\"Не забывайте, в каком государстве мы живём…\"

В новом спектакле Николая Губенко «Арена жизни» блистающий цирк оборачивается сумасшедшим домом. Итак, обещанная премьера спектакля «Арена жизни» в театре «Содружество актёров Таганки» состоялась. Как и следовало ожидать (после предварительного просмотра я писал об этом в «Правде» от 1—2 июня), состоялась с большим успехом. Народный артист России Николай Губенко влил в яркое, динамичное, поистине феерическое представление весь свой бьющий через край художнический темперамент. Мощно зарядив его напором сотоварищей по сцене, он теперь сразу же захватил стихией бурной фантазии переполненный зрительный зал. Заставил людей от души смеяться и аплодировать, но вместе с тем (чем дальше, тем больше!) с горечью задумываться, а под конец — замереть в потрясении.

Они здесь в необыкновенно точном единстве. Постановщик не раз повторял, давая интервью по поводу спектакля, что его зрелищность — как бы дань привычке современных зрителей к разного рода шоу. Но ведь не только это. Нынче полным-полно спектаклей, в которых лишь одна зрелищность и есть, а больше ничего даже под микроскопом не обнаружишь. У Губенко — совсем иначе.

Кстати, он с заметным раздражением воспринял неточность, допущенную в моей публикации о первом, «черновом» показе новой постановки для прессы. И я его очень понимаю. Дело в том, что жанр спектакля автором инсценировки и режиссёром определён так: «феерическая театрально-цирковая мистерия с дрессурой животных и людей». В публикации же вместо «людей» оказалось «зверей». Недопустимая подмена, поскольку дрессура именно людей на арене нынешней нашей жизни составляет одну из главных тем в замысле Губенко, к чему мы далее ещё обратимся.

Вообще цирк, в который вы попадаете с первой сцены, блистает перед вами своей мишурной нарядностью и эксцентрической, бравурной броскостью вовсе не как самоцель. Во-первых, это образ ирреальности современной жизни, про которую часто приходится слышать: «Ну и цирк!» А во-вторых, все участники цирковой игры оказываются так или иначе вовлечёнными в основное действие.

Начиная с клоунов-ковёрных: им уже в первой сцене вложено в уста фарсовое причитание про «ужасное» прежнее время (то бишь советское), которое «пережили ваши отцы». Эти ковёрные, великолепно исполненные Еленой Оболенской и Марией Федосовой, как и другие актёры театра, ставшие в результате упорного освоения новых профессий эквилибристами, жонглёрами, акробатами, иллюзионистами,— все они отнюдь не только фокусы показывают.

Отличная актёрская работа, добивающаяся индивидуализации даже эпизодических персонажей, соединяется режиссёром в безупречный ансамбль и доносит до зрителей самое главное — пронзительно горькую мысль великого русского сатирика, которая предельно остро перекликается с нашим вчерашним и сегодняшним днём.
Так что фокусы фокусами, но весь этот блистающий иллюзион — не просто «заманка» или «гарнир», а увлекательный способ втянуть каждого зрителя в очень серьёзные размышления. Яркая и острая форма замечательно помогает выразить (нередко — на контрастах) глубину и злободневность содержания.

А что в содержании самое основное? О, здесь переплетаются, спорят друг с другом и дополняют друг друга, создавая сложное полифоническое звучание, несколько весьма важных для нас, особенно сегодня, тем и подтем. Выше я одну назвал: дрессура людей. На ней строится жизнь в больнице для умалишённых, куда попадает герой спектакля, перенесённый на сцену из щедринского «Дневника провинциала в Санкт-Петербурге».
«Я писатель, провинциал»,— рекомендуется он (артист Денис Муляр), появляясь со своим скромным чемоданчиком в руке. Но дальше-то, слушайте дальше! «Однажды утром, проснувшись, я совершенно явственно ощутил, что меня нет. Ещё вчера я сознавал себя сущим; сегодня вчерашнее бытие каким-то волшебством превратилось в небытие».

А вам за последние годы не приходилось переживать подобное? Не наваливалось неожиданное сознание, что вы из сущего вдруг стали не сущим, то есть вроде бы несуществующим? «Я горячо и страстно был предан своей стране,— исповедуется перед нами щедринский Провинциал.— Я отлично знал её прошлое, настоящее». И что же теперь? «Нет связи между вчерашним и завтрашним днём!.. Ни прошедшего, которое уничтожено, ни будущего, которого никто не хочет знать. Никто ни о чём не думает, кроме удовлетворения самых простых потребностей».

Вам это не напоминает господствующую вокруг реальность, которая кажется подчас нереальной в сравнении с представлениями и ощущениями прежней вашей жизни, называемой ныне «ужасной»?

Впрочем, на этом и строится разное восприятие умалишённых и психически здоровых людей: что для одних норма, для других — нелепость. Поэтому и ославлен был сумасшедшим Чацкий в «Горе от ума». А тут в аналогичной ситуации оказывается несчастный Провинциал, брошенный в сумасшедший дом тоже за несвоевременные и неуместные мысли и высказывания.

