Как рушится КНДР

В последнее десятилетие в КНДР произошло немало перемен. Старая система постепенно разваливается снизу, на смену сталинистской государственной экономике постепенно приходит дикий рыночный капитализм в его, скажем так, «африканском варианте» — капитализм ремесленников, рынков, мелких торговцев. Изменилось многое — и в том числе и представления жителей КНДР о внешнем мире.

Чтобы понять революционный характер этих перемен, необходимо учесть, до какой степени северокорейское население было изолировано от информации о внешнем мире во времена правления Ким Ир Сена, т.е. в период с конца 40-х и до начала 90-х годов. Конечно, все коммунистические режимы стремились в той или иной степени ограничить общение своих подданных с иностранцами, и на то у них были вполне серьезные причины. Однако ни одна из стран «социалистического лагеря» не проводила эту линию с северокорейской основательностью и жесткостью.

С конца 50-х годов в Северной Корее была запрещена продажа радиоприемников со свободной настройкой. Все приемники, продававшиеся в северокорейских магазинах, имели (и имеют) фиксированную настройку на каналы официального вещания. Лица, которые привозят приемники из-за границы или покупают их в валютных магазинах (что разрешено), обязаны немедленно сдать купленный ими агрегат в полицию, где настройку импортного приемника выводили из строя. Исключением из этого правила являются проживающие в КНДР этнические китайцы, которые имеют гражданство КНР (их несколько тысяч — единственная группа иностранных граждан, живущая в стране на постоянной основе). Им разрешено иметь дома приемники со свободной настройкой — но при том условии, что они не используют эти приемники в присутствии граждан КНДР (обязательство это дается в письменной форме). Любые иностранные издания нетехнического характера в обязательном порядке поступают в спецхран, причем в былые времена исключений их этого правила не делали ни для «Правды», ни для «Жэньминь жибао». Количество жителей Северной Кореи, побывавших за границей до середины 90-х, оставалось совершенно мизерным. Сколь либо продолжительный разговор с иностранцем на пхеньянской улице практически гарантировал долгую беседу с сотрудниками спецслужб, поэтому таких разговоров жители КНДР всячески избегали.

Правительство КНДР не без оснований считало, что его подданные будут более склонны верить официальной картине мира, если у них не будет никаких альтернативных источников информации, ставящих эту картину под сомнение. Официальная картина мира была достаточно проста: Северная Корея считалась земным раем, процветающей страной, равной которой в мире по уровню жизни, в общем-то, не было. Другие страны жили, разумеется, хуже, чем КНДР, однако в наиболее ужасающем положении находилась Южная Корея — «земля нищеты, террора и бесправия». Северокорейская пропаганда утверждала, например, что безработица в Южной Корее составляет 30%, а южнокорейские дети зарабатывают себе на пропитание, работая чистильщиками обуви (чистили сапоги они, разумеется, злобным американским солдатам).

Нельзя сказать, что всем этим рассказам верили так уж безоговорочно, альтернативная информация все-таки как-то проникала в страну. Например, c конца 60-х немалое количество северокорейских граждан работало в СССР (в основном на лесоразработках в Восточной Сибири). Они возвращались оттуда с холодильниками, мотоциклами и рассказами о невероятном советском богатстве и свободе. Что-то в частном порядке рассказывали и номенклатурные путешественники. Наконец, что-то становилось известно и от тех северокорейцев, которые по роду службы имели доступ к альтернативной информации (например, насколько можно судить, армейские радисты довольно часто слушали южнокорейское вещание — и иногда делились услышанным).

В некоторых случаях и сами северокорейские пропагандисты допускали забавные ошибки. Например, в середине 80-х годов северокорейское телевидение активно показывало документальную хронику, которая была снята в южнокорейском городе Кванджу в 1980 году во время массового антиправительственного восстания. Показ этой хроники был, в конце концов, прекращен, так как обнаружилось, что она оказывает на аудиторию совершенно неожиданное действие. Северокорейские зрители заметили, что южнокорейские студенты, которым полагалось голодать и нищенствовать, были одеты лучше детей северокорейской номенклатуры, да и по своему внешнему виду Кванджу — провинциальный южнокорейский город — выглядел попрезентабельнее тогдашнего Пхеньяна.

Однако по настоящему информационная блокада была прорвана только в конце 90-х, и произошло это, как ни парадоксально, не в результате политических усилий, а в результате деятельности свободного рынка.

