Коррупция элит и угроза распада России

Перефразируя известные строки, можно сказать, что «коррупция в России больше, чем коррупция». В отличие от Запада, складывавшегося по парадигме «собственность первична, власть вторична», в России, как, впрочем, и издревле на всех «больших пространствах» Евразии, все обстояло противоположным образом. Экономические отношения не определяли тип государства, но, напротив, определялись ими, и поэтому коррупция чиновников – сверху донизу – не могла не быть «мягко вписана» в право, но всегда подтачивала государственный «базис» (именно так, вопреки Марксу!), который затем под ударами извне или изнутри – а чаще всего это оказывался один и тот же удар – рушился, а затем из хаоса рождалось возобновление цикла. В XVI в. эту проблему понял царь Иоанн Васильевич Грозный и решительным образом сломал схему назначаемых из Москвы чиновников – «кормленщиков» (наместников и волостелей) и заменил ее выборным земским самоуправлением, но при сохранении строгой централизации и концентрации верховной власти в одних руках.

Попыткой повторения этой же «земской и губной реформы» Грозного царя была и «земская реформа» Александра II, также желавшего в том числе покончить с «коррупционными схемами», выстроенными со времен «Алексашки Меншикова». Однако то, что было возможным в XVI в., в условиях «тяглового государства», «одиначества» сословий, единой культуры «верхов» и низов, основанной на древнем, нереформированном Православии, уже в середине ХIХ в. было крайне проблематичным, тем более, что к тому времени российская коррупция уже фактически разделилась на два потока. Первый, менее опасный, «традиционный», условно говоря, «взятки борзыми щенками», разумеется, подпадавшей под ответственность, но не носивший тотально разрушительного характера, и второй, уже тогда представлявший угрозу самому государству, – чиновники, включая высших, входили в прямые связи с создававшимися после тех же самых «великих реформ» коммерческими банками, в том числе иностранными, и по сути становились «агентами влияния» как иностранных государств, так и интенсивно формировавшейся международной финансовой сети, всевластию которой более всего мешала суверенная монархия на одной шестой части суши. В одно кольцо сплеталось высшее чиновничество, отвечавшее за зарубежные концессии, революционное движение и формировавшееся адвокатское сословие, главный носитель либеральной идеологии, занимавшийся юридической защитой революционеров – по сути, революции как таковой, – в судах. Против такой коррупции, соединенной с революцией, «земская гласность» была уже, конечно, бессильна. При этом быстро рушилась изнутри и государственная идеология: например, один из самых крупных, но и один из основных связанных с международным финансовым капиталом, имперских экономистов, граф С.Ю. Витте, подписывал частные письма загадочным псевдонимом «антихрист». Страна прямым путем двигалась к 1917 г.

Однако парадоксальным образом установление советской власти означало не смену «государственной парадигмы», а возобновление традиционного российского цикла, хотя и при формально противоположной идеологии. К середине 30-х г. были, по сути, восстановлены все структурные основы «тяглового строя» Московской Руси – при практически полном восстановлении границ «петербургской империи». И хотя в первые десятилетия советской эпохи (включая войну и десятилетие после нее) было «много всего», но чего не было, так это всеохватывающей коррупции и заведомо отработанных коррупционных схем. Такому положению способствовало и введение после войны обеспечения советского рубля «всеми национальными богатствами СССР», то есть отвязывание его от международной финансовой системы, и строжайший контроль за доходами номенклатуры (при предоставлении ряда льгот, не подлежавших при этом процентному увеличению).