Атмосферу этого сумасшедшего дома — «приюта государя-наследника», называемого Заведением, где нелепость и абсурд почитаются как единственно возможная норма жизни, Губенко передаёт парадоксальной смесью уморительно смешного и одновременно зловещего гротеска. Зловещую ноту главным образом несёт, конечно, Доктор — великий маг, иллюзионист и гипнотизёр в кимоно восточных единоборств, который силою своего внушения держит в полном повиновении всю эту разношёрстную и разнохарактерную толпу «обитателей».

Вот он (очень выразительная работа артиста Данилы Перова) появляется на установленных с двух сторон сцены больших телеэкранах. Непроницаемый взгляд, сосредоточенное выражение лица, обременённое высшей государственной заботой. И он вещает непререкаемым тоном, в котором ощутимо слышится нешуточная угроза: «Не забывайте, в каком государстве мы живём. В таком государстве, где врать не дозволено».

Однако здесь только тем и заняты, что врут друг другу и самим себе. Могут, например, во всеуслышание объявить: «Пока мы спали, в России хищения прекратились!» На вопрос же, с чего бы им вдруг прекратиться, ответ простой: «Верхняя палата так решила».

А как же! Тут есть и верхняя палата, и нижняя, время от времени торжественно провозглашается: «Идёт голосование…» А известный публицист Подхалимов по кличке Трезорка, собачью преданность которого начальству гиперболически остро и очень живо передаёт артист Алексей Елизаветский, распубликует всё, что этому начальству угодно…

То и дело узнаваемый гротеск, напоминающая что-то до боли знакомое гипербола. Гротескова и сцена, когда обитатели Заведения дружно приветствуют «условия, предложенные нам союзными державами» — «условия хотя и позорные для чести народа, но за принятие которых воспели нам хвалебные гимны в иностранных газетах». Только не посетит ли вас аналогия с ещё большим гротеском в самой что ни на есть жизненной реальности? Сегодняшней. Причём едва ли не абсолютное большинство «нормальных людей» даже не воспринимают нелепость происходящего, относясь к ней как к чему-то вполне естественному.

Скажем, как это может страна 12 июня праздновать день, когда определились её грядущее разрушение и ослабление? А ведь празднуют, ликуют, проносят по улицам огромные трёхцветные флаги. Да ещё называют всё это главным государственным праздником! Здесь не просто нет элементарной логики — очевидны все признаки массового помешательства. Как и при повторяющемся голосовании ограбленных за своих грабителей. Однако «маргиналами», то есть умственно неполноценными, объявляются те, кто на это обращает внимание.

«Теперь надлежит вести себя как можно тише,— учит идеалиста Провинциала практичный и всё «правильно» понимающий его старший покровитель Прокоп — надзиратель Заведения, неколебимый цинизм которого убедительно воплощает заслуженный артист России Михаил Лебедев.— Не следует, душа моя, лезть в задор!..»

Лучше всего — молчание. А ещё лучше ни о чём не думать: «Наша мысль — нет мысли!»
В самом деле, а то дойдут люди ненароком до понимания нелепости ситуации, при которой несколько человек владеют всеми природными богатствами страны. Разве это не сумасшедший дом? И как же граждане, считающие себя нормальными, могут такое сверхстранное положение принимать за норму? Но ведь принимают!..

За две недели до премьеры, когда после предварительного «прогона» спектакля для прессы начался обмен мнениями, один из первых зрителей сказал постановщику:

— Что ж, Горбачёв у вас получился просто замечательный, но Ельцин — ещё замечательнее!

— А где вы видели Горбачёва и Ельцина? — очень серьёзно переспросил Губенко.
Он-то изобразил серьёзность, но все засмеялись. Так же дружно, как смеялись в зале, взирая на этих персонажей и слушая их.

Хотя в программке не было действующих лиц с такими фамилиями. Был для начала некий Сила Терентьевич в сочном исполнении заслуженного артиста России Михаила Басова — «предводитель Заведения», напомнивший, правда, своим южнорусским выговором с характерным придыханием одного очень даже знакомого нам оратора. И ещё больше, чем этим выговором, напомнил он именно того оратора своим головокружащим словоблудием. Словесный поток покатился гладко и вроде бы даже складно, укачивая, обволакивая слушателей — при полном отсутствии мыслей! Вот для примера из этой речи тем, кто на спектакле пока не был:

— Сила свершившихся фактов, без сомнения, не подлежит отрицанию. Факт свершился

— следовательно, не прИнять его нельзя. Его нельзя не прИнять, потому что он факт, и притом не просто факт, но факт совершившийся… Факт совершился — и мы благодарим. Мы благодарим, потому что мы благодарны по самой природе… Совершившийся факт есть мудрость. Мудрость стремительная, уносящая за собой историю…

Как не вспомнить бесконечно повторявшиеся слова «перестройка», «ускорение», «гласность», за кружением которых, будто в некоем гипнотическом тумане, исчезал всякий конкретный смысл. Да и был ли он? Когда в финале спектакля пойдут документальные кадры из кинохроники последнего двадцатипятилетия и возникнет на экране реальный Горбачёв, первой реакцией (думаю, не только у меня) будет: «Ну как же это миллионы людей поддались на его суесловие?! Не все ведь были сумасшедшие…»

