Почти неизвестная в России страна

Речь не о мифических государствах, рствах, а о нашем соседе – Казахстане. К сожалению, наши познания о нем непростительно скудны. Ими не могут блеснуть ни россияне, ни европейцы. Об облике возрожденного Казахстана рассказывает бестселлер Кристофера Роббинса «Казахстан - это родина яблок», а мы читаем одну из первых глав этой книги.

Казахстан, поэтично названный Кристофером Роббинсом «родиной яблок», - одно из крупнейших государств мира. Но парадоксальным образом еще до недавнего времени такую страну невозможно было отыскать на карте. Между тем этот край с богатейшими ресурсами и красивейшими ландшафтами после долгой истории угнетения сначала царской Россией, а затем Страной Советов сумел за неслыханно короткий период не просто возродиться из пепла, но и превратиться в молодую нефтяную державу.

Кристофер Роббинс, известный английский журналист и писатель, за два года объездил многие города Казахстана. В своем увлекательном и остроумном повествовании он умело перемежает бытовые зарисовки из современной жизни страны подробными историческими экскурсами в ее драматическое и величественное прошлое. Собеседниками Роббинса оказываются представители всех слоев населения - пастухи и охотники, философы и музыканты, энергичные бизнесмены и даже сам президент. На страницах книги оживают древние легенды, звучат голоса знаменитых людей прошлого и настоящего, переливаются чудесными красками неповторимые пейзажи, вершится динамичная история современности…
Созданная в традиции жанра путешествий, книга будет интересна и широкому кругу читателей, и политику, и бизнесмену, и культур-менеджеру.

Реплика о яблоках запомнилась мне. Каждый раз, когда я заходил в овощной магазин и видел груды яблок «брэмли», «розовая леди» и «кокс», я вспоминал о романтике из Арканзаса и Казахстане. Мысль о том, что эта страна является родиной яблок, захватила мое воображение, хотя я и не знал, правда ли это. Конечно, яблоки есть на каждом фруктовом прилавке в любой стране мира, но мне никогда не приходило в голову, что они могут происходить из какого-то определенного места. Возможно, из Казахстана. Во всяком случае, так мне сказали. Я поделился своим открытием с местным торговцем фрукта­ми в Хэмпстеде, когда покупал у него яблоки шести английских сортов:

- Вы знаете, что родина яблок в Казахстане?

-
- В Казахстане.

- Да? - скептически переспросил он. - Вот эти из Сомерсета. А те из Чили и Новой Зеландии.

Однажды вечером за ужином я рассказал своему другу о происхождении яблок и о встрече с Ромео из Арканзаса, который летел в неизвестность, чтобы разыскать Джульетту из Интернета и поставить свое одинокое сердце на кон в игре на любовь по компьютеру. Я авторитетно заявил, что Казахстан больше, чем Западная Европа (я еще не добрался до атласа, поэтому взял эти слова на веру), и заметил, что странно, почему никто ничего не знает об этой стране. Моего друга не тронула эта любовная история, а родина яблок не заинтересовала, но он сказал, что, по случайному совпадению, договорился поиграть в снукер (вид бильярдной игры) с банкиром из Гонконга, у которого есть деловой партнер из Казахстана. Все они собираются на следующей не­деле встретиться в клубе.

- Почему бы тебе не присоединиться к нам и не стать чет­вертым?

- Я плохо играю в снукер.

- Я тоже, - сказал мой друг. - И скорее всего, этот казах никогда в жизни не играл в снукер.

Итак, новички собрались в лучшем в Лондоне помещении для снукера, тихом представительном месте, посещаемом людьми, которые загубили свою молодость, повышая класс игры. Наше понятие об игре было таковым, что пришлось просить сына одного из членов клуба показать нам правильное расположение разноцветных шаров. Оказалось, что Умбетов, казахский бизнесмен, свободно говорит по-английски. Он много путешествовал, но в снукер никогда не играл. В сложившихся обстоятельствах со стороны банкира из Гонконга было неспортивно предлагать игру по пятидесяти фунтов с человека, хотя для людей его профессии это в порядке вещей.

Казах не признался, что он хорошо играет в русский бильярд - непростую игру на столе такого же размера с пятнадцатью нумерованными белыми шарами и одним красным. Шары в русском бильярде размером больше, чем шары для снукера, и едва проходят в небольшие треугольные лузы с твердыми краями. Опытный игрок может автоматически перенести свою технику на снукер, и Умбетов увлекся игрой, как завзятый участник розыгрыша Pot Black. Он оказался страстным бойцом с непоколебимым желанием побеждать. Шары вколачивались в лузу ударами один краше другого. Тактика игры также перени­малась быстро. Банкир из Гонконга дважды выставлял снукер. Умбетов выиграл у каждого из нас по пятьдесят фунтов.

- В Америке вас бы назвали нарушителем спокойствия среди игроков в пул, - сказал я, и казах улыбнулся в ответ на комплимент.

За выпивкой я спросил его о яблоках.

- Да, родиной яблок, как и тюльпанов, является Казахстан. Удивительно, что вас это заинтересовало. Большинство людей расспрашивают о нефти - в Каспийском море залегает, наверное, четверть оставшихся мировых запасов. Но настоящее богатство страны – это ее полезные ископаемые: уголь, медь, уран, платина... золото.

Я поинтересовался, почему в мире мало знают о такой большой стране.

- Российские цари закрыли страну для иностранцев, когда расширяли империю на восток. Потом Советы запечатали ее еще на семьдесят лет, - он пожал плечами. - Так что она исчезла.

- Чудеса!