Однако в середине прошлого века положение стало меняться. Развенчание на ХХ съезде КПСС сталинского «военно-аскетического» социализма, опиравшегося с некоторых пор на историко-патриотические аллюзии, привело к доминированию «диалектико-материалистической керигмы» над «мифом» национал-коммунизма. «Железный занавес» был слегка приподнят. В сознание людей стал постепенно внедряться «принцип наслаждения» в самом широком смысле слова – многое из прежде запретного (или загнанного в глухое подполье в буквальном смысле слова, или в смысле «подполья души») уже к концу 50 – началу 60-х стало если не поощряемым, то терпимым. Распространению в обществе гедонизма и моральной терпимости способствовали с размахом организованные под эгидой ЦК КПСС Международные фестивали молодежи и студентов, затем – Московские международные кинофестивали. Советский человек «открыл для себя» «западный образ жизни», что, безусловно, размывало аскетический идеал конца 30 – начала 50-х, так или иначе сплачивавший в том числе и номенклатуру. Быть богатым и благополучным становилось все более и более престижным – в противовес 30–40-м, когда богатства стыдились. Причем если «народные массы» такое развитие событий привело к полному равнодушию по отношению к правящей идеологии, а среди интеллигенции возникали предпосылки будущего диссидентства, то положение номенклатуры было наиболее двусмысленным и даже по-своему драматичным. Именно ей (и особенно ее детям, которых, по большей части ждала работа на «сытом» Западе и двойные оклады в рублях по месту хранения трудовой книжки и в твердой валюте («сертификатах» и «чеках») по месту текущей работы) стали доступны «блага капитализма». Но доступ к ним был гарантирован лишь активным членством в «антикапиталистической» КПСС и жесткой антизападной риторикой «на идеологическом фронте», соединенной с подавлением инакомыслия не только среди иных сословий, но прежде всего среди «своих». Двоемыслие, поразившее правящий слой СССР, подобно злокачественной опухоли, не как проявление страха или конформизма (как это было у интеллигенции), но именно как внутренняя сущность, стало главной причиной внутреннего гниения номенклатуры и ее принципиально отторгнутых от любой травматической инициации детей. Поэтому они по определению и не смогли составить новую аристократию. Оказалось, что здоровье системы после войны держалось на одном человеке, и без него пошло на убыль. Впрочем, это было естественным следствием подмены монархии большевистским «вождизмом».

В 70-е гг. к обогащению номенклатуры за счет «загранкомандировок» добавляется налаживание ее связей с так называемой теневой экономикой. При этом официальные «льготы» – пищевые пайки, лечение, персональные автомобили, госдачи и прочее, вполне, впрочем, аналогичные жалованью среднего служилого сословия Московской Руси XV–XVI вв., – мы не учитываем: они не способствовали накоплению собственности прежде всего потому, что ликвидировались со смертью даже высшего советского чиновника (речь здесь, если пользоваться марксистским определением профессора-диссидента, бывшего работника ЦК КПСС М. Восленского, скорее о «коллективной прибавочной стоимости, присваиваемой классом номенклатуры») и были несоизмеримо малы по сравнению с доходами чиновников постсоветских, не говоря уже о подлинных хозяевах современной РФ. Сама по себе «теневая экономика» была в известном смысле также и неизбежным следствием международной ситуации холодной войны, когда руководство вынуждено было наращивать военно-промышленный комплекс за счет отраслей легкой и пищевой промышленности, что и стало причиной так называемого постоянного дефицита. Растущие потребительские аппетиты уже не только номенклатуры, но и широких городских слоев стали удовлетворяться нелегальными способами. Характерно при этом, что по логике «восточного типа» развития государства причины явления лежали не в собственно экономической, а именно в политико-идеологической области (по крайней мере до «ломки тысячелетней парадигмы» в годы перестройки), и до ХХ съезда КПСС никакой «теневой экономики» в стране не было. По некоторым данным, к началу 80-х гг. обороты «теневой экономики» составляли около 40% финансовых оборотов СССР, и значительная часть номенклатуры, прежде всего партийной, от ЦК до райкомов, оберегали многочисленных теневых дельцов, кстати, уже тогда объединившихся в этнические мафии, и имели от теневой экономики доходы, многократно превышавшие «номенклатурные льготы». Это уже была прямая коррупция, хотя пока еще чисто советского, точнее, позднесоветского, типа.

Идея конвертации власти в собственность стала основой формирования «новой России» как части мировой (по сути – евроатлантической) политико-экономической системы на месте евразийских Российской Империи и СССР. Отказавшаяся от аскезы, инициации и «аристократизации» советская номенклатура, мечтающая о легализации богатств и о «безнаказанном слиянии» с «загнивающим Западом», с неизбежностью пришла сначала к тайному, а затем явному союзу с либеральной интеллигенцией и (что еще страшней и непростительней) с разными зарубежными доброхотами. Позже обманутую интеллигенцию просто выбросили за ненадобностью – «мавр сделал свое дело». Еще позже зарубежные доброхоты «кинули» первого президента и его «семью». Но, так или иначе, дело было сделано – в России наступила эпоха «легальной коррупции».

