Гражданское право: речь о прецеденте

В конце XIX — начале XX в. Гражданский кассационный департамент Правительствующего сената пришел к практике формулирования прецедентов, причем по тем же самым вопросам, о которых и сейчас спорят цивилисты: о виндикационном и негаторном исках, приобретательной давности, ответственности без вины etc. Эта в высшей степени ценная практика была опубликована — и любой желающий может с ней познакомиться. Жаль, что суды не могут основывать свои решения на этой практике в наши дни: все суды Российской империи после октябрьского переворота 1917 г. были упразднены, а их практика аннулирована… Но сейчас, столетие спустя, мы возвращаемся к обсуждению тех же вопросов, и тема уместности внедрения принципов прецедентности снова стала актуальной для нашей судебной системы. В обществе развернулась широкая дискуссия о том, допустимо ли придавать силу прецедента судебным актам высших судов в наших условиях.

Если мы посмотрим на нашу судебную систему с точки зрения дихотомии «прецедент — не прецедент», то окажется, что она находится где-то посередине, причем довольно давно. С того момента как высшие суды получили право принимать постановления пленумов о толковании законов, они перешли от классического континентального подхода, согласно которому судебный акт влияет только на то правоотношение, которое подвергалось анализу суда, к более широкому влиянию на социальные отношения. Еще дальше в сторону прецедента российская судебная система пошла с созданием Конституционного суда РФ, предоставив ему право давать общеобязательное толкование Конституции РФ и признавать неконституционными нормы законов.

Естественно, это нетипично для континентальной правовой системы, и наших коллег в Западной Европе всегда удивляет то, что наши пленумы могут принимать обязательные постановления по толкованию законов. Для многих это означает, что мы косвенно принимаем англосаксонский подход к формулированию правовых позиций. Более того, нормативность постановлений пленумов высших судов даже более высока, чем прецедентов. Ведь прецеденты работают только в судах, а постановления пленумов — далеко за их пределами.

Однако от признания нормативности постановлений пленумов высших судов до перехода к системе прецедентного права — один шаг. И этот шаг, на мой взгляд, совершается тогда, когда мы приходим к идее отбора судебных актов для пересмотра высшими судами.

В чем смысл отбора дел и национальных фильтров, которые устанавливаются для того, чтобы высшие суды могли решать только наиболее значимые дела? Первоначально, как и всегда в судебной системе, установление фильтров было средством облегчения работы судов.

Но затем это решение повлекло за собой серьезные правовые и организационные последствия. Какой смысл в том, чтобы отбирать дела? Чтобы в наиболее важных для общества случаях сформулировать правовые позиции, рассчитанные не только на эти, но и на другие аналогичные им дела. Иначе нарушается принцип правовой определенности — и возникают серьезные проблемы с правом на судебную защиту. Почему одно решение, если оно кажется малозначительным и неинтересным, не пересмотрено высшим судом, а другое пересмотрено?

Цель фильтра — формирование правовых позиций, которые будут влиять на все остальные правоотношения. Как только устанавливается национальный, на уровне высшего суда, фильтр отбора для судебных решений вне зависимости от того, какими целями он обусловлен, сразу же авторитетность правовых позиций суда возрастает, и они начинают влиять на будущие судебные решения, а дальше и на те отношения, которые, возможно, никогда не будут пересмотрены в суде. Причем чем выше авторитет правовых позиций суда, тем сильнее его влияние на социальные отношения.

Оценивая деятельность нашей судебной системы с точки зрения фильтра и его роли в формировании прецедентов, мы обнаруживаем, что у нас один суд — Верховный — фактически работает по прежней континентальной модели с добавлением постановлений пленумов, которые сами по себе являются отступлением от континентальной модели. И есть два других высших суда — Конституционный и Высший арбитражный, которые установили фильтры, выбирают наиболее значимые дела, и такая модель с неизбежностью влечет за собой прецедентность их правовых позиций.

Стоит ли бояться этого шага? Мне кажется, что нет. По моему убеждению, движение в сторону окончательного перехода к прецедентной системе — это движение в правильном направлении. В прецедентной системе есть много серьезных достоинств.

Во-первых, это стабильность правовых позиций при их постепенном эволюционировании, отсутствие резких революционных изменений, что особенно важно для частноправовых отношений (идея «прочности гражданского оборота»), последовательность развития права, соблюдение внутренней логики такого развития и, наконец, четкое, почти фотографическое отображение проблем практики, адекватная реакция на те проблемы, которые возникли в сфере правоприменения.

Во-вторых, прецедентный подход позволяет судебной власти занять достойное место в системе разделения властей, существующей в демократическом обществе. Прецедентная система в условиях обеспечения реальной несменяемости судей и стабильности судов укрепляет позиции судебной власти.

Наконец, прецедентная система позволяет существенно снизить влияние на судей различных внешних факторов — административного давления, коррупции и т. п. Россия — огромная страна, и порой очень трудно оценить, принято ли то или иное решение по внутреннему убеждению судьи или под влиянием упомянутых выше внешних факторов. Но всегда можно определить, соответствует ли оцениваемое решение уже сформированной прецедентной позиции.

Что же касается формирования прецедентов высшими судами, то влияние на них внешних факторов минимально.

Именно поэтому есть все основания укреплять тот подход, который развивался в нашей системе последние 20 лет с точки зрения придания судебным актам силы прецедентов.

Нельзя отрицать существование объективных причин, провоцирующих негативное отношение к прецедентам. Это и некоторая «келейность» в создании прецедентов: законы принимаются парламентом, избранным волеизъявлением народа, а судьи назначены исполнительной властью или законодательной властью, т. е. опосредованно по отношению к воле народа. Жизнь переменчива, политические тенденции меняются, воля народа становится принципиально иной, а судьи постоянно находятся на своих должностях, вырабатывая прецеденты. На такой объективный недостаток прецедентной системы указывают многие.

Но эту критику можно парировать не менее серьезными возражениями. Современное законодательство вышло на очень высокий абстрактный уровень. Как бы ни было это обидно, но российский депутатский корпус с трудом формулирует абстрактные правовые позиции. На какие-то простые решения он способен, быстро может их принять, но когда речь идет о толковании фундаментальных норм, о создании принципиально новых правовых позиций, основанных на толковании предыдущих правовых позиций или принципов, то здесь прецедент намного более удобен и полезен, нежели чем принятие законов парламентом.

Некоторые утверждают, что прецедентная система ограничивает независимость каждого конкретного судьи. Но ведь прецеденты выработаны на основе анализа судебной практики в масштабах всей страны. Отбор судей для высшего суда, особые гарантии их независимости, организационный механизм деятельности высшего суда — в частности, формирование прецедентов органом, состоящим из значительного числа судей, единообразие его практики — все это позволяет прийти к выводу о том, что связанность прецедентом не такой уж большой грех. Принцип правовой определенности — более высокая ценность, чем независимость судьи. Иначе можно дойти до абсурдного вывода о том, что судья не должен соблюдать закон, если это противоречит его внутреннему убеждению.

Отмеченные недостатки прецедентной системы в условиях любой страны, в том числе и России, можно компенсировать. Во всяком случае, нет серьезных теоретических возражений против реализации системы прецедентного права в России, поскольку достоинства прецедентов значительно превышают их недостатки. И нам нужно двигаться к тому, чтобы все высшие суды исходили из единых принципов влияния их правовых позиций на социальные отношения, т. е. придерживались идеи прецедентного права. Другое дело, что спешка в реализации предложенных идей недопустима, поскольку не общество существует ради судебной системы, но судебная система существует для общества.