Двадцать лет спустя: судьба президента

Такого единодушия среди знакомых по поводу моего, с позволения сказать, публицистического творчества я раньше не встречал. Осудили меня практически все, кто хоть что-нибудь вообще сказал мне по поводу предыдущей колонки. Причем, что показалось мне любопытным, они основывались на различных, порой прямо противоположных, позициях. Одни говорили, что рассуждать о каких-то там сигналах преемника с более чем сомнительной легитимностью есть в принципе занятие недостойное, в лучшем случае – пустопорожнее. Другие (среди тех, с кем я общаюсь, пожалуй, меньшинство) пеняли мне на то, что либералам во власти и так тяжело, а в противостоянии с силовиками из тех же мест – в особенности, а тут еще я и мне подобные вместо того, чтобы как-то поддержать, ерничаем.

В какой-то момент я вдруг почувствовал, что что-то такое я уже когда-то слышал. И даже центральный персонаж был чем-то похож на Медведева. Звали его Михаил Сергеевич Горбачев. Конечно, любая аналогия условна, и жестких параллелей проводить нельзя. Отличия по ряду параметров очень велики, а порой, хуже того, параметры вовсе неизвестны. Например, Горбачев в силу объективных причин, став главным, не имел не только обязательств, но и каких бы то ни было отношений со своим предшественником, а Медведев имеет, и совершенно неизвестно, какие именно. Можно вспомнить многочисленные утверждения о том, что в путинской системе власти все назначения на сколько-нибудь заметные посты бывают возможны только при наличии компромата на назначаемого. Я даже не берусь представить, какой должен быть компромат на Медведева, если, конечно, назначение преемника осуществлялось с учетом этого правила. Но если оставить домыслы в стороне, то политически положение нынешнего президента России похоже на положение первого и последнего президента СССР.

Сомнительная легитимность, ограниченность властных возможностей вследствие политической инородности и отсутствия обязательств перед де-юре первым лицом у многих, а то и у большинства высших руководителей государства, сложные экономические обстоятельства, проблемы во взаимоотношениях с соседями – разве всех этих и многих других обстоятельств недостаточно для вывода о сильной схожести положений двух президентов? И, конечно, крайне важно, что усиливать позицию Медведев может тоже, только опираясь на усиление либеральной тенденции – противоположная прочно занята. И вот здесь-то и возникает, пожалуй, самый важный вопрос – насколько нынешний обитатель Кремля может и (sic!) хочет эту тенденцию развивать, насколько он готов рисковать и идти на конфликты и ради повышения собственной политической капитализации, и, хотя в это и очень трудно поверить, ради практической демонстрации того, что свобода лучше несвободы. Если кто-то знает ответ на этот вопрос, то только сам Медведев.

Да и то неизвестно, знает ли, а если знает, то правильный ли это ответ.

Пытаться отгадать президентское знание – задача, посильная разве что гению масштаба Вольфа Мессинга. Все остальные могут это делать с тем же успехом, что и строить версии в духе альтернативной истории о том, как сложилась бы судьба Горбачева на посту генсека при живом Андропове. Мне сигналов Медведева недостаточно и, судя по всему, не только мне, а мысли я угадывать не умею. Сигналы Горбачева были, вроде бы, отчетливее, они даже сочетались с реальными делами, но ведь и этого оказалось мало. Стулья, на которых пытался усидеть Михаил Сергеевич, разъехались под ним неконтролируемым образом и гораздо быстрее, чем он мог себе представить. Тем не менее и однако – Горбачев вошел в историю как великий реформатор.

Причем то, что вошел именно в этом качестве, не только справедливо, но и хорошо. Хорошо для него, так как я не думаю, что, если бы Горбачев пытался ничего не менять, то сохранил бы и кресло, и страну. Он был не только деятельнее, но и прозорливее Хоннекера и Чаушеску, думаю, что он, скорее, чувствовал, чем осознавал вынужденность реформ, в т.ч. поэтому они и были недостаточными, но вовсе не были менее вынужденными.

Еще раз – что думает и чувствует Медведев, я не знаю. Впрочем, хотя это и важно, но вовсе не единственно важно, а раз узнать все равно нельзя, то следует заниматься другими важными делами. В конце концов, ДАМ уже не ребенок и пусть сам определяется. А то ведь не только в его обстоятельствах просматривается аналогия с концом 80-х – самым началом 90-х.

Мне представляется, что базово правильный вектор развития нашей страны был в основном размыт, а затем и утрачен после августа 91-го. Последующие восемнадцать лет, к сожалению, были все ускоряющимся движением в неправильную сторону. Каждый последующий выбор был все более и более неточным, а, начиная с какого-то момента, все более ошибочным. В сугубо исторически-абстрактном смысле нам необходимо вернуться в сентябрь 91-го и попытаться найти новые ответы на те вопросы, на которые тогда ответили неверно или, может быть, которых вовсе не заметили.

Как это сделать – главный, с моей точки зрения, вопрос любой сегодняшней оппозиции, хоть демократической, хоть левой, хоть патриотической и, конечно, объединенной, потому что противостоящие режиму заинтересованы в праве и желании граждан самим решать судьбу своей страны в рамках реальных демократических процедур – а эти вещи тогда как раз и были. Насколько это возможно в России без тотального товарного и, особенно, продуктового дефицита, мы вскоре узнаем, потому что, подозреваю, без изменения общественно-политической ситуации этот дефицит не замедлит случиться.