Следует отметить, что в «структурном» описании «легальной коррупции» последовательно либерально-демократическое и последовательно государственно-историческое направление вполне могут быть едины. Так, в своем докладе «Было ли возможно иное: альтернативы, пройденные и непройденные» на конференции «Россия вчера и сегодня: нереализованный выбор» («Вестник общественного мнения», 2006, №4) Татьяна Ворожейкина говорила: «Приватизация в России не сопровождалась становлением института частной собственности, который функционировал бы по публичным, общепризнанным и единым для всех правилам. Напротив, реальное право собственности в России, надежность положения собственника с самого начала зависели не от эффективности его экономической деятельности, а в первую очередь от близости к власти и характера его отношений с ней». Зависимость экономической деятельности от близости к власти это и есть коррупция, все верно. Но в том-то все и дело, что такой сценарий был абсолютно предопределен, и предполагать, как это делают либералы (в частности, Т. Ворожейкина), что существовала какая-то альтернатива в виде образования снизу независимых от власти структур или демократизации самой власти по крайней мере наивно. Здесь мы вполне разделяем точку зрения Александра Зиновьева о «принципиальной нереформируемости» России. «Предопределение» действительно есть, и это предопределение тысячелетней истории. Единственным выходом может быть внутренняя аскетизация правящего слоя, подорванная в 1956 г., аскетизация, постепенно переходящая в аристократизацию (в подлинном смысле слова, а не в смысле подражания тоже уже разлагавшейся аристократии позднеимперского периода и тем более не в принятии на себя ее титулов).

Однако без стоящей над всеми аскетически и этически ориентированной верховной власти все это абсолютно невозможно. Собственно, власть стоит у нас надо всем, но уж в чем ее нельзя никак заподозрить, так это в аскетической ориентации. Напротив, в подражании исключительно стандартам западного «потребительского общества» – легко можно и нужно. Татьяна Ворожейкина правильно указывает, что «простые силовые решения сложных проблем утвердились в качестве основного способа воздействия власти на общество». Вопрос, однако (для России, разумеется), не в самом факте силовых решений, а в качестве их принимающих и их исполняющих. В этом смысле интуиции власти на грани крушения СССР – о «трудовой дисциплине», «трезвости» и т.д. – были в целом верны, но этого всего было до ничтожности, катастрофически мало... Ужесточение при одновременном утончении правящего слоя («как закалялась сталь») было бы единственным способом преодоления коррупции. Иные способы борьбы с коррупцией, в частности, предлагаемая фондом ИНДЕМ («Информатика для демократии», учрежден в 1997 г., председатель – бывший помощник президента Б.Н. Ельцина Г.А. Сатаров) максимальная «транспарентность» («прозрачность») экономики являются в лучшем случае утопией и способны привести лишь к политической зависимости России от ее пока что более сильных политических и экономических конкурентов.

Следует ли на самом деле объяснять простые вещи, которые многие как раз и не хотят понимать? История страны исчисляется не годами и даже не десятилетиями со дня неких событий или волюнтаристски провозглашенным кем-либо объявлением «нового курса». Это проекция времени на пространство, проявление одной и той же матрицы, меняющее лишь свои внешние формы. Ориентироваться здесь на Соединенные Штаты, «страну без истории», невозможно, даже если поставить себе целью рабское следование американской модели или вхождение в сферу влияния этой страны. Это понимают и в фонде ИНДЕМ – стремятся не понимать, но понимают.

В опубликованном еще в 1998 г. этим фондом аналитическом докладе «Россия и коррупция: кто кого» в числе проблем, порождающих коррупцию в России, названы «неукорененность демократических политических традиций» и «неразвитость правового сознания населения». Это следовало бы уточнить. Дело не в «неразвитости», но в несоответствии складывавшегося тысячелетиями правосознания (доминирования общего над частным, религиозной (а затем идеологической) мотивировки правового поведения, представлений о сакральности власти и земли, предпочтения «правды» праву и т.д.) механически и наспех реципированным принципам евроатлантических правовых систем, и действительно образовавшегося в широких массах «провала правосознания», когда прежнее воспринимается как устаревшее и далекое от жизни, а вмененное – как иноязычная тарабарщина. Именно это и породило абсолютно уникальную ситуацию, отличающую российскую коррупцию (как бы и кто бы ни сравнивал ее с «латиноамериканской» или «нигерийской»): само реципированное право Запада порождает в России коррупцию. Именно об этом, по сути, пишет известный политический аналитик Александр Привалов на официальном сайте Национального антикоррупционного совета Российской Федерации (19.04.2007): «Так, трудно ждать чудес от задуманного внесения в наше законодательство положений, вытекающих из конвенции ООН против коррупции и конвенции Совета Европы об уголовной ответственности за коррупцию. Нет, раз мы присоединились к этим конвенциям, то и законы соответствующим образом менять надо, и специальный орган по борьбе с коррупцией, в них предусмотренный, создавать надо – и хорошо, что это, по-видимому, будет, наконец, сделано (документы готовит Межведомственная рабочая группа, созданная в феврале Путиным). Это нужно не только для порядка, но и потому, например, что в стране, выполнившей все требования этих конвенций, легче истребовать из-за рубежа активы, связанные с коррупционными делами. Но качественных перемен это не даст <…> И это естественно. Международные рецепты нас не вылечат, потому что коррупция в России особая, какой ни в одной серьезной стране уже давно нет: у нас воруют по закону». Александр Привалов утверждает: «Она (коррупция. – В. К.) цветет неприлично пышным цветом не потому, что за нее не расстреливают, и не потому, что нет закона с названием «О коррупции», а потому, что огромное количество законов и подзаконных актов с другими именами имеют вполне конкретную взяткоемкость (порой почти бесконечную), которая в подлунном мире не может остаться нереализованной». Но это неизбежно: «рыночные» законы в стране с тысячелетней «нерыночной» традицией неизбежно обернутся так. И тогда страна попадает в порочный круг: возникает, по словам Привалова, «саркома, которая съедает экономику России, сам институт рыночных отношений (курсив наш. – В. К.), и, в конечном счете, само государство». Это называется автоматический механизм самоуничтожения, подобный тому, как в СССР пытались решать охранительные задачи с помощью изначально разрушительной идеологии марксизма. Так что никуда мы от «совка» не ушли, более того, пали гораздо ниже!

