Некоторые издержки народовластия

О том, как связаны демократизация государств-наций и практика массового уничтожения людей, рассказывает известный американский социолог Майкл Манн

История ХХ века в значительной степени стала историей конфликтов, многие из которых имели межэтнический характер. Этнические конфликты радикально изменили характер войн. В бойню вместе с армиями попало и гражданское население, подвергшееся массовым убийствам, пыткам и депортациям. В некоторых случаях государство со всей своей политической, экономической и военной мощью проводило этнические чистки против собственных граждан.

Американский социолог Майкл Манн — автор теории, согласно которой массовые этнические конфликты стали расплатой современного мира за процесс демократизации. В своей книге «Темная сторона демократии: объяснение этнических чисток» (2005) Манн выдвигает тезис, что этнические чистки и геноцид — часть эволюции современных демократических национальных государств. В странах с более развитыми политическими институтами процесс строительства национального государства проходил более спокойно. Там же, где политические институты формировались одновременно с формированием нации, возникала почва для множества межэтнических распрей.

И хотя теория Манна не объясняет некоторых наиболее чудовищных проявлений этнических чисток и геноцида, она выглядит вполне правдоподобной для многих государств Европы, Азии и Африки, имевших темные страницы в своей недавней истории.

По мнению Майкла Манна, этнические чистки и геноцид стали частью эволюции современных демократических национальных государств

Фото предоставлено Майклом Манном

— ХХ век стал временем массовой гибели людей в огромных масштабах. При этом убийства часто были направлены против гражданского населения. Почему так произошло?

— Первая и главная причина в том, что в прошлом веке росла и распространялась «демократия масс», когда в правительство входили разные слои населения. Напомню, что в XIX веке правительства состояли сплошь из элит, в крайнем случае из мужчин среднего класса, имевших право голоса. ХХ век дал политические права всем взрослым. В некотором смысле это поставило проблему. Потому что если политическая система основана на народной власти, то встает вопрос, кто, собственно, является народом?

По мере развития национализма в ХХ веке возникают ситуации, когда в одной стране появляется больше одного «народа» — если определять это понятие через этнические, лингвистические и религиозные группы. И все эти «народы» могут претендовать на одну и ту же территорию. В таком контексте демократизация становится более сложной.

Конечно, ситуация, когда на одну и ту же территорию претендуют два народа, встречается нечасто. Более распространены случаи, когда большинство оказывает давление на меньшинство в пределах границ государства. И чаще всего меньшинство не оказывает сопротивления. Когда же меньшинство начинает сопротивляться давлению и претендует на собственную политическую автономию или даже государство, возникают проблемы. И тогда может начаться эскалация.

Кроме развития демократии были и другие причины. Усугубилась жестокость войн, приводивших к большему числу смертей. Кроме того, в ХХ веке произошло распространение некоторых утопических идеологий на государственный уровень. Так, этнические преступления Сталина в СССР, конечно же, нельзя объяснить процессом демократизации. Тут в большей степени идет речь о жестокости современной войны, утопических идеях социализма и фашизма, которые привели к появлению крайне нетерпимых политических режимов.

— Но почему в некоторых случаях возникновение современного национализма вело к массовым убийствам (как в случае с Германией или Турцией), а в некоторых — нет? Испания до сих пор полиэтническая страна, и здесь не наблюдалось геноцида. Национальные меньшинства есть и во Франции, и в Британии, при этом их не уничтожали в процессе демократизации.

— Все дело в истории. В тех странах, где политические институты были созданы рано, до начала эры национализма, класс играл большую роль, чем этническая принадлежность. И хотя во Франции или Великобритании отмечалась дискриминация против этнических меньшинств, но использовавшиеся методы были мягкими — в основном речь шла о культурной и языковой ассимиляции меньшинств. При этом политические права получили все владельцы земли и зданий вне зависимости от того, на каком языке они говорили. Хотя для политической карьеры требовалось знание английского или французского, но валлийские крестьяне, не говорившие по-английски, были столь же бесправными в политических правах, как английские крестьяне.

Распространение национальных государств — часть процесса глобализации. Национализм далек от смерти

Но если посмотреть на действительно полиэтнические страны в Европе (а таковых совсем немного), то это Испания, Швейцария и, возможно, Бельгия. Они создали свои политические институты довольно давно, когда этническая принадлежность мало что значила. Если посмотреть на Европу до недавней волны новой иммиграции, которая усложняет картину, большинство стран по сути являются моноэтническими. И это не только Германия, но и Франция. При этом во Франции раньше было очень много языков и местных идентичностей. Но языковая политика преподавания в школах только на французском постепенно превратила Францию в единую нацию.

