов, создали потрясающий субэтнос, способный адаптироваться в любой обстановке, воспринимающий жизнь позитивно, осознающий, что жизненные трудности — это нормально. Конечно, русские в целом как нация чрезвычайно адаптивны. Но в этой адаптивности всегда был и есть сильный элемент обреченности, \"подставленности\" ударам судьбы. И, пожалуй, только у казачества суровая среда была не поводом для рефлексии, а объектом преобразования.

Сейчас этот образ жизни в значительной степени разрушен, а сам факт \"расказачивания\" (именно так это называлось в большевистских декретах) является одним из чудовищных преступлений большевиков перед человечеством вообще и русским народом в частности.

Другим примером позитивной экспансии являются православные монастыри. Монастырская культура всегда сочетала в себе как духовное, так и экономическое начало. Вокруг монастырей складывалось специфическое пространство, жизнь в котором протекала всегда более интенсивно, чем за его пределами. Известные истории про ананасы и дыни на Соловках — это ведь не вымысел. Я сам видел изощренную систему ирригации (к сожалению, разрушенную) на Валааме. В каждом губернском городе было несколько монастырей. Они и по сей день стоят в развалинах, как обломки ушедшей под воду Атлантиды.

Третий пример — это так называемые немецкие колонисты, приглашенные Екатериной Великой для освоения новых, отвоеванных у турок земель в южной России. Эти колонисты не были исключительно немцами, среди них были и австрийцы, и чехи, и голландцы, и французы. Это были малоземельные или безземельные крестьяне, городская беднота, сектанты, которые поехали в Россию в поисках новой жизни примерно по тем же причинам, по которым в то же время начал нарастать поток переселенцев из Европы в Северную Америку.

Они очень быстро освоили земли, которые до этого никогда не знали плуга, завезли в Россию новые сельскохозяйственные культуры, свои методы ведения хозяйства. Это был экономический эксперимент, который завершился блестящими результатами. Что стало с потомками этих колонистов после сталинского \"окончательного решения\", я думаю, рассказывать не надо.

Или, например, масштабный процесс переселения за Урал, который начался в результате столыпинской аграрной реформы и разрушения крестьянской общины. Миллионы людей потянулись в Сибирь и Казахстан, обустраивались там и буквально через несколько лет дали столько товарного хлеба, что цены на него резко упали. На долгие десятилетия точкой сравнения уровня экономического развития стал 1913 год. Однако Столыпина убили и реформу прекратили.

Все это, безусловно, является замечательными эпизодами российской истории — той, настоящей, которая является не историей войн и битв, а историей человеческого труда и созидания. Не удивительно, что империя последовательно уничтожала эти проявления созидательной экспансии, индивидуальной ответственности и предприимчивости.

Есть ли сегодня в России такие группы людей и где их искать? Думаю, что есть. Это прежде всего беженцы и вынужденные переселенцы. Из \"горячих точек\" и стран СНГ. Та политика, которая сейчас проводится в их отношении, является воплощением абсурда и чиновничьей тупости. Сотни тысяч людей посажены на полуголодное бюджетное содержание, а им надо только дать возможность трудиться. Чтобы прямо смотреть в глаза своим детям. Чтобы чувствовать себя полноценными людьми, а не нахлебниками.

Семиреченские казаки хотят переселиться из-под Алматы. Почему им не помогают? Почему не дают земли? Огромные лагеря беженцев в Ингушетии. Это же потенциальные рассадники нищеты и ненависти. Необходимо дать этим людям шанс состояться.

Если этого не случится, то они повторят историю палестинских беженцев, которых безысходность толкала в армию Арафата. В случае с Израилем это еще можно объяснить отсутствием земли. Но как это объяснить в России? Земли навалом. Она пустует. Почему ее не отдать беженцам?

Как-то съехал я на земельный вопрос. Конечно же, не только в этом проблема. Как говорится: разруха не в туалете, разруха в головах. Ну да ладно, вылил я порцию яда. Авось, простите, православные. А может, и не простите. \"Хорошо начал, солдат, плохо кончил\". Поверьте, не со зла.