«Коррупция, – пишет на том же сайте НАС РФ О.И. Шкаратан, – превратилась в устойчивую систему отношений между чиновником и бизнесменом. Коррумпированность российских чиновников и криминализация экономики в целом существенно сказывается на распределении доходов в стране. В развитых капиталистических странах вся криминальная сфера дает не более 8–10% от валового продукта. В постсоветской России эта цифра, по данным МВД, достигала не менее 40%. А по отдельным экспертным оценкам, и того выше – около 50–60%. По меткому замечанию М. Делягина, «…в ходе реформ был изобретен качественно новый вид коррупции. Когда нормально стоящий дом, пусть неказистый и неудобный, разрушают. Из обломков сооружают себе виллу, а жильцов дома бросают подыхать на улице, объясняя, что те сами виноваты, якобы они жили в доме, в котором жить нельзя». Сегодня, кстати, когда в той же Москве планируется массовый снос «неперспективных» кварталов с выселением их жителей под застройку «элитным жильем», эти слова приходиться принимать буквально.

Известный публицист Геннадий Водолеев пишет: «Непомерно раздувшееся чиновничество (в сравнении с периодом СССР в пересчете на численность населения РФ число их выросло по данным социологов в 11 раз), одержимое стремлением обогащаться и потреблять все по высшим мировым стандартам, с готовностью позволяет любым «деловым людям» заниматься любым противозаконным, запрещенным «бизнесом», действуя за взятки. Эти совместные усилия предпринимателей и чиновничества в современной российской действительности явились одной из главных причин, спровоцировавших выморочные и деградационные циклы российского населения, создали России репутацию страны, куда можно сбыть любую лежалую, непригодную продукцию, любое очевидное товарное дерьмо. Создало в мировом научном представлении мнение, что население нашей страны является одним большим социальным организмом, на котором одновременно испытываются все социальные и экологические угрозы. Сговорчивое за мзду чиновничество позволяет истреблять реликтовые леса, застраивать природоохранные зоны, заповедники. Регулярные и высокие проплаты всевозможным должностным лицам включаются в виде постоянной статьи в сметы расходов зарубежных и отечественных фирм, корпораций, банков и включаются затем в стоимость производимой продукции и услуг. То есть взимаются опять же с населения, ухудшая его и без того неважное (это мягко сказано. – В. К.) жизнеобезпечение. Что упомянутыми коллективными творцами выморочного процесса целой нации не воспринимаются никак, либо как вполне естественное и допустимое явление». Г. Водолеев делает отсюда крайне жесткий вывод: для борьбы с коррупцией необходимо «карательное ведомство» – он добавляет – «по типу гестапо». При этом оговаривается: «Но на такое решиться нынешняя политическая «элита» никогда не сможет – это расстрельный приговор самим себе».

Но не только поэтому, добавим. Еще и потому, что коррупция будет оставаться для «элиты» одной из «либеральных ценностей». Применительно к России надо со всей неотменимостью признать, что это синонимы. Иной формы «либеральных ценностей» у нас нет и не будет. Это не злорадство и не пессимизм – это трезвая констатация.

