Дух путинской России

На переломе эпох всегда происходит одна любопытная вещь: личные психологические черты главного деятеля этой эпохи, строй его личности как бы преобразуются в политическую реальность и потом уже отделяются от него, превращаясь в «стиль эпохи», «воздух эпохи». Так не было с Ельциным - когда он ушел, «ельцинское время» закончилось - но так случилось с Путиным, уход которого с поста президента ничего не поменял в стиле нашего времени, оно осталось таким же, как было.

Личные черты Ельцина не превратились в отдельную от него политическую реальность, потому что его эпоха не была еще фактически «новой», «переломной» - это было не столько постсоветское время, сколько конец советского периода. Несущие конструкции советского строя еще рушились, время как будто взбаламутилось, взболталось до дна. Отчасти это выглядело как возвращение недоигранных мотивов начала ХХ века, оборванных после революции, отчасти как попытка расквитаться с недавним прошлым, через резкую с ним полемику. Мы все были еще слишком большим количеством нитей связаны с нашим советским прошлым, чтобы задавать линии какой-то новой политики; ельцинское время выглядит скорее как повторение чего-то «давно прошедшего», периода от 1905 до 1917 года, только «с другой стороны», с уже преодоленным коммунизмом.

Вся эта пыль осела к 2000 году. Удивительным образом ХХ век, начавшийся то ли в 1905, то ли в 1914, то ли в 1917 году, закончился очень точно и в полном соответствии с календарем. Новое время очень отличалось «на вкус и на ощупь» от старого, и чем дальше уходит в прошлое этот момент, тем больше он начинает казаться «самой реальностью», чем-то таким, что по-другому и не может быть. Между тем только часть характерных черт новой эпохи была обусловлена «велением времени», другая носит случайный характер и могла бы быть совершенно другой, если бы были другими индивидуальные черты Владимира Путина. Интересно было бы отделить одно от другого.

Путинский стиль - это что-то очень целостное и органичное, какой в принципе не может быть эпоха, всегда сплетающаяся из огромного количества нитей. Когда мы задумываемся об этом стиле, нам в первую очередь бросается в глаза такая характерная «непрозрачность», темная и мутная атмосфера, как будто все правительство страны, вся властная верхушка состоит из одних серых кардиналов.

Не было никаких объективных причин к установлению такого стиля, в других государствах на переломе двух веков не наблюдалось ничего подобного. Даже в тех странах, в которых государственные лидеры откровенно подражали Путину, как например, в Италии, внутренняя политика осталась той же. Эта «мутность» не имеет отношения к демократии, она может наблюдаться как в демократических государствах, так и недемократических - это специфическая черта самого Путина, находящая глубокие основания в его психологии.

Сейчас, с переездом Путина из Кремля в Белый дом, часть этой «конспирации» повыветрилась и подрастрепалась, что вообще неизбежно при переноске чемоданов с одного места на другое. Но еще несколько лет назад эта атмосфера во власти была классической и законченной, в своем роде совершенной. Мы почти перестали ее видеть, когда к ней привыкли, и сейчас нужно специальное сравнение с 90-ми, чтобы восстановить эту «оптику».

Установление такой атмосферы - было первое, что сделал Путин, когда он начал решать первую и главную проблему, которая перед ним стояла - умиротворение Чечни. Он обрубил все информационные «входы и выходы» вокруг нее, так что мы могли только гадать, что там происходит. Это было ново и необычно. Война велась в полном информационном вакууме, так что не было никакой возможности для информационной и идеологической игры вокруг нее. Во многом это было оправданно, потому что первую такую информационную войну мы проиграли, но нетривиальным было желание Путина не «переиграть» ее, а полностью остановить - при том, что «реальная» война велась очень активно.