Да, нелегко скрыть целую страну размером с Западную Европу и прятать ее от глаз и ушей Запада больше ста лет. Я вынужден был признаться, что не знаю точно, где это огромное пространство размещается на карте мира. И конечно, я не был одинок в своем невежестве. Даже те, от кого следовало бы ожидать осведомленности, - журналисты, путешественники или люди, считающие, что кое-что знают, - становились неуверенными и путались в утверждениях, когда речь заходила о Казахстане. Кажется, это страна, где президент варил своих врагов живьем? Нет, это говорят о президенте Узбекистана, что к югу оттуда. Не там ли президент установил свои статуи из золота на платформах, вращающихся вслед за солнцем? Нет, это также у соседей, в Туркменистане. Это анархическое наркогосударство, погруженное в постоянную гражданскую войну, не так ли? Нет, это судьба нищего, разрушенного Таджикистана. Кто-то сказал, что недавно слушал захватывающую лекцию об этой стране, но потом прислал мне сообщение по электронной почте, что, мол, извините, это было об Азербайджане. Бизнесмены знали, что в Казахстане много золота и нефти, но не более.

Я начал читать об этой стране, иногда встречался с людьми, которые ездили туда: с женщиной, посетившей северную степь, чтобы посмотреть на десятки тысяч розовых фламинго, летом мигрирующих на соленые озера; с супругами, которые провели идиллические десять дней, бродя по нетронутым безлюдным горам во время цветения диких тюльпанов; с нефтяником, проработавшим на буровой установке в Каспийском море, с которого полиция содрала три шкуры за выездную визу; с парой, усыновившей казахского ребенка; с юристом, в 1990-х годах прожившим в столице два года, работая по сделкам в области приватизации. Но в основном люди знали лишь комические сценки в исполнении комедианта Бората - Саши Барона Коэна, претендующего на роль казахского «медиаперсонажа».

Юмор рассчитан на полное незнание публикой Казахстана и его культуры. Комедиант никогда бы не осмелился изображать подобным образом национальные особенности евреев, афроамериканцев или валлийцев. Я поделился этой несложной философией политкорректности с дамой - поклонницей Бората. Она была озадачена: «Ну конечно же нет. Поэтому он и выдумал эту страну».

Современный Казахстан занимает регион Средней Азии, который не только на сегодняшний день представляет собой пробел в знаниях большей части Запада. Он испокон веку оставался покрытым завесой тайны. Для древних он являлся неисследованным и недоступным миром, скорее мифом, чем реальностью, возможным местом обитания драконов и чудовищ. Геродот, отец истории, описывал непроходимые пустыни и недоступные горы, окутанные вечной дымкой, а также племя свирепых женщин-воительниц, известных как амазонки. Это были земли скифов и сарматов, древних народов, исчезнувших с лица земли. Александр Македонский переправился через великую центральноазиатскую реку Оке, но не проник в Казахстан; Марко Поло во время своих путешествий наблюдал пики высоких гор этой страны, но ни разу не пересек их.

Я начинал завидовать наивному искателю приключений из Арканзаса. Он не просто ехал в незнакомую страну. Он открывал потерянный мир с его нефтью и золотом, кочевниками на лошадях и беркутами, с новым солнечным городом в центре степи. У меня появилось смутное желание последовать за этим человеком, мало похожим на исследователя. И вот я отправляюсь на поиски Казахстана.

Я купил дешевый блокнот с некрасивой бирюзовой обложкой, которая почти сразу же пошла пузырями. (Ритуальная покупка для меня всегда была первым шагом на долгом пути написания книги.) На первой странице я вывел: Родина яблок - Казахстан. Позже это рабочее заглавие было отвергнуто, так как издатель грубо заявил: «Чертовски глупое заглавие - никто не купит книгу с таким заглавием!» В блокноте я начал собирать записи отовсюду: мешанина фактов и цифр, названия гостиниц,
Через некоторое время я положил этот блокнот на полку.

Прошло более двух лет. По мере того как росло мое любопытство, желание познать неизвестное постепенно перерастало в навязчивую идею, и я решил посетить место рождения яблок. Ничего заранее не планируя, я захватил потрепанный блокнот с бирюзовой обложкой и отправился в путь.

Прямой перелет из Лондона занимает восемь часов: четыре часа над Европой и еще четыре над Россией. Ранним утром самолет совершил посадку в Екатеринбурге, городе, в котором Николай II, последний русский царь, был отведен в подвал и убит вместе с семьей. Большинство пассажиров самолета спали, когда новые попутчики поднимались на борт и занимали свои места. Затем мы снова взлетели и направились в сторону Казахстана, пересекая степь.

Размеры страны замечаешь, даже пролетая над ней в реактивном самолете. С понятием «казахский» ассоциируется широкий океан лугов, превосходящий по масштабу американские прерии и аргентинские пампасы. Находящаяся вдали от моря степь, где выпадает незначительное количество осадков, так как она со всех сторон окружена горными цепями, определяется как степная зона, слишком сухая для ведения традиционного сельского хозяйства. Человек пересекал ее верхом на протяжении тысяч лет, гоня перед собой стада овец, крупного рогатого скота и коз. Казахи связаны со степью, как рыба с морем. Жизнь в степи наложила отпечаток на всю их культуру.

На рассвете мы подлетали к Алматы, старой столице страны, прижатой к величественным горам Тянь-Шаня, возвышающимся на юге подобно черной стене. Мы пролетели над окраинами, где обветшалые деревянные дома советских времен соседствовали с кварталами новых зданий в стиле американского постмодернизма. Сам аэровокзал имеет странные очертания и являет собой смесь модерна и провинциальности. Позже я узнал, что здание проектировалось японским архитектором, по замыслу которого его форма должна была напоминать традиционную казахскую шапку.

Аэропорт оказался удручающе современным. Ни одного кочевника! Сотрудники таможни и иммиграционной службы сохранили советскую униформу, но при этом они уже не смотрели на приезжих иностранцев пугающим, полным подозрительности взглядом времен холодной войны. Среди них было много молодых женщин с большими черными глазами и застенчивой улыбкой. Все чиновники в униформе продолжают носить одинаковые головные уборы, унаследованные от советских времен и придающие им важный вид. Эти гигантские красно-коричневые фуражки из оперы-буфф до нелепости непропорциональны и заставляют вспомнить мультфильм с автобусными кондукторами в фуражках размером с три ведра. Фуражки сотрудников иммиграционной службы отделаны зеленым фетром.