При этом надо отметить, что коррупция имеет самое прямое отношение к вопросу о целостности и единстве России. Речь идет о принципиально замалчиваемом чиновниками (вплоть до самых высших) и прессой вопросе о региональном сепаратизме – не национальных республик, а «русском» и «русских субэтносов», который только внешне – на уровне рассчитанной на молодежь и интеллигенцию пропаганды – опирается на идею противостояния господству «интернациональной» Москвы, от которого якобы следует избавляться любой ценой, вплоть до вступления «новых русских республик» («Ингерманландия», «Сибирь», «Артания» и проч.) в НАТО и Евросоюз. Молодежь и интеллигенция будут, как всегда, использованы, а затем выброшены, а при вхождении отделившихся регионов в НАТО и Евросоюз – следовательно, в «мировую элиту» – войдет лишь меньшинство региональных (вместе с московскими) бюрократов, которые, скорее всего, даже не станут «еврогауляйтерами» новых образований, а просто в малом количестве перейдут с семьями в «золотой миллиард» и покинут «немытую Россию».

Аналитики Института эффективного управления «Система» сделали любопытный прогноз: «оранжевая» революция может произойти под лозунгами борьбы с коррупцией. «Действительно, – пишет Александр Елисеев, – если уж и суждено у нас случиться оранжаду, то он примет форму восстания «нищих» регионов против «зажравшейся» Москвы. <…> И, конечно же, такая революция будет иметь свою правду. Только вот есть очень большие опасения, что эта правда окажется (как в прошлом веке) переиначена теми, для кого важна не справедливость, а собственная выгода. Бунт регионов не улучшит их положения, но поставит на грань распада Россию. <…> Возникает вопрос: кому же понадобится натравливать регионы на Центр? Аналитики «Системы» ответа не дают и вообще как-то обходят данный вопрос стороной. А ведь все тут лежит на поверхности. Региональную революцию сможет замутить часть региональных же элит, которым хотелось бы вырваться из тисков московской централизации».

Это будет не только полной аналогией, но и прямым продолжением процесса конвертации, начатого в 1991 г., когда большинству номенклатуры точно так же захотелось «вырваться из тисков социализма». Но на самом деле это будет всего лишь продолжение распада, начатого в феврале 1917-го и временно «подмороженного» национал-коммунистической политикой И.В. Сталина. И как в годы «перестройки», так и сегодня, «конвертаторы» будут «втемную» использовать интеллигенцию, но если тогда «космополитическую», то сегодня уже «национально мыслящую». Книга национал-сепаратиста А. Широпаева «Тюрьма народа», по уму и таланту стократ превосходящая писульки любого «диссидента», может оказаться идеальным учебником по добиванию страны все той же бюрократией.

Как коррупция, так и борьба с ней – если она ведется под лозунгом «прозрачности экономики», то есть ее проницаемости для враждебных России международных центров – оказываются одним и тем же обоюдоострым орудием, направленным против России. «Если уж и устраивать зачистки, – делает вывод А. Елисеев – то лучше взяться за прозападную агентуру, которая работает на иностранные центры». С этим невозможно не согласиться.

Итак, цепочка очевидна: коррупция в регионах – региональный сепаратизм, поддерживаемый теми же коррумпированными руководителями – распад России – при резком ослаблении обороноспособности уже совершенно иное «рейдерство» – установление по меньшей мере сфер влияния иностранных государств и военно-политических блоков в «мятежных регионах».

На самом деле все связано: «большая» и «малая» коррупция – суть одно. И это, конечно, не проблема «транспарентности» экономики в глобальном контексте, а прежде всего внутренняя и жизненная проблема России.

Александр Елисеев совершенно справедливо пишет: «Что же до коррупции, то лучшим методом борьбы с ней является не зачистка, но ликвидация условий для самого мздоимства. Власть должна принадлежать национальному вождю – русскому самодержцу (добавим от себя – «самодержавство» является точным переводом привычного слова «суверенитет». – В. К.), который станет опираться не только на чиновничество, но и на земское общество. А перекладывать власть из кармана одних чиновников в карман других – бесполезно». Однако для реализации «самодержавства» (суверенитета) необходимы два предварительных условия. Первое: выход из-под контроля могущественных международных сил, контролирующих Россию извне, или в крайнем случае договоренности на приемлемых для России условиях, обеспеченные достаточным уровнем военной силы, и второе – невозможное, впрочем, без первого: действительно «зачистка», но прежде всего зачистка политико-идеологическая. Как послевоенный советский рубль был обеспечен «всеми богатствами СССР», так русская власть должна быть обеспечена всеми богатствами и полнотой всей русской истории, культуры и «Богомировоззрения». Тогда и жесткие, в том числе хирургические, меры по борьбе с коррупцией – вместе со всем остальным, что подрывает национальную безопасность, – могут стать целительными.

Владимир Карпец