Предыдущая информационная война велась, естественно, не в Грозном, а в Москве, и это «первое движение» Путина неизбежно приняло не «локально чеченский», а «глобально российский» характер, оно начало воздействовать на всю политику в России. Умиротворение Чечни было в этом смысле даже не войной, а эффектной спецоперацией (для которых вообще абсолютно необходим режим секретности), и вслед за этой первой спецоперацией последовали другие. Путин устанавливал контроль над одним, потом другим федеральным телеканалом, и это делалось почти так же, как фактически выигранная к тому времени чеченская война, на вид эти действия были почти неотличимы. Каналы никуда не девались, и Чечня, слава Богу, никуда не делась: но вокруг них и внутри них внезапно происходила такая глубокая информационная «заморозка», с почти полной остановкой всех «информационных процессов». Путин достигал этого разными средствами, у него для этого была разработана целая система мер, которые в совокупности оказывались очень эффективными.

Выиграв обе войны, связанные между собой, «реальную» и «информационную», Путин затем перешел к решению других задач, и почему-то решал их ровно теми же средствами, хотя в этом уже не было вообще-то никакой необходимости. Вокруг Кремля была произведена такая же глубокая информационная заморозка, как вокруг Чечни. Собственно, этот процесс начался раньше, одновременно с разворачиванием самой военной кампании, просто он был поначалу еще не очень заметен.

Целая система власти стала функционировать в этом ключе. Добиться от Кремля какого-то комментария о том, что на самом деле происходит, было так же трудно, как от офицера какого-нибудь военного штаба узнать подробности боевой операции в ходе самой горячей ее фазы. Это не значит, что от нас что-то скрывали - о тех событиях, что уже совершились, нас информировали полно и подробно. Путин сам это делал в серии своих великолепных пресс-конференций, на которых он сыпал цифрами и вообще поражал глубокой осведомленностью обо всех сферах жизни в стране. Но любая попытка узнать о том, что еще происходило, процессах, которые еще «текли», наталкивалась на резкое противодействие, так что скоро эти попытки прекратились. Что там текло, осталось нам неведомым. Непонятно было ничего - какие фигуры являются ключевыми и влиятельными, кроме Путина, какие играют роль статистов - обо всем этом можно было только догадываться, реальных процессов мы не видели.

Трудно понять, в какой степени было оправданным установление такого стиля и такой атмосферы. Для проведения спецоперации он, наверное, идеален, но может ли политика целого государства, да еще такого, как Россия, проводиться в режиме спецоперации?

Путину, конечно, с того времени, когда он еще только устанавливал и укреплял свою власть, понадобилось провести еще множество спецопераций самого разного вида и толка, и этот режим «радиомолчания» по всей стране, раз и навсегда установленный, оказался для него очень удобен. Но в некоторых случаях он не очень удобен для общества, а если и кажется на каком-то этапе удобным, может обернуться большими проблемами на следующем этапе.

Так, избрание Дмитрия Медведева президентом России носило те же самые, очень характерные черты «стиля спецоперации». Неожиданность «хода», быстрота проведения, после того как он уже оказался оглашен и всем известен, сгусток действия при почти полном отсутствии обсуждения этого действия в обществе - эта блестящая молниеносная операция сделала бы честь какому-нибудь маневру в Чечне в горячую пору установления там конституционного порядка. В легитимности Медведева никто не сомневается, но правильным ли было прибегать к этому стилю и в этом случае? Он, безусловно, эффективен, но вообще в мире принято немного другое понимать под «президентскими выборами». Между тем Путин и в этом, можно сказать, щекотливом случае не отступил от своего стиля ни на миллиметр.

Надо сказать, что для начала и даже первой половины 2000-х этот стиль был достаточно органичен. Тогда в обществе возник запрос на «президента-неполитика», и Путин этому запросу соответствовал в точности. Тогда не было жесткой необходимости в диалоге между властью и обществом, наоборот, была потребность в государственном деятеле, который не будет спрашивать, что ему делать, а наоборот, сам нам об этом расскажет. А еще лучше сделает. Путин со своей политикой подходил к этому запросу почти идеально, и во многом именно этим объясняется его устойчивая популярность в те времена. Отсутствие желания разговаривать казалось даже преимуществом, потому что вокруг власти тогда было слишком много желающих поговорить, и заткнуть уши - это было для президента не худшим решением.

