Передовые ребята

Подросткам, 2100 лет тому назад занимавшимся спортом в иерусалимском гимнасии , хирургически устраняли следы обрезания: иначе их не допустили бы к состязаниям. В эллинистической империи, завоевавшей Иудею, спорт имел сакральный статус: через спорт можно было стать важной персоной и прослыть передовым: а спортом, естественно, всегда занимались нагишом. Как легко себе представить, в античности такие операции на гениталиях были мучительными, а не исключено, что и смертельными. Но мальчикам не хотелось упускать шанс на успех.

Этот занимательный факт я узнала в седьмом классе от учителя еврейской школы, который растолковывал мне и моим половозрелым одноклассникам историю Хануки: как эллинистическая тирания укрепилась в Древней Иудее при содействии примкнувших к ней евреев. Мне показалось, что этот учитель чересчур возбужденно говорил с подростками о пенисах, и я заподозрила, что он все выдумал. Дома я взяла с родительской книжной полки пыльную книгу — первый том «Истории евреев» Генриха Греца. И выяснила: это чистая правда, а еще — что случались вещи и похуже.

Грец языком ученых XIX века сообщал: мальчики подвергались «болезненной операции», «чтобы скрыть свою принадлежность к иудеям». Но затем немедля переключился на «неразборчивого в средствах» еврея по имени Менелай, чья история даже гнуснее. Менелай — а он был местный воротила и жаждал подольститься к новому режиму — предложил тирану Антиоху 300 золотых талантов взамен на назначение первосвященником Иерусалимского храма. Антиох согласился, но имелась одна маленькая загвоздка — 300 золотых талантов у Менелая не нашлось. Проблему он решил, похитив из Храма священные золотые сосуды и отдав их Антиоху в счет оплаты. Когда соплеменники‑евреи возмутились и восстали против Менелая, тот заявил Антиоху, что на самом деле эти евреи работают на египтян, недругов Антиоха.

Гнусность, что и говорить, но Менелай на этом не остановился. Как пишет Грец, Менелай, чтобы скрыть свое преступление, не только облыжно обвинил евреев в государственной измене, но и «возвел напраслину на иудаизм; сказал, что Закон Моисея исполнен ненависти к человечеству, поскольку запрещает евреям разделять трапезы с людьми других народов и проявлять хоть толику доброты к чужестранцам». В ответ на такую угрозу Антиох ввел в Иерусалим армию, захватил Храм и устроил массовую резню евреев. Спустя некоторое время после этого появились Маккавеи. Вот та часть истории, которую мы слышим обычно.

Дурацкий анекдот о том, почему мы отмечаем еврейские праздники («нас пытались уничтожить, но не смогли, так давайте пировать»), затушевывает колоссальную разницу между двумя праздниками, демонстрирующую совершенно разные варианты антисемитизма, — разницу между Пуримом и Ханукой. Сегодня эта разница актуальна как никогда, поскольку во всем мире на евреев обрушилась нарастающая волна антисемитизма, механизмы которого иногда просты, а иногда совершенно непостижимы. Ломая голову над этими странностями, я обнаруживаю, что возвращаюсь к запыленным старым книгам.

История Пурима, дошедшая до нас из Древней Персии, отлично вписывается в понимание «предубеждений» на уровне седьмого класса: злодей замечает, что евреи — Другие и, следовательно, отравляют «кровь и почву» , а потому решает избавиться от них. Нечто похожее мы теперь считаем правым антисемитизмом — и именно эту разновидность антисемитизма научили распознавать американских евреев: ведь многие из нас — потомки тех, кто выжил при погромах в Российской империи или в Холокост.

Антисемитизм «ханукальный» — а он может поднять голову как на правом, так и на левом фланге — совсем другое дело. Он не требует убийств или изгнания евреев — по крайней мере, не требует поначалу. Вместо этого он требует уничтожения еврейской цивилизации. Для этого процесса требуются не убитые евреи, а евреи, готовые поступиться любым конкретным аспектом еврейской цивилизации, который слывет отсталым.

Разумеется, иудаизм был отсталым всегда, даже когда возник как единственный на планете монотеизм с властным и незримым — вот ведь скукотища! — Б‑гом. Отсталость — более или менее фирменная черта иудаизма: именно поэтому передовые люди находят его столь опасным, и именно поэтому успех ханукального антисемитизма невозможен без тех евреев, которые готовы гнаться за последней модой. При Антиохе этой разновидности антисемитизма нужны были мальчики, добровольно подвергавшиеся болезненным операциям на гениталиях; и требовались они, чтобы доказать: мол, проблема не в евреях, а лишь в варварском характере еврейского закона. В советское время этой разновидности антисемитизма нужны были гордые интернационалисты, чтобы доказать: мол, проблема не в евреях, а лишь в мерзком шовинизме национальной идентичности евреев — включая то, что мы теперь называем сионизмом.

