Что осталось России после стабилизации

Очередное падение цен на нефть, нервозность банкиров выпрашивающих очередные триллионы рублей у правительства и одновременно пытающихся всеми силами привлечь вклады граждан, обещая нереально высокие проценты, продолжающееся снижение производства и неубедительно-оптимистические заявления высокого начальства - все это доказывает, что очередная волна кризиса не за горами.

Стабилизация, наступившая к концу зимы, не могла не быть временной. Хуже того, она принесла больше вреда, чем пользы, ибо ненадолго \"заморозив\" ситуацию, усугубила ее. Суть политики стабилизации состояла в том, чтобы вбрасывая в экономику миллиарды долларов, рублей, юаней и евро, сбить остроту кризиса, ничего не меняя на структурном уровне. Иными словами, речь идет о сугубо консервативном подходе, нацеленном на то, чтобы не отказываться от тех правил, институтов и подходов, которые как раз и порождают кризис. Не удивительно, что на самом деле противоречия воспроизводятся, и чем больше вбрасывается в экономику денег, тем в большем масштабе.

Закачав 6 триллионов долларов на счета крупнейших корпораций, правительства Соединенных Штатов, России и, отчасти, Китая обеспечили бесплатное финансирование очередного раунда биржевых спекуляций, в результате чего цена на нефть и некоторые другие ресурсы поползла вверх. Российскому правительству это могло показаться хорошей новостью, но на самом деле это была новость не просто плохая, а катастрофическая. Ибо рост цен на топливо и сырье в условиях кризиса, когда спрос и без того минимален, производство падает и потребление снижается, означает, самое настоящее удушение экономики. Антикризисная политика ведет к усугублению кризиса и сама по себе становится важнейшим фактором его затягивания.

На протяжении прошедшего десятилетия спекулятивная игра финансового капитала обескровливала мировую промышленность, которая могла развиваться лишь за счет крайне дешевой рабочей силы. Инвестиции в серьезное технологическое обновление становились дорогими, рискованными и невыгодными, когда наиболее простой и дешевой перспективой становилась эксплуатация полу-рабского труда в Азии. Разрушение производства в \"старых индустриальных странах\", включая Россию и Украину, в конечном счете вело и к снижению заработных плат и потребительского спроса, который надо было поддерживать с помощью кредитов. В свою очередь агрессивное кредитование экономики требовало накопления капитала в финансовом секторе. Это происходило за счет спекулятивной игры, строительства всевозможных пирамид, которые, в свою очередь, строились за счет отвлечения ресурсов из \"реального сектора\". Возникал порочный круг.

Выход из кризиса зависит не от времени, а от системных изменений. В противном случае, самое лучшее, на что можно рассчитывать, это на затяжную депрессию после длительного спада (как бы ни был глубок кризис, падение не может продолжаться бесконечно). Совершенно понятно, что вопрос стоит о масштабном перераспределении ресурсов между экономическими секторами и между социальными классами, о том новом соотношении сил между трудом и капиталом и радикальном изменении не как хозяйственных, так и социальных структур, включая и вопросы собственности. Раздача денег банкирам не поможет их обедневшим клиентам найти деньги на выплату задолженности по кредитам, субсидии крупным компаниям не оживят спрос на их продукцию, особенно если главная цель государственной помощи - покрыть долги предприятий перед банками и друг другом.

Сколько бы заклинаний о \"свободном рынке\" и вреде протекционизма ни произносили сегодня должностные лица всех стран, все равно двигаться они будут в направлении противоположном своим декларациям, ибо другого пути у них все равно нет. Только двигаться будут нехотя, непоследовательно, совершая нелепые зигзаги, получая удары и подтверждая известную истину, что знающего история ведет, а незнающего тащит.

Впрочем, дело не только в недостатке знания. Дело в структуре господствующих интересов. Преодоление кризиса означает неизбежное изменение этой структуры. Причем не только \"в верхах\", но и в \"низах\".

Что касается верхов общества, то некоторое понимание проблемы существует. Но чем больше проблема осознается, тем меньше готовности и желания ее решать. Представьте себе организм, внутри которого собрался совет, состоящий из живущих там вирусов, бактерий, микробов и желудочных паразитов. Все они дружно констатируют, что организм тяжело болен и может погибнуть. Но почему-то радикальных мер для оздоровления найти не могут. Ибо любое серьезное лечение обернулось бы исчезновением их самих. Или, хотя бы значительной их части.

Данная аналогия, вероятно, в равной степени может быть применена сегодня ко всем странам. Или по крайней мере, к большинству. Ситуация, которая наблюдается в низах общества, у нас в России куда более специфична. Перефразируя знаменитое высказывание Ленина, можно констатировать, что хотя верхи уже не могут управлять по-старому, низы во что бы то ни стало хотят продолжать жить по-старому. Другое дело, что уже не могут. И в этом как раз состоит драма реального (а не вымышленного или вычитанного из старых книг) социального конфликта в России начала XXI века.

Либеральная оппозиция и ее вассалы из числа ультралевых дружно верили, будто кризис обернется немедленным возмущением против власти. Социальный протест действительно разворачивается, но он направлен совершенно на другие цели. Люди не требуют отставки правительства, поскольку это никакого отношения к их проблемам не имеет, и иметь не может. Они требуют от правительства решения своих конкретных проблем, спасения умирающих провинциальных городов, сохранения рабочих мест и обеспечения своевременной выплаты зарплат. В этом плане оппозиция никакого решения предложить не может, да и не пытается, а потому оказывается в условиях кризиса \"вне игры\" даже в большей степени, чем раньше. Прежде можно было ссылаться на апатию масс. Сегодня массы приходят в движение, но совершенно не там, и не так, как планировали стратеги либерального лагеря.

Другое дело, что для власти это утешение небольшое. От того, что бунты в Пикалево или на Алтае не сопровождаются антиправительственными лозунгами, проблемы менее серьезными не становятся. Выявить подстрекателей невозможно, ибо их нет. Бунтовщики являются классическими верноподданными, они не хотят свергнуть премьер-министра, они хотят его видеть и с ним разговаривать. Только премьер-министр, не разорвавшись на части, не может появиться всюду и решать любые мелкие проблемы, касающиеся горячей воды, долгов по зарплате и закрытия заводов, о существовании которых он вчера еще не имел ни малейшего понятия. Справиться с нарастающим кризисом можно лишь системными решениями. Например, проведя национализацию и начав заново отстраивать структуру общественного сектора (сама по себе передача заводов в госсобственность ничего не решит, она лишь создаст возможность и необходимость выработки новых решений). Но тут мы возвращаемся к описанной выше сцене с консилиумом микробов. Перемены не могут быть реализованы, если верхи не готовы заплатить за это соответствующую цену. А цена может оказаться более чем дорогой.

В такой ситуации разногласия неизбежны. То, что покажется приемлемым для одних, будет оценено другими как недопустимое. Противостояние внутри власти по вопросу о необходимых антикризисных мерах, степени их радикализма и способах их реализации значит сегодня гораздо больше, чем бесконечные и однообразные дебаты между националистами и либералами о цивилизаторской миссии Запада и сущности русской души.

Политическим последствием кризиса для России будет не рост оппозиционных настроений, не массовое возмущение против власти, не усиление оппозиции и даже не очередной сдвиг в общественном мнении (хотя последнее куда более вероятно). Главным итогом будет сначала подспудный, а потом и открытый кризис верхов.

И если говорить откровенно, такой ход событий вполне соответствует традициям российской истории. Только не надо забывать, что если кризис верхов становится серьезным, рано или поздно в него вовлекается все остальное общество...