Увы, поддались. И сколько в тон ему сладкоголосых сирен закрутилось вокруг, словно бесов. Когда же теперь в кинохронике воссоздаётся до предела запруженная народом Манежная площадь «перестроечных» митингов, вслед за Провинциалом мысленно многие могут повторить: «Давно ли казалось нам, что жизнь наша бьёт ключом, что вокруг произносятся новые вопросы, восстаёт новая обстановка, как мы уже убедились, что эти вопросы картонные, обстановка картонная…»

После того, как роль Силы Терентьевича будет отыграна, спустится точно так же откуда-то сверху Эмидифор Кондратьевич Многоболтаев (восхитителен в этой роли сам Николай Губенко). И толпа точно так же закричит ему хором «Ура!» и «Слава!» В ответ на фирменное «Россияне!» и неустойчивые движения в сторону невидимых рюмок, которые он одну за другой в себя опрокидывает. «Порадуйтесь же, господа! — возглашает в упоении. — Я пришёл!!!»

Деревянные ложки в руках и попытка задорного танца дополнят памятные картины, связанные со сходным персонажем из жизни. Но ни он, ни другие узнаваемые в спектакле не есть копии знакомых нам реальных лиц недавней российской истории и нынешней современности (вроде властного Доктора в кимоно, похожего на Путина).
Это — образы, яркие художественные образы, в которых, однако, очень многое ассоциируется с реально происходившим и происходящим сейчас.

Губенко в гражданской страсти своей по нарастающей идёт к заключительному монологу Провинциала. К его из сердца вырывающимся словам о жизни и смерти, об отчаянии и вере. Без преувеличения скажу, что итоговое, как вздох души, обращение героя — Денис Муляр находит здесь, кажется, единственно верную интонацию — по-настоящему потрясает: «Бедная моя дорогая Родина! Россия-а-а-а!!!»

Это с пронзительной болью обращение к Родине, столько перенесшей и перестрадавшей, повторится затем на фоне кадров кинохроники, которые, как я уже сказал, проходят перед зрителями в финале спектакля, когда собственно действие на сцене завершилось. И эта хроника тоже потрясает.

Губенко мастерски сработал здесь как кинорежиссёр, но это сознаёшь потом, после, а когда смотришь, тебя охватывает почти мистическое видение масштабной трагедийной панорамы — от той переполненной народом Манежной, от плакатов в поддержку Горбачёва и Ельцина до расстрела Верховного Совета, до жертв Чечни, Будённовска, Беслана, подводной лодки «Курск», Саяно-Шушенской ГЭС и т.д. А за кадром звучит сперва такая душевная русская песня: «Ох ты, степь широкая, степь раздольная…», сменяющаяся «Реквиемом» Моцарта.

И вы невольно выхватываете не только глазами, но и сердцем разительные кадры. Пьёт водку Ельцин — и пьёт от безнадёги где-то на северном морском берегу русский мужик. Плутовские глазки приватизатора Чубайса и пачки ваучеров «для народа». Жена Ельцина радостно потирает руки после выборов 1996 года. Многозначащий взгляд Путина во время его инаугурации. Ликует, заходится в игривом танце Мардан-палас миллиардера Исмаилова — и тут же московский Черкизон, давший хозяину того дворца-паласа бешеные «бабки», жадно перебираемые на экране… И вдруг взовьётся, закаркает над чёрными деревьями туча чёрного воронья…

Характерно, что в первых опубликованных откликах на новый спектакль Губенко, даже давая ему в целом очень высокую оценку, некоторые авторы словно ушиблись об этот трагический финал.

«Есть темы, включение которых в ткань художественного произведения уже само по себе является кощунством (?), которые настолько серьёзны и трагичны, что не подлежат художественной обработке (?) и не могут служить элементом оформления (?)»,— пишет одна из таких авторов. А другой ей вторит: «Вообще говоря, такой ход, конечно, сильно сужает впечатление от спектакля. Если до хроники видишь, что этот спектакль — о русском Человеке, Стране и Государстве ныне и присно и вовеки веков, то после хроники поневоле понимаешь: «Ах, вот что хотел сказать коммунист Губенко! Это, стало быть, про то, что всё зло от демократов!»

Как говорится, каждому вольно видеть и понимать своё. Мне же эта подозрительно единообразная претензия к мощной работе Николая Губенко напомнила рекомендацию, звучащую в его собственном спектакле. Там «предводитель» Сила Терентьевич, исходя из правил Заведения, наставляет писателя Провинциала «по сатирической части» следующим образом: «Жить у нас, сударь, всякому можно. И даже сатирами заниматься. Вот только касаться — этого действительно нельзя. Кто же запрещает! Будьте сатириком! Обличайте! Карайте! Но не касайтесь!»

Однако Николай Николаевич Губенко пошёл в этом смысле не за Силой Терентьевичем, а за Михаилом Евграфовичем. И, по-моему, правильно сделал.