Первое, что я увидел на выходе из аэропорта, - палаточный красно-белый ресторан, украшенный символикой Coca-Cola. Он имел вполне западный и капиталистический вид, но при этом был трогательно затаскан, скорее на мексиканский, чем на американский лад. В воздухе стоял чисто советский запах - легко различимая гарь низкосортного бензина, пропитавшая все Содружество Независимых Государств как наследство бывшей империи железного занавеса. Даже теперь, через пятнадцать лет после обретения независимости, Алматы сохраняет атмосферу русского города. У деревянного дома молодой парень, раздетый до пояса, умывался под краном холодной водой, стекавшей в ведро, - плескал себе на лицо, руки и шею. Он воплощал собой вневременной образ русского парня, который можно встретить в литературе XIX века.

Моя гостиница «Отрар» оказалась скрипучим бетонным сооружением в центре города, которое в советское время было гордостью Интуриста. Правда, в то время иностранные туристы в Казахстан не приезжали, а приезжали чиновники из пределов СССР. С тех пор здание обновили, но следы старых традиций остались, например строгий контроль на входе, а также недружелюбный и обструкционистски настроенный персонал у стойки администратора. Одна из молодых женщин хорошо говорила по-английски и, осознавая это, напускала на себя важный вид и легко раздражалась. Она издала отчетливый вздох нетерпения, когда я замешкался, доставая паспорт. С меня потребовали дополнительную плату, так как я прибыл раньше положенного и намеревался немедленно вселиться в номер.

Я мягко запротестовал:

- Но вы же не хотите, чтобы я спал здесь на диване?

- Это запрещено, - отрезала ведьма.

Я попросил номер с видом на парк и горы напротив гостиницы. Она не подала виду, что услышала, так как ставила печати на бумаги, снимала данные кредитной карточки, затем выполняла сложную процедуру регистрации, требующую писанины ручкой на трех различных планшетах. Я немного громче повторил свою просьбу. «Да, да, да, - ответила она, со свирепым видом швырнув мне ключ. - Номер с видом. Парк. Горы. Все. Идите!»

Подавив в себе желание ее убить, я поднялся в номер.

Первое, что я планировал сделать, - направиться прямо в местные дикие яблоневые рощи. Я понимаю, что это необычный способ начать рассказ о стране и ее народе; при этом очень быстро выяснилось, что местные жители считают мои намерения эксцентричными. Они настаивали, что в Казахстане есть более красивые вещи, чем яблони. Например, весеннее цветение, когда горы покрыты дикими тюльпанами (Казахстан является родиной тридцати из имеющихся в мире восьмидесяти видов тюльпанов), а степь - ковром из ярко-красных маков, желтых и голубых ирисов и изящных столбиков эремурусов двухметрового роста. «Наши яблоки выглядят так же, как ваши», - заметил заинтригованный казах.

Историки, биологи и генетики ведут бесконечные споры о происхождении яблок. По одной давней теории, в Северную Европу яблоки ввезли древние римляне. Обиженные северяне, напротив, утверждали, что яблоки росли в прибалтийском регионе, откуда поставлялись на юг. Они ссылались на нордические мифы, появившиеся задолго до римлян, в которых яблоками питались древние скандинавские боги и их почитатели среди людей. Обнаружение окаменелых яблок при раскопках древних швейцарских и кельтских поселений запутало картину еще больше. Менее европоцентристские ученые родиной яблок называли Кавказ или, возможно, горные склоны Казахстана.

Спор окончательно разрешил великий российский генетик Николай Вавилов. В конце 1920-х годов, пересекая горы с юга в сопровождении каравана мулов с оборудованием, он посетил столицу Казахстана и обнаружил вокруг города обширные дикие яблоневые рощи, покрывающие предгорье. В противоположность маленьким диким яблоням, произрастающим в горах Кавказа, казахские дикие яблони приносят крупные плоды, которые не отличаются от культурных сортов. Вавилов утверждал, что в начале сентября, когда яблоки созревают, можно убедиться воочию, что именно это прекрасное место является родиной культурных сортов яблок.

В свое время Николай Вавилов был самым известным ученым Советского Союза, он определил происхождение большего числа различных растений, чем кто-либо в мире. Он путешествовал по пяти континентам, проверяя теорию, которую разработал в начале своей научной карьеры и которая опровергала традиционные взгляды. Вавилов считал, что сельское хозяйство возникло не в плодородных долинах, таких как долина Нила или Евфрата, а в горных районах, где хватало воды и где человеку было легче защитить себя. Поэтому именно среди гор - в Андах, в Скалистых горах, горах Кавказа и Тянь-Шаня - искал он первородные виды современных растений и их семена.

Алматы показался Вавилову одним сплошным садом, окруженным лесами яблоневых деревьев, где каждая яблоня представляет отдельный вид. После революции город Верный переименовали в Алма-Ату, а после обретения независимости еще раз сменили название.  Алматы - по-казахски «яблоневый» (кстати, по-казахски «человек» звучит как «Адам»).

Даже сегодня Алматы - город яблок. Вдали от центральных бульваров в каждом дворе растут деревья. Одни из них аккуратно обрезаны и ухожены, другие сучковаты и запущены. Они опираются на расшатанные заборы, одиноко стоят на заброшенных участках, растут возле автобусных остановок и на углах улиц. А в предгорьях Тянь-Шаня, на границе с Киргизией и Китаем, все еще можно встретить настоящую казахскую яблоню, Malus sieversii, предка практически всех яблок, потребляемых в мире сегодня. Дальше на севере, на нехоженых просторах Джунгарского Алатау, дикие яблони растут на тысячах акров, некультивированные и пока еще не испытывающие угрозы со стороны человека.

