Закончилась ли для России Великая Отечественная?

Празднование дня Победы 9 мая в последние годы приобретает все более болезненный и противоречивый характер. Это и дискуссии вокруг так называемых георгиевских ленточек, и вакханалия вокруг эстонского «Бронзового Солдата»1, когда Кремль легко и непринужденно заставил прыгать своих механических человечков, и создание пресловутой комиссии по фальсификациям. Возникает чувство, что у Великой Отечественной войны есть какие-то неразгаданные смыслы, которые, как запущенная болезнь, ушли вглубь народного подсознания и возникают на поверхности острыми нарывами в критические моменты. Чем дальше в прошлое уходит война, тем острее чувство ее недовоеванности. Поэтому возникает вопрос: а закончилась ли для России Та война?

Вообще, что мы знаем, что мы учили про Ту войну?

Если очень коротко, то мы учили, что главными итогами Великой Отечественной войны стали освобождение Европы Советским Союзом от фашизма и создание мировой системы социализма во главе с Советским Союзом, чему пытаются сопротивляться империалистические страны, которые создали агрессивный и реакционный блок НАТО, чтобы противостоять мирной политике СССР и стран народной демократии.

Одним словом, наряду с империалистическими странами, агрессивным НАТО, мировой системой социализма главным актором советского мифа является Советский Союз и его освободительная роль.

Именно сомнение в том, что Советский Союз играл исключительно освободительную роль вызывает ярость и кремлевской пропаганды, и немалой части российского народа.

Советский миф о войне, как и вся советская идеология, обладал завидной цельностью и внутренней непротиворечивостью. Однако цельность мифа - это и слабая его сторона. Нельзя безнаказанно вынуть из мифа часть - вся конструкция осыпается2.

Из мифа о войне вынуто главное - сам Советский Союз. Народы бывшего Советского Союза больше не желают нести куда бы то ни было свет социализма и строят собственную жизнь так, как умеют.

Мировая социалистическая система сейчас представлена такими форпостами прогресса как Северная Корея и Куба.

С \"империалистическими странами\" Россия теперь считает за честь состоять в Совете Европы и в Большой Восьмерке.

Поэтому получается, что война была, но какая-то не такая. Так какая же она была?

Рискну предложить мое понимание Той войны. По моему разумению, эпоха горячей войны, в которой участвовал Советский Союз, представляет собой что-то вроде матрешки, где одна фигурка спрятана в другую, но только советская военная матрешка вывернута наизнанку. Нам предъявляют самую маленькую (в хронологическом отношении) фигурку - войну Отечественную, длившуюся 4 года, наглухо пряча в нее в две другие фигурки, две другие войны. Следующая по размеру фигурка - это Вторая мировая война, шедшая 6 лет, которую Советский Союз начал в союзе с Гитлером и которая была войной за установление советских порядков в Европе, то есть войной захватнической. Но самая большая, воистину грандиозная фигура в этой матрешке - это война гражданская, длившаяся примерно 25 лет. Вооруженное антисоветское сопротивление сталинскому государственному террору началось около 1930 года, за 3-4 года до того, как Гитлер пришел к власти, и оно оказалось разгромлено к середине пятидесятых, через десятилетие после того, как Гитлер лег в могилу. Сопротивление сталинизму было самостоятельным актором истории, наряду с гитлеризмом и сталинизмом. Сам факт этой гражданской войны глубоко спрятан, а смысл ее по сей день запечатан тысячей идеологических табу.

Если посмотреть на эту эпоху под таким углом зрения, то окажется, что, скорее, не власовцы были пособниками Гитлера, но буквально наоборот, у Гитлера оказался шанс стать «пособником» здоровых, но разрозненных антисоветских сил нашего общества. Только Гитлер действовал как захватчик, а не как освободитель, что и обусловило трагедию антибольшевистского сопротивления.

Таким образом, тайна Той войны состоит в том, нас научили думать, что это была одна и та же война. На самом деле, в одно и то же время, зачастую на одних и тех же фронтах Советский Союз вел одновременно три войны: освободительную Отечественную, Вторую мировую, направленную на преобразование Европы в советское сверхгосударство, и войну гражданскую с антисоветским сопротивлением3.

