\"Майор бравый, карман дырявый...\"

4 июля исполнилось 195 лет со дня рождения русского художника Павла Федотова. Жестокая судьба не дала ему ни душевного равновесия, ни материального достатка, ни радостей семейной жизни, ни даже смерти достойной. Но были, были и у него счастливые минуты — минуты триумфа, минуты славы. Про то, что происходило осенью 1849 года на очередной академической выставке в Петербурге, можно сказать коротко: «Наутро он проснулся знаменитым».

Он — это Павел Андреевич Федотов, отставной капитан лейб-гвардии Финляндского полка, на досуге балующийся живописью. Впрочем, «балуется» он только в представлении друзей-однополчан да соседей — мелких купцов и мещан, ютящихся в бесчисленных линиях Васильевского острова. На самом же деле от этюда к этюду, от картины к картине он набирается художественного мастерства, всё зорче становятся его глаза, подмечающие в окружающей действительности жалкое и смешное, уродливое и прекрасное, всё увереннее кладет мазки на холст его кисть. И вот в знаменитом здании Академии художеств на берегу Невы, перед входом в которое безмолвно застыли два древнеегипетских сфинкса, на суд зрителей явилась его последняя работа — «Сватовство майора».

Именно перед ней, а не перед брюлловской «Осадой Пскова», с утра до позднего вечера роится публика, рассматривает в лорнеты полотно, охает да ахает, восторженно внимает самому художнику, бодрым речитативом читающему вслух незамысловатые стихи собственного сочинения:

И вот извольте
посмотреть,
Как наша пташка хочет
улететь;
А умная мать
За платье ее хвать!
И вот извольте
посмотреть,
Как в другой горнице
Грозит ястреб горлице,
Как майор, толстый,
бравый,
Карман дырявый,
Крутит свой ус:
Я, дескать, до денежек
доберусь!

Восторг поклонников федотовской картины порой приобретал характер анекдотический. Однажды Павел Андреевич едва успел переступить порог своей тесной квартирки, как в комнату ворвался седой незнакомец в военном мундире, заключил художника в жаркое объятие, ткнулся в его щеку мокрыми от растаявшего снега усами. Оказывается, незваный гость видел на выставке «Сватовство майора» и удивлен, откуда Федотов прознал историю его женитьбы: ведь он, точь-в-точь как персонаж федотовской картины, выйдя в отставку и желая «поправки жизненных обстоятельств», женился на богатой купчихе и этим до сих пор чрезвычайно доволен.

В знак благодарности своему неожиданному биографу он, дескать, хочет как следует его угостить. Майор щелкнул пальцами, и в дверях возникли двое слуг с огромной корзиной, полной бутылок с шампанским и всевозможной снеди. Угощение для Федотова, привыкшего на свою скудную офицерскую пенсию перебиваться с хлеба на квас, было как нельзя более кстати.

Впрочем, сей курьезный случай лишний раз подтвердил, что сюжеты своих картин Федотов не выдумывал — находил вокруг себя. Таких купцов любой из посетителей академической выставки не раз видел в Гостином дворе, купчих с дебёлыми дочками — на Невском или на гулянье в саду, где по воскресеньям играл военный духовой оркестр.

Такие хваты, промотавшие отцовское состояние, да и честь мундира, в те времена тоже были не в диковинку. Каждая фигура, выведенная на этой картине, вплоть до лакея, кухарки, служанки и приживалки на заднем плане, наполнена той убедительностью и жизненностью, каких до Федотова не знала русская живопись. «Моего труда в мастерской немного — только десятая доля,— признавался художник в своих записках. — Главная моя работа на улицах и в чужих домах. Я учусь жизнью, я тружусь, глядя в оба глаза: мои сюжеты рассыпаны по всему городу, и я должен их разыскивать».

«Когда мне понадобился тип купца для моего «Майора»,— приоткрывал Павел Андреевич щелочку в свою творческую лабораторию,— я часто ходил по Гостиному и Апраксину двору, присматриваясь к лицам купцов, прислушиваясь к их говору и изучая их ухватки; гулял по Невскому проспекту с этой же целью... Наконец, однажды у Аничкова моста я встретил осуществление моего идеала, и ни один счастливец, которому было назначено на Невском самое приятное рандеву, не мог более обрадоваться своей красавице, как я обрадовался моей рыжей бороде и толстому брюху.

Я проводил мою находку до дому, потом нашел случай с ним познакомиться, волочился за ним целый год, изучил его характер, получил позволение списать с моего почтенного тятеньки портрет (хотя он считал это грехом и дурным предзнаменованием) и тогда только внес его в свою картину. Целый год изучал я одно лицо, а чего мне стоили другие!»

Не только выражения лиц, позы персонажей — самая, казалось бы, незначительная деталь попадала на полотно в результате долгого поиска. Вот как описывает работу художника над «Сватовством майора» близкий друг Федотова литератор Александр Дружинин: «Под разными предлогами он входил во многие купеческие дома, придумывал, высматривал и оставался недовольным. Там хороши были стены, но аксессуары с ними не ладили; там годилась обстановка, но комната была слишком светла и велика. Один раз, проходя около какого-то русского трактира, художник приметил сквозь окна главной комнаты люстру с закопченными стеклышками, которая, по его собственному выражению, «так и лезла сама в его картину». Тотчас же зашел он в таверну и с неописанным удовольствием нашел то, чего искал так долго…»

...Он скончался в психиатрической лечебнице, будучи тридцати семи лет от роду, забытый всеми, кроме ближайших друзей. На одном из своих последних рисунков художник изобразил Николая I, рассматривающего через увеличительное стекло его, Федотова, но даже лупа не помогла императору увидеть художника. Хорошо, само время исправило ошибку «близорукого» царя.

Как написал впоследствии известный критик, идейный вдохновитель передвижников Владимир Стасов, Федотов произвел на свет «едва лишь крупицу из того богатства, каким была одарена его натура. Но эта крупица была чистое золото и принесла потом великие плоды». Плоды эти — критический реализм, начинающийся в русской живописи именно с Федотова.