Итак, в погожий сентябрьский день, через три четверти века после того, как Вавилов проехал здесь со своими мулами и навьюченными лошадьми, я повторил путь этого великого человека. Я попросил Анну Ивашенко, ботаника, уроженку Украины, сопровождать меня в предгорья Тянь-Шаня, или Небесных гор, помогая в моих поисках исходной дикой яблони. Будучи поборником равноправия в вопросах о происхождении видов растений, она, в отличие от других, не посчитала этот мой интерес странным. «Большинство людей хотят увидеть дикие цветущие тюльпаны, - сказала Анна. - Весной я сопровождаю группы туристов со всего мира в национальный парк в окрестностях Шымкента. До сих нор меня никто не просил показать яблони, хотя, - быстро добавила она, - яблони тоже интересны».

Анна была уже на пенсии, но большую часть трудовой жизни она провела в седле на территории национального парка под Шымкентом, часто целые недели находясь на природе вместе со своими двумя маленькими детьми, сопровождавшими ее верхом на пони. Вода там такая чистая, говорила Анна, что знакомые ленинградцы просили привозить им ее, предпочитая вину.

Иван, наш водитель в экспедиции, был этническим русским, человеком средних лет, тоскующим по прежнему, советскому Казахстану. Совершив несколько поездок с ним, я понял, что старые коммунисты - самые консервативные люди и что движения тектонических плит истории и политики тяжелее всего сказываются на людях среднего возраста. В старые добрые времена централизованного планирования Иван водил бензовоз. Жизнь тогда была трудной, но упорядоченной. Он уверенно занимал уважаемое место в обществе. «Сейчас я никому не нужен», - произнес он и горько пожал плечами.

Иван отвез нас к подножию гор. Он выражал явное недоумение, граничащее с презрением, по поводу того, что кто-то желает ехать так далеко, чтобы посмотреть на яблони, и бросал на меня косые взгляды, подозревая, что с головой у меня не все в порядке. Во время поездки Анна рассказывала о тюльпанах:

Тюльпаны, столь популярные во всем мире, происходят из Средней Азии. Поначалу торговцы возили их в Персию и Турцию, потом, примерно четыреста лет назад, русские стали возить их из Ташкента в Голландию. Весь мир сошел с ума по тюльпанам. В Амстердаме в XVIII веке один бутон стоил огромных денег. Сегодня существуют пять тысяч сортов тюльпанов и три класса диких цветов. А весной, в пору цветения, на юге Казахстана в течение двух недель можно найти четырнадцать видов диких тюльпанов.

- Тюльпаны! - воскликнул Иван. - Вот это стоит посмотреть!

Есть особый вид белого тюльпана. Он растет примерно в двухстах сорока километрах от Алматы, - продолжала Анна, - где воздух настолько сухой, что у цветка развились обертки на одном из листьев.

Дорога превратилась практически в каменистую тропу. Анна окидывала горную местность профессиональным взором. Через некоторое время велела Ивану остановиться - заметила дикие яблони. И мы стали осторожно спускаться вниз по склону ущелья, на дне которого шумел стремительный поток. Дикие яблони росли повсюду. Анна сорвала мне несколько яблок и крошечную дикую грушу размером с яблоко-кислицу, которая неожиданно оказалась сладкой. Я удивился, что дикие яблони растут так близко от города, ведь мы ехали меньше часа. Анна пожала плечами.

Место было глухое, но достаточно близкое к человеческому жилью, чтобы заметить следы мусора, этой чумы третьего мира. Казахи щедро разбрасывают мусор. «Убивала бы таких», - сказала Анна. Иван нахмурился. Он заметил, что в старые времена мусора не было. Советы, так же как и он, косо смотрели на тех, кто мусорил. «В то время мусор вокруг не валялся. Если бы инспектор заметил такое, человеку, отвечавшему за территорию, был бы конец». За национальными парками тоже лучше ухаживали, рассказывал он. Сейчас в некоторых местах на входе в заповедники установили пропускные пункты и закрыли их. В других местах стоят солдаты и берут деньги за вход. В старые времена все было бесплатно. Такое Советы не потерпели бы. Никогда. Анна никак не отреагировала на его слова.

Мы поехали дальше. Вокруг открывался величественный пейзаж, нетронутый и безлюдный, пылающий осенними тонами. Потом дорога кончилась. «Далее, - объявила Анна, - придется идти пешком». Выйдя из машины, она занялась своим рюкзаком, как солдат, готовящийся к бою. На ней была камуфляжная военная куртка и прочные брюки, в руках - телескопическая трость альпиниста. Из потрепанного рюкзака она достала бинокль, тяжелые туристские ботинки, перчатки для работы в саду и красивый узбекский шарф с орнаментом из красных роз, который она повязала на голову.

Я молча наблюдал, жалея, что заранее не подготовился к прогулке. Иван прислонился к машине, закрыл глаза от слепящего солнца и заявил, что не собирается сопровождать нас в этих испытаниях, что останется на месте и будет наслаждаться горным воздухом в перерывах между перекурами.

- Яблони! - отмахнулся он. - Видел я яблони.

- Сюда приезжают многие иностранные исследователи, чтобы изучать эти яблони, - сказала Анна, придя мне на помощь. – Все лучшие сорта яблок в мире родом отсюда.

Мы с Анной отправились в путь. Через несколько минут она уже легко взбиралась на гору далеко впереди меня, полностью поглощенная окружающей природой, испытывая удовольствие, сравнимое с удовольствием собаки, которую выпустили на прогулку. Остаток дня я провел, пытаясь догнать ее. Анна трясла фрукты с деревьев, собирала цветы, держа в левой руке посте­пенно распухающий букет, мяла листья, давая мне понюхать их аромат. Она рылась в земле, как дикий кабан. На пространстве в сотню ярдов она обнаружила дикую мяту, голубые цветы цикория, дикую морковь, тархун, цветы женьшеня, корень которого напоминает человечка, чертополох глубокого королевского пурпурного цвета, ореган, дикую малину, полдюжины разных видов лука и корень, из которого, по ее словам, делают жевательную резинку.

