Классовая борьба: новый поворот

В конце октября британские газеты обошла фраза «Британская публика должна мириться с неравенством как со способом достичь большего процветания для всех». Её произнёс вице-президент финансовой корпорации Goldman Sachs International лорд Гриффитc, участвуя в одной из регулярных дискуссий под крышей собора Святого Павла в Лондоне - главного храма англиканской церкви. Тема дискуссии на этот раз была «Мораль и рынок».

Это смелое заявление, бросающее сейчас вызов господствующему настроению в обществе. В связи с кризисом интерес к проблеме справедливого распределения доходов, не утихавший никогда, резко усилился. Опросы, как правило, показывают, что больше половины респондентов обеспокоены нарастающим неравенством и лишь четверть не видит в этом проблемы.

Высокопоставленный функционер финансовой индустрии, в сущности, упрекает общество в том, что оно сейчас слишком одержимо проблемой равенства и это, может быть, во вред себе самому.

Прав ли лорд Гриффитс по существу? Экономическая теория на этот счёт может, по-видимому, доказать всё что угодно. Опыт разных общностей в разное время тоже весьма противоречив. Но здравому смыслу это утверждение не бросает вызов. Лорд Гриффитс мог бы сформулировать свой тезис не так вульгарно и прямолинейно, но конвенциональной интуитивной мудрости он не противоречит.

В самом деле, если экономический рост обеспечивают нововведения, то, как подсказывает долгий опыт, инициаторов нововведений надо поощрять, а то не будет никаких нововведений. А коль скоро это так, то неравенство оказывается условием экономического роста. А если мы всё же сомневаемся в этой простой логике, то есть ещё одно соображение. В результате внедрения нововведений кто-то получает от этого выгоду раньше, а кто-то позже. Так что если имущественное неравенство не есть обязательное условие всеобщего процветания, то оно есть его неизбежное следствие.

Лорд Гриффитс некоторым образом ломится в открытую дверь. Даже сразу в две открытые двери. Потому что тотального уравнения доходов и имущества за пределами поземельной общины никто никогда и не требовал. Кроме, может быть, анархо-коммунистов, которые, надо отдать им должное, на практике применяли эту доктрину исключительно, так сказать, в своей компании и не добились нигде исторического успеха. Именно потому, что насильственно распространять эту доктрину на других считали морально неприемлемым и не решались на этот шаг. Большевики были выше этих благородно-либеральных предрассудков, но даже их (самый исторически масштабный) опыт уравниловки в СССР был не столько воплощением фундаменталистской доктрины, сколько паллиативом в условиях крайней бедности общества, осадного положения и войны.

Если так, то выступление лорда Гриффитса публика могла бы и пропустить мимо ушей как абстрактную банальность. Но не тут-то было. Оно вызвало бурю возмущения.

Раздражение публики лучше других, пожалуй, выразил блогер, которого потом цитировали тоже очень часто. Лорд Гриффитс, писал он в своём посте, «рассуждает как Визгун в «Скотском хуторе» Оруэлла. Тот, обращаясь к животным, говаривал: всё управление и организация этой фермы зависит от нас, денно и нощно мы печёмся о вашем благополучии, и если мы пьём тут молоко и едим эти яблоки, то это всё ради вашего же блага».

Чем объяснить такую желчную реакцию на откровения философствующего денежного туза? Тем, что лорд-финансист решился на своё заявление в разгар финансового кризиса и острых дискуссий вокруг астрономических доходов высшего корпоративного менеджмента в бизнесе, звёзд в медиаиндустрии, спортивных звёзд и высших государственных служащих - «жирных котов», как их называют в обиходе. Бонусы банкирам оказались в центре настоящей бури, подверглись осуждению не только рядовых налогоплательщиков и акционеров, не только министров и крупных фигур в регулятивных институтах, но и в самих финансовых кругах и оказались чуть ли не главной темой на недавнем саммите G20. О них конкретно говорил и сам лорд, выступая в соборе Святого Павла.

Раздражение публики (бессознательно) усиливается из-за того, что доходы больших боссов и манипуляторов чужими сбережениями проходят по категории «зарплат» и «премий», то есть интерпретируются как «трудовые» и нисколько не нарушающие принципы «меритократии», на которых якобы стоит современное общество. Русскому человеку тут как раз самое время вспомнить параллельно с Оруэллом собственного классика Зощенко: «У нас богатых нет.