Смешение различных целей в Той войне для Советского Союза стало объективным обстоятельством. Поэтому для стран Восточной Европы СССР одновременно оказался и освободителем и поработителем.

В советском мифе освобождения самое поразительное - это его исключительная живучесть. Скончался освободитель - СССР, разбежались освобожденные. Новая Россия сама попыталась, было, освободиться от идеалов рабства и диктатуры, которые нес Советский Союз в освобождаемые от Гитлера и порабощаемые Сталиным страны.

От мифа о войне не осталось ничего, кроме пресловутого освобождения. Однако миф освобождения спокойно пережил крах остальных частей военного мифа; из него, как из стволовой клетки, легко выращиваются недостающие части мифа о войне: воспевание Советского Союза, социализма, роли Сталина и ненависть к демократическим странам.

Поэтому можно выдвинуть гипотезу, что освободительный порыв первичен - и по отношению к советскому мифу о войне, и по отношению к основам советско-российского государства в целом. Пропагандой эту живучесть не объяснить. Этот освободительный миф имеет глубокие народные корни.

Освободительную манию и порождаемые ею в сознании народа соответствующие освободительные мифы, я бы назвал гренадским синдромом, который гениально сформулировал Михаил Светлов: потребность забросить собственный дом, чтобы насильно творить справедливость в чужом4.

Между прочим, это вовсе не имперское сознание, как может показаться на первый взгляд. Имперец - домовит, он орудует в колонии, чтобы насытить метрополию. Человек с гренадским синдромом поступает ровно наоборот: бросает собственный дом ради - как ему мнится - обустройства дома чужого. Так происходит, потому что у человека с гренадским синдромом его собственный дом имеет ничтожную ценность, - поэтому его легко покинуть.

Почему же ценность собственного дома ничтожна? - Здесь есть две причины, где одна дополняет другую.

Первая причина состоит в том, что этого дома попросту не существует, то есть наш герой - босяк, случайно живущий случайный человек. Босяк - человек легкий на подъем, ибо он - не хозяин. Босяк - не хозяин не только своему дому, которого нет, но он - не хозяин и собственной жизни. Оттого босяк остро нуждается в Хозяине - с большой буквы.

На современном языке босяк называется \"люмпен\". Движущей силой Октябрьской революции были именно люмпены, люди без роду, без племени.

Матросы-солдаты, выкорчеванные из крестьянской почвы, а вовсе не передовые рабочие. Именно люмпены стали стержнем и опорой новой власти.

СССР был страной победившего люмпенства. Люмпены и составляют основу любого тоталитарного устройства. Советский человек был люмпен, ибо он не имел ни прав собственности, ни прав \"гражданского состояния\" Напротив, появление у людей пусть крошечного, но собственного хозяйства (своей квартиры, шести соток) начало понемногу разрушать великое босяцкое государство - Советский Союз.

Люмпенское государство - не значит нищее государство. В люмпенском государстве нищим является население, а не государство. \"Верхняя Вольта с ракетами\" - именно про это нищее население и это богатое государство.

Люмпенское государство как раз процветает, обеспечивает свое могущество, которым люмпены \"гордятся\". Гордость за свое государство - это и есть единственное богатство люмпена, которым он безмерно дорожит.

Парадокс \"освободительной\" логики люмпенства состоит в том, что люмпенское государство больше заботится об освобожденном, чем о собственном населении. Люмпенское государство готово идти на жертвы ради тех, кто для имперца служил бы добычей. Поэтому СССР был озабочен развитием \"национальных окраин\" в ущерб национальному центру: ведь вместо национального центра существовала безнациональная люмпенская машина по преобразованию мира.

Сейчас, освободившись от \"национальных окраин\", национальный русский центр никак не может опомниться от своего люмпенства: да кто же мы теперь? Русские? А что это значит? Только осмыслять эту проблему и решать ее - очень трудно, гораздо легче снова крутануть полусгнившую освободительную машину и пропустить через нее какую-нибудь Абхазию с Южной Осетией.

Девяностые годы нанесли могучий удар по монополии люмпенства, они породили миллионы крошечных хозяев - своего жилья, собственного маленького дела, своего избирательного голоса. Однако чекистскому государству хочется иметь дело с люмпенами, поэтому гражданину-хозяину постоянно напоминают, что на самом деле он вовсе и не хозяин, что его легко могут выгнать из собственного жилья, лишить его бизнеса, лишить средств гражданского самовыражения.