Через некоторое время среди яблонь стали попадаться дикие абрикосы. Их плоды оказались ароматными и вкусными. Анна сообщила, что абрикосы растут, начиная с высоты тысяча пятьсот метров, а яблони заканчиваются на высоте тысяча семьсот. Я мимоходом спросил, какие дикие животные здесь водятся.

- Много оленей, - ответила Анна. - И конечно, медведи.

Медведи?

Да, я часто их встречаю.

- Большие медведи? - спросил я, безмятежно рассматривая лист, который Анна бросила мне.

- Всякие. Медведи любят яблоки и разоряют деревья. Осенью и весной они не мешают: уходят вверх к ледникам. При встрече с медведем главное - не показывать страха. Они плохо видят, но могут обнаружить вас по запаху. Наши медведи питаются растительностью, и если на них крикнуть, они убегают.

Вернувшись в лагерь, мы обнаружили Ивана, который все так же стоял, прислонившись к автомобилю, и, как обещал, наслаждался горным воздухом в перерыве между перекурами. По пути назад в город мы миновали сотни и сотни акров садов, полных спелых яблок сорта «апорт». Говорят, что после того, как яблоки покинули пределы Тянь-Шаня и распространились по всему миру, в 1865 году сорт «апорт» был завезен обратно в телеге, которой правил российский солдат Егор Васильевич Редько. На телеге лежало полдюжины саженцев. Через пять лет после посадки на горных склонах яблони буйно разрослись и стали знаменитыми.

При царе «апорт» ценился выше всех других сортов и был довольно дорог - тридцать яблок стоили больше, чем курица. Когда эти яблоки выставлялись на Мангеймской международной выставке в Германии в 1907 году, один из членов жюри с восторгом сказал: «Гигантское яблоко «апорт», представленное школой садоводства города Верный, производит фурор... размер, вкус и цвет среднеазиатского фрукта изумляют». Садоводы бросились сажать яблони этого сорта в Великобритании и США, но их усилия оказались тщетными. По каким-то причинам капризный «апорт» по-настоящему прижился лишь вокруг Алматы, в предгорьях Тянь-Шаня.

«Апорт» мог вырастать с голову ребенка, и его вкус и аромат славились по всему Советскому Союзу. Казахи, ехавшие в Москву, брали с собой туго набитые сумки с яблоками в подарок и традиционно складывали из них горки в вазах по всему дому в качестве натурального освежителя воздуха. В советское время ежегодно в Москву в деревянных ящиках отправлялось двадцать тысяч тонн этого сорта. Каждое яблоко завертывали в бумагу и аккуратно укладывали в деревянные опилки. Во всех крупных государственных садах выделялись «кремлевские участки», где за лучшими деревьями обеспечивался особый уход. Деревья укрывали марлей, тщательно поливали и удобряли, плоды снимали руками в перчатках. На правительственных банкетах вазы с яблоками «апорт» были такими же традиционными, как и икра.

Однако с крушением государственной системы колхозов после завоевания независимости сбыт «апорта» постепенно сузился до внутреннего рынка. Мы остановились на обочине, и нас обступили горные склоны, покрытые запущенными садами: деревья были усыпаны неубранными плодами. Яблоки толстым слоем лежали на земле. Мы шли и ощущали густой запах сидра, исходящий от них. Многие яблони были со следами болезни, нуждались в обрезке. Тем не менее даже высоко на склонах трава между ними была скошена и уложена в небольшие аккуратные скирды, которые выглядели, как буханки хлеба из старых времен. Похоже, что в это дело было вложено немало тяжкого низкооплачиваемого труда. И в то же время прекрасные яблоки оставались гнить на земле. «Теперь их никто не ест, - с грустью сказала Анна. - А ведь лучший в Советском Союзе «кальвадос» делали здесь из диких яблок, но его теперь тоже нет».

Иван покачал головой и вздохнул.

Хотя пирамидки «апорта» все еще можно встретить на городском овощном рынке, на этот сорт сегодня обращают мало внимания, и покупают его в основном люди старшего поколения. В супермаркете Алматы я видел яблоки из Китая, Германии и Дании, завернутые в целлофан и продаваемые парами на белом пластмассовом подносе. Однако я не видел ни одного яблока местного сорта. Фрукты, импортируемые из Европы, представляют собой что-то новое и выглядят более эффектно. Вот вам пример безумной глобализации! «Апорт» - это слишком просто. «Апорт» вышел из моды», - промолвила Анна, беспомощно пожав плечами.

«Апорт» настолько вышел из моды, что мэрия Алматы в 2005 году начала рекламную кампанию, пытаясь воссоздать имидж этого сорта. В последнее время местные жители отмечали заметное ухудшение качества яблок. «Апорт» исчез с нашего стола, - говорил житель Алматы. – Поначалу мы вспоминали яблоки десятилетней давности, потом пятнадцатилетней... наконец, мы перестали жаловаться. Теперь не замечаем, что на килограмм приходится четыре или пять яблок, хотя раньше было два или три. Маленькие яблоки не такие ароматные и вкусные. Нам не хватает того прекрасного запаха яблок, который наполнял городские базары. В моменты ностальгии мы грустим о том, что люди, уезжающие из Алматы, уже не берут с собой обязательную нейлоновую сетку с нашими знаменитыми яблоками».

На обратном пути мы обсуждали жизнь в Казахстане после распада Советского Союза. Я поинтересовался, расстроена ли украинка Анна независимостью в такой же степени, как и русский Иван.

- Я чувствую себя украинкой, но жизнь моя проходит здесь. Так что я казашка. Здесь всем хорошо. Между этническими группами трений нет, хотя и могли бы быть. Если бы первый казахский президент оказался радикальным националистом или был настроен против русских, если бы он был фундаменталистом, страна бы взорвалась. Руководство республики очень внимательно следило за развитием событий в переходный период.