Если взглянуть на историю ХХ века, то можно увидеть проблему развития политических институтов. И в некоторых случаях возникал выбор между классом и этнической принадлежностью — выбор, которого не было раньше.

— Но этнические чистки происходили и раньше, до ХХ века. Например, в том же XIX веке, по мере сокращения территорий под контролем Османской империи в Европе, миллионы европейских мусульман были вынуждены покинуть земли, утерянные империей в войнах с Россией и балканскими государствами. Еще до того, как появившиеся на месте европейских вилайетов государства стали демократическими.

— На самом деле это происходило параллельно. Первой страной в Европе, которая предложила универсальное право голоса всем мужчинам вне зависимости от их класса, стала Сербия. В таких условиях возникает вопрос: если власть принадлежит «народу», то кто становится частью этого самого «народа»? Понятно, что не турки и не прочие мусульмане. Поэтому результатом стали масштабные депортации, часто насильственные. Это был не геноцид, но масштабные этнические чистки.

В действительности это были первые этнические чистки в современной Европе — в Европе национальных государств. Но, конечно, чистки были и раньше, например религиозные. Как в Испании в эпоху Реконкисты, как в Германии во время Тридцатилетней войны или в Ирландии. Но там конфликты были основаны на религии, и всегда можно было перейти в другую конфессию, сохранив свою жизнь и собственность. Поэтому религиозные конфликты не приводили к такому количеству смертей, как это было характерно для поздних этнических столкновений.

— Была ли возможность для развития современных демократий без этнических чисток? В полиэтнической и поликонфессиональной среде в пределах одного государства? Или это был единственный путь?

— Нет, не единственный. До возникновения национализма демократии появлялись с более мягким отношением к полиэтничности. Например, в Великобритании есть ощущение шотландской и валлийской идентичности, при этом некие столкновения этих меньшинств не сопровождались серьезными кровопролитиями. В Бельгии, собственно, тоже.

В тех странах, которые создавали политические институты в ХХ веке, это тоже было возможно, но зависело от целого ряда факторов. Например, количества национальностей. Если в стране проживают сто разных народов, как, например, в Танзании, то ни один из них не может надеяться на политическое доминирование — создаются полиэтнические политические коалиции, в которых представлены самые разные этнические группы. И это характерно для большинства стран Африки. Мы, правда, наблюдаем примеры Судана и Руанды, но они нетипичные случаи для этого континента. Наличие полиэтнических государств позволяет создавать коалиции, вынужденные прибегать к компромиссам, а не к этническим чисткам. В случаях же наличия большего числа народов возникают партии, которые получают поддержку вне зависимости от этнической принадлежности. Или, как в Швейцарии, происходит ротация ключевых постов среди представителей различных этнических групп.

Опасна ситуация, когда на одной территории имеются два, в исключительных случаях, как в Боснии, три народа. При этом все они пытаются создать свои политические институты и системы. Но для возникновения реального конфликта нужно, чтобы эти две или три стороны имели доступ к политической и военной мощи.

— Почему в некоторых случаях религия становилась причиной этнических конфликтов, как в бывшей Югославии или во время раздела Британской Индии, а в других, как в современной Германии, нет? Там в одной стране прекрасно уживаются протестанты и католики.

— Четкой формулы, почему в одних случаях провокатор религия, а в других язык, не вывел никто. Возможны и другие определения инаковости.

В Руанде ни язык, ни религия не играли роли. И тутси, и хуту говорили на одном языке, и среди обоих народов было примерно поровну католиков и протестантов. Конфликт возникает тогда, когда общество оказывается разделенным по религиозному признаку. Самоопределение боснийцев основывалось на ощущении себя как мусульман. Причем не только как системы верований, но как культуры и принадлежности к определенному сообществу людей. Но даже в этом случае не обязательно все должно свестись к насилию. В Северной Ирландии 94 процента детей ходят или в католические, или в протестантские школы, а смешанных браков практически не бывает. Общины католиков и протестантов ведут очень обособленную жизнь. И хотя в регионе были случаи насилия, его удалось остановить.

— Насколько важен в этнических конфликтах экономический фактор? Например, в последние годы существования Османской империи ее экономика оказалась в руках христианского меньшинства — армян и греков, которые контролировали почти всю торговлю и финансы.