Косвенным результатом этого стало почти полное вырождение в стране политики, если понимать под этим словом не «политическую линию» (этого как раз было в избытке), а умение и желание договариваться с разными «центрами силы» и «группами влияния». Нельзя сказать, что этих центров и групп совсем не стало - их просто никто не слушал. Диалог между властью и обществом прекратился, власть сама отлично знала, что ей делать, и не нуждалась ни в каких рекомендациях. На каком-то этапе общество это устраивало - но позднее оно начало от этого уставать.

Путинский стиль не авторитарный - но он какой-то вопиюще «неполитический». Чувствовать себя лишь одной из сил в обществе, выходить на контакт с другими силами, искать с ними компромисс и договариваться, нащупывать баланс интересов - все это для Путина кажется органически невозможным. Это уходит в глубокие черты его личности, сам психологический склад этого человека, но так уж получилось в силу разных обстоятельств, что эту манеру быстро переняли все сверху донизу. Русское общество перестало разговаривать само с собой. Диалог сейчас возможен и на политические темы, и на неполитические темы, но невозможен диалог ни с кем из тех, кто реально осуществляет эту политику. Они могут рассказывать нам о своих планах, но никогда не корректируют эти планы после того, как ознакомятся с нашими пожеланиями. Власть нас слушает, но результаты этого «диалога» всегда оказываются столь плачевными, что лучше бы и не слушала. Она рассказывает нам о своих достижениях, но никогда не спрашивает, понравилось ли нам то, чего удалось достигнуть - предполагается, что понравилось. У нее есть свое видение того, что нужно делать дальше, и сообразовываться в своих дальнейших действиях она будет только с этим видением, и больше ни с чем.

Русское общество устало не от Путина - оно устало от невозможности диалога с властью. Именно в этом мне видится главная претензия общества к Путину - невозможность влиять на события, происходящие в нашей политической реальности, каким бы то ни было образом. Те упреки, которые обычно обращают к Путину - ограничение свободы слова и как будто намертво застрявшие социальные лифты - представляются мне менее значимыми. Свобода слова у нас есть, мы можем высказывать свое мнение достаточно широко - только это мнение ни на что не влияет. Между тем за последние годы «снизу» сформировалось довольно ощутимое давление, потребность в том, чтобы хотя бы на что-то влиять, через механизмы какого бы то ни было рода. Количество сил, уже имеющих желание на что-то тут воздействовать, но не имеющих возможности, начинает превышать какой-то порог, после которого в обществе возникает ощущение, что есть необходимость в переформатировании действующей политической системы.

Путин никогда не реагировал на такое давление снизу «диалоговым образом», и в этом, как ни странно, его сила, потому что любая политика должна быть последовательной. Однако в прошлом году в этом его «политическом поведении» появилось одно исключение, которое все поменяло. Это его уход с поста президента.

Диалог не может быть «половинчатым» - он либо есть, либо его нет. Путин никогда не корректировал свою линию под давлением обстоятельств, разве что в каких-то частных вопросах, и не желал даже обсуждать эту линию, это было то, что не подлежало обсуждению. Но сама эта линия была всегда вполне последовательной и непротиворечивой, и сокращение его собственной власти в нее никак не вписывалось. Соответственно, не предпринималось и никаких действий, которые были бы направлены на сокращение этой власти.

Уход с поста президента, в каком бы виде он ни произошел - это полный разрыв с этой линией. Нет совершенно никакого значения, под давлением каких именно обстоятельств был сделан этот шаг - желание соблюсти букву Конституции, мнение Запада, представления русского общества о необходимости сменяемости власти или что-то еще. Главное, что этот шаг был совершен «в ответ» на что-то внешнее, тогда как раньше Путин ни на что внешнее так не реагировал. Это, может быть, и не «уступка», не «сдача позиций под давлением», но это уже диалог. В политике всегда есть особая «статусность», не в привычном понимании этого слова, а в значении «совокупность действий», и совершение даже одного поступка может привести к переходу из одного статуса в другой при невозможности возвращения обратно. Что ж, если Путин готов разговаривать, собеседники у него найдутся, диалог - это как раз то, чего нам всем не хватает. Первый шаг к дальнейшей трансформации уже сделан, осталось только совершить остальные.