Но есть зажиточные. Некоторые у нас большую получку получают. Некоторые по займу выигрывают. Некоторые пёс их знает, откуда деньги берут». Так вот нынешние доходы «жирных котов» складываются именно и буквально по формуле Зощенко: из «получки», «выигранных пари» и из денег, которые в самом деле берутся «пёс знает откуда».

На самом деле под маской «зарплаты» и «премии» тут скрыты доходы, которые никогда не имели общепризнанного статуса «справедливых», а в демократические времена даже утратили статус безусловной законности: например, «рента», или доходы, которые всегда считались незаконными, как, например, воровские доходы, взятки, откаты, или отступные (вымогателям). Как их отделить друг от друга в «зарплатно-премиальном пакете» получателя - вопрос к экономистам. Трудно сказать, найдётся ли такая формула, по которой это можно рассчитать. Поэтому их так нелегко зафиксировать. Но так или иначе все эти компоненты там - в пакете, и безо всяких расчётов видно, что значительная часть исключительных доходов «жирных котов» не заслужена согласно моральной конвенции, не меняющейся уже по крайней мере два тысячелетия, то есть с тех пор, как Иисус прогнал торговцев из храма.

Проблема справедливых доходов, однако, не равнозначна проблеме равенства/неравенства. На самом деле общности никогда не шарахались по убеждениям (даже советский опыт, если присмотреться, не исключение) из стороны в сторону между двумя крайностями, а искали оптимум имущественного равенства/неравенства, который фиксируется эмоциональным благополучием общности и, стало быть, низкой энергетикой социального конфликта. Теоретически этот оптимум не вычисляется, и его приходится искать эмпирически. Естественно, эти поиски сопровождались постоянными колебаниями вокруг оптимума. Эти колебания - сильно инерционные процессы и могут увести общность весьма далеко от оптимума, откуда обратный путь лежит через смуты и экспроприации - которые тоже могут завести далеко.

В последние десятилетия, по крайней мере на богатом Севере, амплитуда этих колебаний существенно уменьшилась из-за того, что рефлексия на дисбаланс стала более быстрой, реакция более оперативной и включённой в непрерывную корректировочную политическую процедуру.

Эта процедура отражает конкуренцию между социокультурными и экономическими классами, которые хотят доказать себе и другим, что они заслуживают большего, тогда как их конкуренты этого не заслуживают.

Это и есть то, что с некоторых пор стало называться классовой борьбой. Она идёт непрерывно и с переменным успехом. В разное время в ней участвовали разные агентуры. Хорошо известны противостояния крестьян и землевладельцев, земельного класса и буржуазии, рабочего класса и буржуазии. Реже с этой точки зрения интерпретируются отношения между рабочим классом и интеллигенцией, буржуазией и интеллигенцией, промышленной буржуазией и финансовой, занятыми в частном секторе и в государственном (общественном), мужчинами и женщинами, пенсионерами и молодёжью, этническими и расовыми группами, гражданами и негражданами.

В нарративе этой классовой борьбы используются понятия справедливости, эксплуатации, дискриминации, привилегии и т.п., но также понятия равенства и неравенства. Дискуссии о смысле этих понятий - часть этой конкуренции, или классовой борьбы.

Понятие равенства доминировало в нарративе классовой борьбы вплоть до конца ХХ века и сперва только в положительном значении. С начала ХХ века появляется индивидуалистически-либеральная критика равенства, но открыто в пользу неравенства тогда ещё не выступает никто. Старые привилегированные сословия и примыкающие к ним нувориши держатся за своё добро, но доказывать, что их благополучие полезно для общества, не решаются.

Нужно было, чтобы общество сильно сдвинулось в сторону равенства; чтобы доминирующей социальной философией стала меритократия; чтобы понятие «неравенство» само стало приобретать положительные оценочные коннотации.

Это значит, что классовая борьба вступает теперь в новую историческую фазу, где она обогащается участием новых агентур, где меняется соотношение сил между старыми агентурами, где она приобретает новые конфигурации-конфронтации и новые формы. За этой трансформацией нужно внимательно наблюдать и корректировать её. А то участники могут нарубить таких дров...