— Экономический фактор редко играет главную роль. Он важен лишь тогда, когда государство распределяет значительную часть экономических ресурсов, поэтому становится ценным контроль над госрасходами. Как, например, в Руанде, где были национализированы почти все отрасли, а существование населения зависело от распределения иностранной помощи.

Экономическое доминирование отнюдь не всегда ведет к этническому конфликту. Например, ситуацию в Османской империи сто лет назад во многом повторяет роль китайских предпринимателей в странах Юго-Восточной Азии. В Малайзии, Индонезии, на Филиппинах, в Таиланде местные китайцы занимают важную экономическую нишу, контролируя многие отрасли, банки и торговлю. Но, как мы видим, этнические конфликты в Юго-Восточной Азии имеют ограниченный характер. Да, там бывают случаи погромов, поджогов имущества и даже убийства китайцев, но они не приводят к этническим чисткам. Правительства стран региона не заинтересованы в этом, поэтому и серьезного кровопролития не происходит.

Германия была отдельным случаем из-за нацизма. Это пример совершенно экстремального европейского расизма. И я не думаю, что экономическое положение евреев играло серьезную роль. Евреи составляли всего 0,7 процента населения Германии, и эта доля постоянно снижалась. Поэтому с рациональной точки зрения нельзя предположить, что такой мизер может представлять угрозу для государства и основной этнической группы.

Конечно, бывают экономические трения между этническими группами, которые могут привести к конфликтам. Но уровня этнических чисток или геноцидов конфликты достигают лишь в тех случаях, когда в экономические трения оказывается вовлечено государство.

Тут показателен случай Судана. В Дарфуре обе стороны конфликта — африканские земледельцы и арабские кочевники — принадлежат к мусульманам. Однако наступление Сахары ведет к росту конкуренции двух групп за одни и те же земли. В Судане правящие элиты пытаются построить арабское мусульманское государство, поэтому они заинтересованы прежде всего в поддержке арабских кочевников, выступающих основой режима. Вмешательство государства в межэтническую экономическую распрю, когда разные группы людей претендуют на одни и те же земельные ресурсы, и ведет к геноциду и этническим чисткам.

— По поводу геноцида в Судане существует взгляд, что в этой стране, которая не является демократией, правительство зависит преимущественно от доходов от экспорта нефти, а не от налогов на население и бизнес, как это происходит в Европе, Америке или Азии. По сути, правительство не интересует население, по крайней мере, часть населения, и это одна из причин геноцида. Каково ваше мнение по этому поводу?

— В такой версии есть определенная доля правды. Но на самом деле в Судане имеют значение и другие вопросы. Например, на юге страны существует автономия христиан и анимистов. Но на юге нет нефти.

В Дарфуре все сводится к конфликту двух групп, из них одна этнически представляет правительство в Хартуме. Без участия правительства не происходило бы геноцида в Дарфуре.

— После ужасов Второй мировой войны и возникновения универсальных прав человека многие полагали, что массового убийства людей уже не повторится. По крайней мере в Европе с ее общественным прогрессом. Однако с тех пор произошли события в Боснии, в Руанде, этнические войны на Кавказе и так далее. Как это стало возможно в конце ХХ века?

— Ну, не так уж быстро меняются представления людей о том, что действительно важно. Не стоит преувеличивать силу прав человека в мире, в котором экономическая, политическая и военная мощь до сих пор важнее, чем права человека. Да, права человека были объявлены, но я не думаю, что простые люди в Боснии или в Руанде много знали об этом факте. Возможно, понимание прав человека было на уровне элит, но не на уровне большинства, которое было озабочено совсем другими проблемами. И конечно же, способы применения прав человека практически не работали во время этих конфликтов.

В Руанде интервенция ООН была приостановлена из-за вето США и Франции в Совете Безопасности. А ООН без этого не могла отправить больше войск. Если мы посмотрим на случаи интервенции ООН, то получим только регионы, где были задействованы интересы США. Например, в Боснии, в Косово или в Ираке (правда, без участия ООН).

В Руанде нет нефти, поэтому она никому не была нужна. То же самое можно сказать о Зимбабве, где сегодня происходит массовое насилие. Поэтому, я думаю, пройдет еще много времени, прежде чем вопрос прав человека сможет остановить этнические конфликты.

Плюс к тому права человека до сих пор остаются вторичными по отношению к мощи государств — политической, военной, экономической. Западные страны критиковали Россию за ее действия в Чечне на рубеже столетий или Китай в этом году за жесткое подавление протестов в Тибете, но они не вмешались ни в одном, ни в другом случае, потому что Россия и Китай — могущественные в политическом и военном отношении страны.

