Российское кино вполне может стать конвертируемым

В конце декабря – начале января вышли сразу два отечественных фильма, претендующих на кассовое лидерство в российском прокате 2009 года – «Стиляги» Валерия Тодоровского и «Обитаемый остров» Федора Бондарчука. Первый собрал 14 млн. долларов за 17 дней, второй – 19 млн. за 11 дней. Можно поверить, что на них пойдут и зарубежные зрители: качественные мюзиклы и фантастические боевики относятся к самым популярным в мире жанрам. Интересно, что обе картины объединяет антитоталитарный пафос, который, казалось бы, ушел в прошлое вместе с ХХ веком.

Появление «Стиляг» означает для нашего кино то же, что для нашей музыкальной культуры значило появление «Машины времени» и «Аквариума» – что импортный мелос соединился с нашей ментальностью. Результат налицо – это первый отечественный музыкальный фильм, который не стыдно поставить в домашнюю синематеку рядом с «Шербурскими зонтиками», «Вест-Сайдской историей» и «Чикаго».

Не в пример «Стилягам», у стиляг были предшественники. В России XVI века их называли гоголями, во Франции XVII века – петиметрами, в Англии XVIII века – макарони. Все они отличались от окружающих экстравагантностью своих нарядов, вызывая насмешки, с одной стороны и подражание – с другой. Но только у нас стиляги представляли угрозу для строя: в стране, которая воздвигла между собой и свободным миром «железный занавес», увлечение иностранной культурой было подобно смертельной инфекции. Музыка вызывала тоску по невиданным землям, новые танцы раскрепощали тела, а за этим по принципу «в вольном теле – вольный дух» следовало раскрепощение душ.

Чтобы зрители почувствовали, как это происходило, Тодоровский решился на радикальный шаг – наложил на эпоху 50-х годов ХХ века позднейшие концептуальные шлягеры. Эффект удивительный: когда наутилусовский хит «Скованные одной цепью» исполняется комсомольским собранием и когда в коммунальной квартире Гармаш с гармошкой поет про человека и кошку (группа «Ноль»), от этого перехватывает дыхание. Так же поражает и полнейшая естественность перехода обычного киноповествования в мюзикл, когда резонанс и драйв возникают за несколько мгновений до того, как речь сменяется пением.

Еще одно режиссерское достижение – редкий лаконизм повествовательных сцен. Леонид Ярмольник произносит в картине всего несколько фраз, но за ними – не просто характер, а судьба и эпоха. Маленький шедевр создает на экране и Олег Янковский, так наставляющий сына, что вспоминается знаменитый урок, данный Полонием Лаэрту в «Гамлете».

Столь же новаторским кажется и «Обитаемый остров» – первый в России опыт фантастического «экшна», притом с героем нового типа. С одной стороны, это классический простак с блаженной улыбкой на лице, совершенно не понимающий, куда попал, и думающий, что другой мир устроен в соответствии с его инкубаторскими представлениями. С другой – князь Мышкин и булгаковский Иешуа. С третьей – киносупермен с феноменальной реакцией, крепкими мышцами и волей к победе. Но, в отличие от героев обыкновенных боевиков, которые выходят из последнего кадра такими же, какими вошли в первый, он совершает путь познания и прозрения, причем путь во многом трагический, так как борьба со злом нередко оборачивается еще большим злом.

Эмоциональный накал фильма поддерживается не только энергией экранного движения, но и тем, что это движение управляется мыслью. Свержение саракшского режима, в борьбу с которым вступает Мак, – задача посложнее, чем бой с бандой террористов в «Крепком орешке». Одно дело – уничтожить банду террористов, другое – разрушить систему, которая держится помимо оружия, еще и силой внушения, так что герою противостоят не только олигархи, но и оболваненные ими толпы. А толпы во всем мире орут одно: «Распни его!»: комсомольское собрание распинает выродка-стилягу, а обитатели обитаемого острова травят местных выродков-диссидентов.

Беда в том, что если людей распрограммировать, у многих начинается мучительная ломка, а потом – бегство от свободы, справляться с которым человечество не научилось. Времена травли стиляг едва ли повторятся, а вот попыткам манипулировать общественным сознанием конца пока не предвидится.

Виктор Матизен