Вообще‑то советская власть всех перещеголяла. В 1918 году она создала целое ответвление своих правительственных структур исключительно для передовых евреев, чья (оплачиваемая) работа — да, за нее им еще и платили — состояла в гонениях на евреев «отсталых». Это ответвление называлось «Евсекция», и в ее недолгой и кровавой жизни можно найти зародыш нынешнего, якобы новаторского явления — евреев, которые, само собой, ни в коей мере не антисемиты (разве они могут быть антисемитами? они же евреи!), а просто антисионисты. Евсекция, будучи не антисемитской, а просто антисионистской, умудрилась подвергнуть гонениям, пересажать, подвергнуть пыткам и убить тысячи евреев — и все это продолжалось, пока репрессии не обрушились уже на ее руководство.

«Член ОЗЕТ! Помоги превратить еврейских трудящихся в активных строителей социалистического общества». 1932. Пропагандистский плакат Общества землеустройства еврейских трудящихся (ОЗЕТ)Архив семьи Блаватник

Антисемитизм в стиле Евсекции, он же ханукальный антисемитизм, всегда обещает евреям своего рода дворянство, предлагая шанс очиститься от всего, что окружающие почему‑то находит отталкивающим. Еврейские черты, считающиеся мерзкими, в каждой стране и в каждую эпоху разные, но они неизменно идут вразрез с теми конкретными ценностями, которые культура окружающих полагает «общечеловеческими».

Причина очевидна: на деле в этих конкретных ценностях нет ничего «общечеловеческого», а «общечеловеческая» в них разве что неуверенность в себе, свойственная обществам, которые надеются внедрить их. Не все полагают, что тот, кто занимается спортом нагишом, проживет свою жизнь не зря; не все верят, что Иисус — сын Божий; не все разделяют мнение, что родимые пятна мира излечит авторитарная плановая экономика; не все думают, что разрыв связей с твоей древней исторической родиной — свидетельство твоей добродетели. Особость евреев высвечивает высокомерие лицемерных лидеров общества, их крайнюю неуверенность в себе, их бесконечный страх перед любым предположением, что можно жить и по‑другому. Тогда эти неуверенные в себе лидеры заручаются помощью евреев, обещая им этакий значок «Отличника общечеловеческой добродетели». Поскольку иудаизм по самой своей природе не рвется в передовые, евреи, готовые играть по таким правилам, всегда найдутся.

Для меня, специалиста по идишской литературе, Евсекция стала зловещим пояснением к исследуемым темам. Но подробности ее истории открылись мне лишь недавно, почти так же, как в седьмом классе открылась биография Менелая: тоже в старой запыленной книге — изданном в 1972‑м труде историка Цви Гительмана под, казалось бы, занудным названием «Еврейские национальные чувства и советская политика: еврейские секции ВКП(б), 1917–1930».

Это история Евсекции, и изложенные в ней сухим научным языком события ни в какие ворота не лезут.

«Религия — враг трудящихся всех национальностей!» . Плакат. 1929–1931. Архив семьи Блаватник

Официальной целью Евсекции было распространение коммунистической идеологии в России среди широких еврейских масс — в среде, где в 1917 году большевиков было раз‑два и обчелся. В России еврейские революционеры были преимущественно бундовцами (социалистами), меньшевиками или троцкистами — а Ленина, вышедшего победителем, не поддерживали. Что до еврейских масс, то большинство составляли говорившие на идише жители небольших городков, во многих случаях разрушенных во время Первой мировой войны. Такие люди представляли собой доведенный до отчаяния пролетариат — самую подходящую для коммунистов аудиторию, но, чтобы обратить их в свою веру, компартии требовались люди, вхожие в эту среду и владеющие идишем.

Первое время среди большевиков было так мало евреев, что работу над идишскими агитками партия поневоле поручила двум норвежским евреям, обложившимся словарями. Но Гражданская война 1918–1920 годов в России лишила более 70% евреев всех источников регулярного дохода, а погромы в тот же период оборвали жизнь более 50 тыс. евреев, — большевизм же предлагал, по крайней мере, постоянную работу в госструктурах.

Некоторые евреи, вступившие в ряды большевиков, были искренними идеалистами. Другие после крайне жестокого антисемитского насилия на Гражданской войне, возможно, подсознательно следовали классической стратегии «придворных евреев», налаживая связи с режимом, чтобы тем самым обезопасить общину — и самих себя. Третьи, сознавая, что к большевизму община пришла запоздало, хотели, возможно, показать себя такими пламенными коммунистами, что остальные однопартийцы не шли с ними ни в какое сравнение. Так или иначе, как сказано в книге Гительмана, «за задачу по уничтожению старого порядка евсекции взялись с рвением, которое невозможно объяснить только большевистским энтузиазмом».

Старый порядок они и впрямь уничтожили. Вначале Евсекция закрыла кеилы — традиционные еврейские общинные организации в больших и малых городах России — упразднив их официально. Когда это не сработало, здания кеил сожгли. Российские евреи тогда списали этот раж на нетерпимое отношение нового режима к религии; как‑никак церкви и мечети тоже частенько становились мишенью нападок.