— В ряде случаев этнические чистки и геноцид не были признаны теми странами, в которых они произошли. Например, в Турции до сих пор не признают события 1915 года как геноцид. При этом на Анкару осуществляется серьезное давление по этому вопросу. Что должно произойти — если должно, — чтобы страны признали темные страницы своей истории?

— Это очень сложный вопрос, особенно в Турции. Что делать после того, как авторитарный режим уходит в историю: пытаться найти и наказать тех, кто совершал преступления, или же оставить все как есть? Испания постаралась забыть прошлое. В ЮАР пытаются проводить политику мира и примирения, правда, достигли половинчатых результатов. В случае с Турцией аргумент в пользу сохранения ситуации в нынешнем виде связан с надеждами на то, что вступление в Евросоюз сделает страну более демократической. И для демократизации не нужно ворошить прошлое.

Конечно, как ученый, я понимаю, что нужно говорить правду. И целый ряд турецких ученых и журналистов очень смело говорит правду о тех событиях, и рано или поздно эта правда будет воспринята как данность.

В Турции еще все осложняют имущественные вопросы. Я как-то читал лекцию в одном университете в США о геноциде армян, и после лекции ко мне подходили представители армянской общины. Они показали мне документы — права на собственность, дома, земли, фабрики своих дедов и прадедов. Поэтому вопрос примирения может иметь экономические последствия для Турции, что частично объясняет нежелание Анкары признать события 1915 года геноцидом.

Опять же США — ведущая западная демократия — не признает этнические чистки и геноцид коренного индейского населения в XVII-XIX веках. В Соединенных Штатах все прекрасно знают о холокосте, но замалчивают темные стороны собственной истории. Это скорее редкость — открывать темные страницы своей истории. Германия в этом смысле исключение. Да, для общественного сознания более здоровым оказывается признание. Однако непризнание Турцией геноцида армян меня не удивляет.

— Считается, что эпоха национализма и национальных государств уходит в прошлое. Лицо Европы изменили и интеграция в рамках ЕС, и массовая миграция из стран Азии, Ближнего Востока и Африки. В этих условиях этнические конфликты больше невозможны или они еще могут вернуться?

— Во-первых, Европа является исключением. В мире нет ни одного другого места, где был бы такой институт, как Евросоюз. Совсем необязательно, что это будущее мира.

Хотя капитализм сегодня гораздо более глобален, чем он был раньше, но то же самое характерно и для национальных государств. Часть процесса глобализации — это распространение национальных государств. Поэтому я бы сказал, что национализм далек от смерти.

В Европе национализм значительно ослаблен. Он трансформировался в патриотизм спортивных состязаний и Евровидения. И банкноты евро даже не изображают людей, более того, даже не изображают здания, лишь элементы зданий. Все потому, что европейцы не могли прийти по этим вопросам к согласию, поскольку они хотят сохранить свои национальные идентичности и различия в культуре. Евросоюз остается фундаментальным экономическим институтом. В последние годы ЕС старается быть осторожным и не проводить слишком много референдумов. Как показывает пример Ирландии с ее недавним референдумом, экономический национализм в Европе остается довольно сильным.

Так что мы не так уж далеко ушли от прежнего мира. Да, европейцы вряд ли начнут военный конфликт друг с другом. Но национальные сентименты остаются. Правда, сегодня они направлены против иммигрантов, а не соседей. Но тут история иная. Иммигрантов слишком мало для серьезного конфликта. Кроме того, они не претендуют на создание своего государства или политических институтов в Германии, Франции или Британии. Будет ли происходить эскалация отношений между европейцами или иммигрантами — это вопрос для будущего.

В США, Австралии или Канаде, странах, построенных на иммиграции и колонизации, иммигранты ассимилировались, но в Европе ассимиляция идет очень медленно. Что создает потенциал для эскалации конфликта.

— Один из больших вопросов расширения ЕС — перспектива включения в европейский проект Западных Балкан. Региона, который еще десять-пятнадцать лет назад был ареной массовых этнических чисток и убийства сотен тысяч человек. Его включение в ЕС сократит риск повторения событий 1990−х?

— ЕС влияет на непосредственное свое окружение, снижая возможность конфликтов. Я надеюсь, что рано или поздно это распространится на Хорватию, Боснию и даже Сербию. Включение этих стран в экономические и затем в политические институты ЕС позволит избежать конфликтов в военной фазе, которые привели к геноциду. Однако это отдаленная перспектива — возможно, вступление Западных Балкан в ЕС будет растянуто лет на двадцать.