При этом сила и традиции люмпенства необыкновенно велики и в народе. Советский человек приучен осознавать себя люмпеном и гордиться этим: \"мой адрес не дом, и не улица, мой адрес - Советский Союз\".

Именно люмпены - это главная сила \"освободительных\" порывов, нескончаемых спазмов рваться прочь от родной земли и за морем устанавливать свои люмпенскую справедливость.

Однако помимо босячества у гренадского синдрома есть и другая причина. Недостаточно быть легким на подъем бездомным люмпеном, чтобы захотеть в Гренаду. Чтобы стать гренадцем, охваченным манией освобождения и установления собственных порядков на чужой земле, нужно вдохновляться очень сильной, всемирной идеей, мощной, как идея религиозная, как идея спасения.

Дело в том, что идеология и психология люмпенства опирается на глубокие культурные традиции русского самосознания, суть которого, разумеется, значительно шире, нежели побуждение к босячеству. Эти традиции стали основой сверхнациональной русской идеи - большевистской идеи.

Чего стОит собственный дом, если все равно \"воры подкапываются и крадут\"? Если высшей ценностью является готовность бросить свой дом, отречься от матери и от отца и пойти - вслед за Спасителем? Ради праведной жизни, ради спасения души можно и дОлжно собственной хатой пренебречь.

Таким образом, оказывается, что у гренадского синдрома существуют глубокие христианские корни. Причем именно в православном понимании - когда земное делается пренебрежительно ничтожным по сравнению с небесным. Злосчастная Гренада - это символ высшего начала, побуждающего человека к великим свершениям.

Однако здесь есть существенный нюанс. Спаситель говорил, что не от мира сего Его Царствие. Он не звал на колонизацию других земель и народов. Христос не считал возможным установление на земле Царства Правды и Справедливости.

Как \"Царствие Мое - не от мира сего\", так и романтическое место - Гренада - принадлежит нездешней, возвышенной топологии. Только Гренада - это перевод идеала с христианского языка на язык социалистический. Это результат преобразования символов духовного освобождения из христианских в атеистические, в социальные идеалы, - при сохранении той же системы мышления, когда находящееся здесь и сейчас осознается как ничтожное. Напротив, то, что помещено вдали в пространстве (Гренада) и вдали во времени (коммунизм) становится высшей ценностью.

Остается добавить неожиданный вывод: дух миссионерства, мало свойственный православию, вдруг резко и мощно проявился на атеистическом переломе русского сознания как освободительное мессианство.

Босяк, преобразовавший христианское миропонимание в атеистическое и социалистическое, превратился в идеальный инструмент для завоевания мира, поскольку мания освобождения - это его нравственный наркотик.

Гренадский синдром - это признак глубокого духовного нездоровья нации. Сохранение этого синдрома в современном русском сознании - свидетельство недовоеванности каких-то войн русским народом.

Главная из этих недовоеванных войн - война гражданская. Мы семьдесят лет жили в условиях непрерывной то горячей, то холодной гражданской войны, которую мы по-оруэлловски принимали за мир5. Революция начала 90-х отчасти покончила с огосударствленными формами гражданской войны, но эта революция не породила гражданского мира, что и создает двусмысленность образов и самой этой революции, и ее вождей. Для установления гражданского мира мало признания прав собственности, выборов, свободы передвижения и тому подобных приятных учреждений. Для гражданского мира еще требуется некая неуловимая личностная материя, для описания которой у обществоведов пока нет точных категорий. У обществоведов нет, но у Лермонтова нашлись нужные слова:

...\"Жалкий человек,

Чего он хочет! Небо ясно,

Под небом места много всем,

Но беспрестанно и напрасно

Один враждует он - зачем?\"

Гражданский мир означает, что насилие и нетерпимость перестают быть главным, системообразующим свойством психики народа. Тогда готовность дать другому место начнет превращаться в установки общественного сознания и в алгоритмы публичной политики6. Но для этого нужна не только социальная, но и антропологическая революция. Каковы могут быть побудительные силы такой революции - пока совершенно не ясно.