Как российских писателей из рая выгоняют

На глазах широкой публики зреет глумливое злодейство. Общественность кипит. Какие-то алчные олигархи (они же девелоперы) посягнули на знаменитый заповедник отечественной словесности, на славное Переделкино. Эти отвратные девелоперы (то есть олигархи) намерились возвести какие-то здания и сооружения здесь, где каждое деревцо и каждая тропинка овеяна памятью тех, кто создавал или, выражаясь поэтически, неустанно ковал…

Кстати, а помним ли мы сегодня, что именно здесь, в Переделкино, было наковано? Нет, так сразу и не вспомним. Вот какие мы манкурты, компрачикосы, мамлюки, а также Иваны, не помнящие родства!.. Лишь самые эрудированные из нас, усеяв лоб глубокими морщинами, назовут роман «Доктор Живаго». Лишь самые музыкальные из нас без фальши насвищут «Последний троллейбус». Да, все так. Именно здесь, в тихом литературном затоне, творили Борис Пастернак и Булат Окуджава.

Два великих имени – это два больших дома. Добавим для перестраховки еще несколько достойных имен (и несколько одноэтажных жилых строений), мною безответственно упущенных. Получится как бы маленький переулок. А все прочее? Литературное Переделкино – это все же приличное поселение в сотни домов. Где-то в этих кущах должны витать вещие тени многочисленной плеяды творцов, слово которых неугасимой лампадой освещает, согревает и подпитывает нетленкой наши благодарные сердца! Все-таки сотни домов, тысячи клумб, до Москвы рукою подать, в кустах соловьи, нувориши снимают дачи по десять тысяч «зелени» в месяц. Не может быть, чтобы при такой роскошной недвижимости – и такой дефицит гениев.

Увы, может. Если на фасаде каждого дома вывесить по списку созданных в его стенах произведений, то на некоторых будет вовсе пусто, а на иных всплывет такая дрянь, что лучше бы и не всплывало. Для статистической чистоты напомню также, что Михаил Булгаков писал «Мастера и Маргариту» не здесь. Наверное, хотел бы, вспомните, какие слова нашел он для потного танцевального ада в МАССОЛИТе. Но Переделкино ни тогда, ни потом не бывало резиновым. Не нашлось здесь места ни Ахматовой, ни Мандельштаму, ни Платонову, ни Цветаевой, ни Солженицыну, ни Шаламову, ни Высоцкому. Вообще, список тех писателей, кому в жилищно-коммунальном отделе Литфонда выдали ордера на площадь в Переделкино, и список тех писателей, кого История записала на свои скрижали, поразительным образом не совпадают.

В 1932 году великий Сталин, по наущению Горького, отписал писателям подмосковное село Переделкино. Знал бы лучший друг физкультурников и драматургов, почем в наши дни пойдет одна сотка переделкинской почвы – он бы перекусил от досады ту трубку, которую тихо посасывал, слушая так восхитившую его байку «Девушка и смерть».

А может, и не перекусил бы. Что там ни говорите, а эффект от Переделкино оказался фантастическим. Возможно, он даже превзошел ожидания дальновидного кремлевского горца. В становление и расцвет социалистического реализма Переделкино внесло гораздо более весомый вклад, нежели все нагоняи и чистки Агитпропа. Для тех тружеников пера, кого нехорошо помянул в своем докладе заплывший жиром и желчью Жданов, сохранялись хоть какие-то шансы выжить. Орфеи же, изгнанные из переделкинского рая, были обречены. Всеми отринутые и отвергнутые, они впадали в депрессию, уходили в запои и пропадали – с концами и навсегда.

Престижный дом в Переделкино стал золотой медалью за покорение литературного Олимпа. С солнечной террасы в Переделкино Гете с Фолкнером казались на голову ниже. Люди, имена которых ныне столь прочно забыты, что само прочтение их сегодня покажется нам пустой тратой времени, величаво строчили произведения, обреченные на Сталинские (Государственные) премии заранее согласованных в ЦК степеней. По утрам писатели выходили на прогулки, массируя кисти рук. Инженерами человеческих душ они были по совместительству. Главная профессия, по которой шла оплата – кузнецы социалистического реализма.

Но сколь бы обильно ни творили в Переделкино – были еще два вида общественной деятельности, которым здешний люд предавался совсем уж до самозабвенного истязания. Я имею в виду интриги и пьянство. Порою они сливались в единое русло, порою вновь разливались на отдельные рукава, но не пересыхали никогда.