Иван неохотно согласился, хотя его явно не устраивало то, что русские утратили свой статус и теперь стали просто согражданами, тогда как раньше были первыми среди равных.

- В старые времена, - резонно заметил он, - можно было путешествовать без паспорта и виз. Хватало удостоверения личности. Теперь, когда едешь в Узбекистан или Киргизию, для пересечения границы нужен паспорт. Паспорт нужен и для поездки в Москву!

- То тогда, а то сейчас, - наконец потеряв терпение, проговорила Анна. - В старые времена был страх. Даже ученые рисковали. Ботаники или орнитологи находились в безопасности, но генетика была политическим минным полем. Человек, который доказал, что Казахстан - это родина яблок, подорвался на нем.

- Вавилов?

- Да, бедняга Вавилов.

Позже я узнал, как много печальных историй существует в Казахстане. Судьба академика Николая Вавилова, талантливого и искреннего ученого, подтвердившего, что Алматы является родиной яблок, содержит в себе все составляющие трагедии. Когда-то знаменитое на весь мир, сейчас это имя едва вспоминают даже ученые, работающие в той же области знаний. Подобно многим талантливым личностям сталинского времени, Николай Вавилов оказался в немилости у всемогущего государства. Блестящая карьера была разрушена, ученый исчез. По малопонятной официальной советской версии научная деятельность академика Вавилова прервалась в 1940 году. Реальность же, лежащая за этим преступным пренебрежением, составляет десять пухлых томов, хранящихся в секретных архивах Лубянки.

В течение более десяти лет после революции Вавилов был одним из любимых сыновей Советского Союза. Он являлся универсальным ученым. Работал в области ботаники, генетики, агрономии и географии. Гениальный человек! Доверие и уважение к нему со стороны правительства подтверждались предоставленной ему свободой ездить в командировки за рубеж в то время, когда СССР стал гигантской тюрьмой.

Вавилову было позволено в исследовательских целях посетить более пятидесяти стран: он пережил авиакатастрофу в Сахаре, где питался сушеной саранчой, попадал под оползни на Кавказе, боролся с бандитами в Эфиопии. Он стал первым европейцем, который провел караван через дальние горные провинции Афганистана; там Вавилов занимался любительским шпионажем и сфотографировал пограничную британскую крепость. Ученый изучил всю Центральную и Южную Америку, Соединенные Штаты и Канаду, посетил Японию, Корею и Китай, исследовал каждый уголок Советского Союза.

Советская пресса публиковала репортажи о его деятельности под заголовками, набранными крупным шрифтом, обращаясь с ним, как со знаменитостью. Он был удостоен Ленинской премии высшей награды за научную деятельность и стал самым молодым действительным членом советской Академии наук. Вавилов основал Институт генетики, который быстро приобрел международное признание в качестве важнейшею центра исследований в этой отрасли. Его работы высоко ценились во всем мире, он пользовался популярностью среди иностранных коллег за свое «обаяние ученого».

Скромный, с открытым мальчишеским лицом, Вавилов был самым типичным рассеянным профессором, работавшим по восемнадцать часов в сутки. В течение всей своей жизни он старался избегать политических проблем и придерживался священного принципа, что наука стоит в стороне от политики, управляется фактами, полученными в результате исходного исследования, и развивается с помощью доказуемых аргументов, проверенных в ходе контролируемых экспериментов. Эти представления оказались старомодными и наивными в том мире, который существовал вокруг Вавилова, и совершенно не соответствовали жесткой политике, которую закулисно проводили в отношении ученых Сталин и его приспешники.

Немезида вошла в жизнь великого ученого в образе его протеже. Трофим Денисович Лысенко, который позже приобрел заслуженную репутацию Распутина советской науки, был на одиннадцать лет моложе своего учителя. Он стал агрономом, получив диплом на заочных курсах, но, как и его учитель, был трудоголиком, фанатично преданным делу.

Поначалу Вавилов восхищался энергией молодого человека и с удовольствием поощрял его трудолюбие и оригинальное мышление, которое являло собой колоссальный потенциал. Он считал, что наблюдательный агроном в поле, даже с ограниченным формальным образованием, способен сделать ценный вклад в науку. Несмотря на то, что некоторые заявления Лысенко выглядели откровенно странными, его учитель поддерживал исследования и выказывал готовность проверять результаты. Вавилову даже в голову не приходило подозревать ученого в фальсификации данных, но для Лысенко природный талант послужил инструментом беспринципного продвижения по службе, не имевшего ничего общего с профессиональной честностью.

Позже карьера Лысенко делалась злым гением в лице научного политтехнолога, имевшего такие же амбиции при полном отсутствии совести. Исай Презент ничего не понимал в биологии, но он окончил курс социологии и искусно внедрял марксистско-ленинский жаргон в научные дискуссии. Вместе они вынашивали и продвигали необоснованные научные теории, ставившие в тупик Вавилова, который в недоумении восклицал: «Это что - разновидность религии?»

В ответ на критику Лысенко начал политические нападки на тех, кто ему возражал. Он напрочь отверг генетику как «вредную бессмыслицу». Чистое теоретическое исследование объявлялось напрасной тратой времени. Издававшаяся за границей литература по данному предмету стала «иностранным хламом», бесполезной и политически вредной интеллектуальной шумихой. «Лучше знать меньше, но знать точно, что необходимо для нашей практической работы». Серьезные ученые ужасались болтовне Лысенко, но, как оказалось, науке было не по силам бороться с политикой. Идеи Лысенко привлекли внимание Сталина, в то время поглощенного реализацией пятилетнего плана, венцом которого должна была стать полная коллективизация сельского хозяйства.

Больше всех от подобной политики пострадал Казахстан с его кочевым населением. Хотя всего десять процентов жителей вели полностью кочевой образ жизни, примерно две трети были полукочевниками и летом мигрировали вместе со своими стадами. Большинство кочевников имели постоянные зимние дома с деревянными хозяйственными постройками, а также определенные места проживания летом. Теперь декретом было установлено, что они должны отказаться от своих традиционных пастбищ и образа жизни и обосноваться на крупных государственных «коллективных» фермах, известных как колхозы.