«Никому не позволим сорвать пятилетний план!». Плакат. 1931Архив семьи Блаватник

Но в 1919 году Евсекция на своей ежегодной конференции постановила, что закрыть традиционные еврейские институты еще недостаточно. Теперь она считала своей миссией подавление любой сионистской деятельности — от политических организаций до спортивных клубов. Причем Евсекция времени зря не теряла. Спустя несколько недель после конференции она успешно провела обыски в помещениях всех сионистских ассоциаций на Украине и арестовала всех их руководителей. В других регионах СССР арестовали еще тысячи человек.

Следующим шагом Евсекции стало уничтожение иврита в СССР; этого она добилась, закрыв все школы с преподаванием иврита, кому бы те ни подчинялись, а также притесняя тех, кто творил на иврите, — таких, как выдающийся поэт Хаим‑Нахман Бялик и знаменитые актеры театра «Габима»: все они бежали в Палестину. Труппа «Габимы» сбежала во время зарубежных гастролей; Бялик и другие крупные ивритские писатели получили разрешение на выезд по ходатайству друга Бялика — писателя Максима Горького.

Эту антиивритскую стратегию разработал лидер Евсекции Мойше Литваков, сам в прошлом ивритский писатель и сионист, когда‑то владелец знаменитой гигантской библиотеки ивритских книг. Литваков также был редактором газеты «Эмес», своего рода идишской версии «Правды», в ней часто печатались истории о раввинах, якобы совершавших преступления сексуального характера. В конце концов Литваков пожаловался, что «Эмес» «чересчур еврейская».

Евсекция создала новые еврейские школы, где преподавали на советизированном идише с прямо‑таки антисемитской орфографией: многие идишские слова ивритского происхождения писали иначе, с тем чтобы утаить их древние истоки. Школы — а их учебная программа включала и промывание мозгов россказнями о пагубности сионизма — возглавляла одна из руководительниц Евсекции Эстер Фрумкина .

Фрумкина — а она, внучка раввина и дочь знатока Торы, одно время была женой раввина — приложила руку к закрытию последних уцелевших в СССР раввинистических училищ. Когда оказалось, что для обращения еврейских масс в коммунистическую веру всего вышеперечисленного недостаточно, Евсекция даже стала устраивать в дни Великих праздников показательные суды, где костюмированные «свидетели» разоблачали иудаизм и сионизм. Одно такое разбирательство устроили в зале, где когда‑то — и десяти лет с тех пор не прошло — судили жертву последнего в царской России кровавого навета Менделя Бейлиса, обвиненного в убийстве христианского ребенка и использовании его крови для изготовления мацы.

Мария (Эстер) Фрумкина. 1926Википедия

Американским евреям — а им памятны рассказы дедушек и бабушек о гонениях, схожих с историей Пурима, — этот перечень издевательств может показаться скучноватым — пока мы не учтем: все это творили евреи. Руководители Евсекции скрупулезно следили за тем, чтобы эта лавина враждебности исходила только от евреев — а то еще, неровен час, кто‑то ошибочно заподозрил бы новый режим в антисемитизме. Нет‑нет, все обстояло наоборот: неослабно проводя в жизнь эту кампанию, преследовали сугубо благие намерения — освободить евреев от их худших недостатков. Евреи из Евсекции сами себя видели куда более истовыми евреями, чем те, кого они беспощадно травили.

Современный еврейский язык. Методическая разработка для заочников 1‑го курса. Москва, Государственный педагогический институт им. Бубнова. 1933–1934.Музей истории евреев в России

В книге Гительмана не рассказывается о том, какой страшный конец ждал большинство руководителей Евсекции: в 1972 году об этом знали мало, кроме того факта, что их «репрессировали». Однако примерно двадцать пять лет назад, когда открыли советские архивы, всплыли ужасающие подробности их судеб: кто погиб от пули, кто в сибирском трудовом лагере, кто от пыток, кто из‑за отсутствия инсулина в тюремной больнице. В те времена один мой преподаватель идиша, размышляя о недолгом триумфе Евсекции, гадал вслух, какие мысли посещали людей типа Литвакова и Фрумкиной, когда они томились в тюрьме или мучились в ГУЛАГе до самой смерти. Испытывали ли они угрызения совести? Осознали ли они всю колоссальность своих преступлений?

Вопросы дельные, но теперь у меня напрашивается еще один вопрос. Когда в седьмом классе учитель еврейской школы рассказал мне о мальчиках из гимнасиев Иудеи, я недоумевала: как можно пойти на такое? Но теперь, когда я рассматриваю этих мальчиков в одном ряду с репрессированными лидерами Евсекции и многими другими, сделавшими похожий выбор, меня преследует другой вопрос: обрели ли они когда‑либо, прожив всю жизнь в муках, вожделенную цельность?