По тому, кто с кем пьет, кто с кем продолжает пить и кто с кем перестал пить, знающие люди вычерчивали сложнейшие траектории зреющих интриг, шла ли речь о тиражах, рецензиях, кадровых выдвижениях или составах писательских делегаций.

Вообще, сама идея собрать в едином месте для повседневного, контактного бытия сотни существ, самой природой сотканных из величия, зависти, болезненного самомнения, начитанности, бессонницы, безденежья, запоров от сидячей жизни, припадков болезненного пессимизма и не менее болезненного оптимизма – такая идея не могла прийти в хорошую голову. Все это, несомненно, завершилось бы огромной коллективной бедою, если бы не более мощный инстинкт, перебивший все остальное. Это был инстинкт собственника в его высшем, самом чистом проявлении: инстинкт халявы.

Собственность в Переделкино люди получали медленно, постепенно, но неотвратимо. Сначала это был просто «дом номер пять». Потом – «пятый дом, где Сартаковы». И, наконец, без всяких цифр и очень просто: дом Сартаковых.

Кто такие Сартаковы – даже не спрашивайте. Знающие и так знают, незнающим оно ни к чему. Самые золотые перья отечественной словесности, подпартийные летописцы, плешивые комсомольцы и окологэбэшные литературоведы со вставными ядовитыми зубами составили костяк переделкинского самоуправления. Еще Чубайс был милым младенцем, а не заклятым врагом трудового народа, еще на все заводы и фабрики страны существовал один-единственный ваучер, которым безраздельно владел Госплан, а литературные функционеры уже ловко и жестко пилили якобы общее Переделкино. Так что к моменту, когда появились ваучеры, осталось просто приватизировать уже свершившееся. На смену тем, кто своими суетливыми «Блокадами» и невыносимыми «Сибирями» снискал тихую ненависть школьников, пришло их ушлое потомство – без поэм и романов, но с четким осознанием своих наследственных прав. Оно сегодня и вопит от имени легитимных старожилов сталинского литературного рая.

Но в стране слишком много зубастых особей, чтобы мемориально цацкаться с изнеженными наследниками некогда грозных тигров, гиен, шакалов и кобр. Новые хищники рвут на части трепещущее тело литературного заповедника, жадно хватая на лету куски оторванной плоти.

Ну, а что дальше? Выражаясь с поэтической высокопарностью, перо мое в тоске и тревоге застыло над бумагой. Честное слово, я ума не приложу, что в Переделкино верно, а что – нет. У нас не было простого, спокойного и честного расставания с коммунистическим прошлым. «Мы поименно вспомним тех, кто поднял руку», – так Александр Галич грозил в своей знаменитой песне гонителям Бориса Леонидовича Пастернака. Из этого ничего не вышло. «Те, кто поднял руку» – это и есть костяк собственников Переделкино. Оставить им в награду за мерзости отцов еще и землицу ценою в миллионы баксов? Не жирно ли?

Но и другая, внелитературная сторона, далека от поучительной беллетристики. Можно не науськивать на Переделкино олигархов-девелоперов с их вонючими, лязгающими экскаваторами. Эти и так вмиг подшустрят. Им плевать, кто там сочинял многотомную «Сибирь» и о чем шумела ныне всеми забытая «Белая береза» лауреата всех премий М. Бубеннова. Девелоперы выгонят всех, заплатят за гектар по рублю, за год десять раз перепродадут и получат свои привычные пять тысяч процентов маржи. Тоже не красиво.

Ну тогда, может, вернуть государству? Где что взяли, там то и положили? Государство, понятно, все там быстро сметет. Потом там все зарастет осокой. Потом возникнет болото, которое у государства не станет денег осушить. Потом приедет национальный лидер и устроит в Переделкино Пикалево. Портом вместо своры девелоперов появится один любимый разведчик-олигарх.

Остается последнее средство: выборочный подход. Вдумчивый. Индивидуальный. Коллективный. От нынешних обладателей – наследники «Сибири». От олигархов – девелоперы. От национального лидера – те, кто молча стоял за спиною лидера в Пикалево. В результате снесут под застройку всего два дома. Дом Бориса Пастернака. Ну и, ясен пень, дом Булата Окуджавы.