Дело не в том, что Коммунистическая партия во времена Сталина недопонимала природу кочевничества. Скорее всего, коммунисты все понимали правильно, но они очень хотели разрушить сложившийся образ жизни. Для этого имелись весомые идеологические причины. Несмотря на то, что в действительности кочевничество было более «коммунистическим», чем любая советская модель, казахи придерживались традиций, основанных на строгой клановой иерархической системе. Для казаха было позором не знать семь поколений предков. Бабки - апаи - по традиции передавали историю семьи маленьким детям в форме рассказов. Связи между семьями были священными. Молодежь восхищалась старшим поколением и брала с него пример. Детей учили уважать родителей и почитать женщин. В семье на старшего сына возлагалась ответственность за благосостояние младшего брата, а младший брат оставался в доме, где родился, чтобы присматривать за своими родителями, даже после вступления в брак и обзаведения собственной семьей. Коммунистическое руководство осознавало: для того чтобы держать ситуацию под политическим контролем, необходимо разрушить традиционный уклад.

Была поставлена задача «искоренить экономический и культурный анахронизм наций», а для советского образа мышления ничего не было более анахроничного, чем мир казахов-кочевников, в котором концепции «классовая борьба» и «диктатура пролетариата» не имели смысла. Советы рассматривали традиционную культуру казахских кочевников как бесцельное блуждание по степи, в то время как в действительности их жизнь всегда была тщательно организована. Крупные стада кочевников требовали больших территорий степей в качестве пастбищ, однако размер этих пастбищ также строго регулировался древними традициями. Различные кланы точно знали, кто обладает правами на данные земли, где проходят границы пастбищ. На чужие земли заходить запрещалось.

Для Советов кочевническая система сельского хозяйства являлась лишь пережитком прошлого. Они намеревались заменить ее интенсивным выращиванием зерновых и превратить казахскую степь в гигантскую силосную башню для всей Сибири и советского Дальнего Востока. Мнение экспертов, подобных Вавилову, которые указывали на то, что большая часть полусельскохозяйственных угодий, пригодных для животноводства, не годится для выращивания культур, игнорировалось. Традиционные земли кочевников были конфискованы и преобразованы в колхозы для производства миллионов тонн зерна. Однако бедная почва степи оказалась совершенно непригодной для такого проекта. (Именно поэтому местное население вело кочевой образ жизни.) Но все возражения отметались бессмысленными лозунгами вроде «Лучше пересолить, чем недосолить» или зловещими идеологическими высказываниями тина «Метла революции должна вымести казахскую деревню».

Для успешной реализации пятилетки требовалось в течение этих лет насильственно переселить более полумиллиона кочевников. С самого начала процесс шел хаотически. Новые коллективные хозяйства в основном существовали только на бумаге. На деле же в колхозах не хватало жилья, хозяйственных построек, техники. Было мало скота, а в ряде случаев не хватало даже пахотной земли. Некоторых кочевников силой заставили вступить в колхозы, где не было скота и оборотного капитала. Среди руководителей хозяйств было мало агрономов и специалистов по сельскому хозяйству. Большинство хозяйств не имели никаких планов. Многие из них организовывались в пустыне или полупустыне, где было мало воды, и хотя теперь запрещалось выгонять скот на пастбища, кормов для скота, содержавшегося в одном месте, часто не предоставлялось. Многие крестьяне пытались обойти правила и выгоняли животных пастись в отдаленные ущелья и леса, но с приходом зимы были вынуждены забить скот и хранить замороженные туши до весны.

Реакция казахов была естественной - они оказывали сильное сопротивление. В первые три года коллективизации примерно восемьдесят тысяч казахов приняли участие в четырехстах мятежах. Кочующие банды нападали на фермы и угоняли либо убивали скот. Вместо того чтобы сдавать своих животных, многие кочевники забивали их. По оценкам, половина поголовья скота в стране была уничтожена в первые недели после объявления данного политического курса. В течение трех лет поголовье крупного рогатого скота в стране сократилось с семи миллионов до менее одного миллиона, а поголовье овец - с девятнадцати до менее двух миллионов. Активисты Коммунистической партии, осуществлявшие коллективизацию, часто сталкивались с вооруженным сопротивлением. Некоторые из них были убиты.

Советская власть слепо двигалась вперед, привлекая войска Красной Армии и используя подразделения НКВД для расстрела тех, кто оказывал активное сопротивление. Кулаки - более эффективно работавшие крестьяне, владевшие скотом и землей, - ссылались или расстреливались в Советском Союзе повсеместно. Казахстан поплатился жизнями более миллиона человек - четверти населения, - убитых войсками или умерших от голода. К моменту завершения коллективизации в 1935 году с кочевничеством было покончено. Целые общности людей были стерты с лица земли. Идеология взяла верх над экономикой, и образ жизни, существовавший на протяжении тысячелетия, был уничтожен почти без следа.

Подобная политика обернулась катастрофой, но именно на этом фоне теории Лысенко, обещавшие быстрое восстановление сельского хозяйства, привлекли благосклонное внимание Сталина. Лысенко разрешили передать результаты исследовании в области сельского хозяйства, полученные в научно-исследовательских институтах, в руки колхозников. Последствия опять-таки оказались катастрофическими, но лично его в этом не винили, так как могли возникнуть предположения, что сам Сталин совершил ошибку.

В своих публичных выступлениях Лысенко постоянно восхвалял Сталина, «великого садовода». Подобно вождю, он мыслил масштабно: например, для одного опыта по перекрестному опылению колхозам потребовалось восемьсот тысяч пинцетов. Этот эксперимент, как и большинство его экспериментов, провалился, но масштаб оказался впечатляющим. На съезде колхозников в Кремлевском дворце в Москве Лысенко в присутствии Сталина разыграл козырную карту против своих оппонентов. «Кулаки, стремящиеся разрушить нашу систему, встречаются не только в колхозах, - сообщил он делегатам. - Они не менее активны и не менее опасны и в научном мире... Классовый враг остается врагом, ученый он или нет».

В этом месте его обличительная речь была прервана голосом из зала: «Браво, товарищ Лысенко, браво!» Это сказал сам Сталин. Аудитория тут же взорвалась льстивыми аплодисментами, а псевдонаучные теории Лысенко стали частью советской политики. По жестокой политической логике того времени немедленно ставилась под сомнение благонадежность любого ученого, который его критиковал.

Лысенко сделался всемогущим, в то время как репутация Николая Вавилова стремительно портилась. На научных конференциях Лысенко отзывался о нем с неприкрытым презрением, а Сталин выказывал свое неуважение к нему, демонстративно покидая зал каждый раз, когда Вавилов начинал выступать. Академия сельскохозяйственных наук из
Более хитроумный политик мог бы избежать сетей, расставленных Лысенко, хотя вряд ли. Годы коллективизации нанесли Вавилову тяжелый урон - он во всем стал усматривать волю рока, его охватило предчувствие скорой гибели.

Похоже, он примирился с неизбежным – последний раз выступая в институте перед студентами, сотрудниками и коллегами, заявил: «Мы взойдем на костер и сгорим, но не откажемся от своих убеждений».

Совершенно неожиданно и к большому удивлению Вавилова ему впервые за последние шесть лет дали разрешение на рабочую поездку в Западную Украину. Это была уловка, чтобы заманить его подальше от друзей и коллег и совершить то, что планировалось. После обычного дня, занятого сбором образцов растений и семян, Вавилов вернулся в гостиницу, где его встретили агенты органов безопасности. Они доставили его самолетом в Москву и отвезли на Лубянку - в центральную контору НКВД.

В течение следующих двенадцати дней его вызывали по ночам и допрашивали до рассвета. Брутального вида молодой следователь постоянно встречал известного ученого одним и тем же вопросом: «Кто вы?»

- Я - академик Вавилов.

- Ты - куча дерьма, - плевался следователь. Затем начинался допрос.

Поначалу Вавилов пытался защищаться от нелепых обвинений, но на двенадцатые сутки своего ареста в ходе изнурительного допроса, длившегося тринадцать часов без перерыва, когда ему не разрешали сесть, он сдался. Унижение, угрозы физической расправы и истощение сломили академика. Он сделал первое признание: «Я признаю себя виновным в том, что с 1930 года был членом антисоветской
Ученого поместили в одиночную камеру на шесть месяцев. За это время были арестованы пять его так называемых сообщников, включая опасного преступника, оказавшегося ведущим специалистом страны в области выращивания гороха, фасоли и чечевицы. Началась вторая серия допросов, в ходе которой обосновывалось обвинение в шпионаже.

Нападение на Советский Союз нацистской Германии в июне 1941 года заставляло прокуроров быстро передавать дела в суд, и Вавилову поспешно предъявляли противоречивые обвинения. Его одновременно обвиняли в монархизме (в то же самое время он являлся троцкистом) и поддержке Временного правительства (которое свергло монархию).

Суд над Вавиловым проходил под председательством трех генералов военной коллегии Верховного суда СССР при закрытых дверях. Он длился всего несколько минут. Свидетелей не вызывали, с адвокатами не советовались. Председатель достал из портфеля заранее написанное судебное решение. Он признал обвиняемого виновным и произнес приговор: «Расстрел с конфискацией всего имущества. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».

Приговоренного вернули в камеру ожидать казни. Но обстановка на фронте была неблагоприятной для СССР (страна находилась на грани военной катастрофы), и было принято решение о пересмотре приговоров, вынесенных крупным ученым, которые могут быть полезны воюющей стране. Когда немецкие танки находились на расстоянии семидесяти километров от Москвы, был отдан приказ увезти из столицы всех заключенных.

Вавилова перевезли на Волгу, в Саратов. Путешествие заняло две недели. После еще трех месяцев заключения в сырой подвальной одиночной камере его здоровье настолько ухудшилось, что он получил разрешение посетить тюремный госпиталь. Ожидая своей очереди в холодном дворе, он встретился с шестнадцатилетней школьницей, попавшей в тюрьму за «попытку организовать покушение на жизнь товарища Сталина».

Девушку вывели из камеры без объяснений, и она боялась, что ее собираются расстрелять. Страх усугублялся тем, что ее заставили присоединиться к группе мужчин, стоявших лицом к стене с заведенными назад руками. Она оказалась рядом с Вавиловым, на котором было поношенное черное пальто. Позже девушка описала его как человека с худым интеллигентным лицом и вспомнила его тихий спокойный голос: «Почему ты плачешь?» Школьница ответила, что не знает, куда ее ведут, что она испугана, ей больно и она хочет домой. «Слушай меня внимательно, - сказал ученый. - Поскольку ты почти наверняка все это переживешь, попытайся запомнить мое имя. Я Вавилов Николай Иванович, академик. Не плачь и не бойся, нас ведут в госпиталь. Они решили лечить даже меня, ожидающего расстрела. Меня держат в одиночной камере для смертников. Не забудь мое имя».

Однажды в середине лета Вавилов узнал от коменданта тюрьмы, что смертную казнь ему заменили на двадцать лет исправительных работ. Хотя ученый понимал, что не выдержит этого срока, появилась слабая надежда, что его пошлют в Казахстан отбывать срок в известном сельскохозяйственном тюремном лагере Долинка. Но здоровье Вавилова становилось все слабее. В конце концов он стал жертвой эпидемии дизентерии, охватившей всю тюрьму.

Николай Иванович Вавилов, человек, установивший, что Казахстан - это родина яблок, умер от голода в тюремном госпитале Саратова 26 января 1943 года.