Серьезной пропаганды против КНДР ее противники до последнего времени не вели. Понятно, что в наши дни главным инструментом пропаганды является радиовещание, а в силу отсутствия на руках у населения радиоприемников вещать на КНДР до недавнего времени было, в общем-то, бесполезным занятием.

Однако в конце 90-х «подрывная информация» стала стремительно распространяться по совершенно новым каналам. Произошло это благодаря появлению новых технологий — видеокассет и видеодисков.

В конце 90-х граница между КНДР и КНР оказалась фактически открыта. Результатом стал стремительный рост контрабанды. Контрабандисты стали в больших количествах ввозить в Северную Корею поддержанные видеомагнитофоны, а с 2002–2003 годов — и проигрыватели видеодисков, которые к тому времени в Китае стоили уже сравнительно немного. Понятно, что северокорейцы покупали такие устройства не для того, чтобы любоваться очередным фильмом о Великом Вожде и Любимом Руководителе. Поэтому начался и ввоз корееязычной видеопродукции, основную массу которой составляли южнокорейские сериалы, сентиментальные «мыльные оперы», которые записывались с спутникового вещания непосредственно в Китае. Занимались записью и распространением дисков мелкие китайские предприниматели, преимущественно из числа этнических корейцев.

Понятно, что даже самый дешевый видеоплейер остается для большинства северокорейцев предметом недоступным, ведь среднемесячная зарплата в КНДР составляет 2–4 доллара США. Тем не менее, чиновник или удачливый рыночный торговец такую игрушку вполне может себе позволить. Точной статистики нет, но похоже, что в наиболее зажиточных районах Северной Кореи сейчас какое-то видеооборудование дома есть примерно у 15–25% всех семей. Относится это, в основном, к горожанам, так как жители сельской местности остаются во многом изолированными от внешнего мира.

В последнее время во всей Восточной Азии заметным явлением стала так называемая «корейская волна» — рост интереса к южнокорейской массовой культуре, в первую очередь, к кинематографу, телевидению и эстраде. Как ни парадоксально, эта «корейская волна» захлестнула и Северную Корею. Несмотря на строгие запреты и периодические кампании, южнокорейские фильмы широко копируются и распространяются по стране. Судя по всему, именно они составляют основу всей потребляемой в КНДР видеопродукции.

Разумеется, жители КНДР не верят всему тому, что они видят в этих телесериалах. В целом сеульские телесериалы как раз показывают достаточно правдивую картину жизни южнокорейского среднего класса, однако сами северокорейцы привыкли к тому, что официальный кинематограф существенно приукрашивает реальность. Поэтому северокорейские зрители уверены в том, что южнокорейские кинематографисты также преувеличивают уровень жизни на Юге.

Например, едва ли большинство северокорейских зрителей верит в то, что каждая южнокорейская семья имеет автомобиль (хотя это видно в сериалах и является чистейшей правдой: в стране на 50 миллионов жителей приходится 17 миллионов автомашин). Однако даже самые скептические и недоверчивые зрители понимают, что есть вещи, которые подделать нельзя в принципе. Понятно, что никакие телевизионщики не построят для съемок макета Сеула в натуральную величину, с кварталами 30-этажных жилых домов, с огромными мостами, широченными автомобильными эстакадами.

В результате информация о южнокорейском процветании распространяется по стране, и из изменений в тоне официальной пропаганды очевидно, что игнорировать это распространение больше не могут даже пхеньянские идеологи. Сейчас они начинают нехотя признавать определенное материальное благосостояние Юга и делают упор не на северокорейском процветании, отсутствие которого слишком уж очевидно, а на том, что Северная Корея сумела в неприкосновенности сохранить национальную чистоту.

Распространение южнокорейской видеопродукции привело к тому, что все южнокорейское вошло в моду. Северокорейские барышни стремятся делать себе те прически, которые они видят в южнокорейских фильмах, и одеваться так же, как героини сеульских телесериалов (речь идет о том меньшинстве, которому все это по средствам — но именно это меньшинство и может позволить себе видеопроигрыватели дома). В моду входит южнокорейский диалект, который весьма отличается от официальной северокорейской речевой нормы.

Короче говоря, перемены велики и, скорее всего, рано или поздно они приведут к немалым политическим последствиям, ведь сохранение информационной изоляции являлось одним из важнейших условий выживания северокорейского режима в его нынешней форме. Однако любопытно то, что эта информационная изоляция оказалась прорвана не в результате сознательных усилий, предпринятых теми или иными политическими силам. Информационная блокада, которая продержалась почти сорок лет, оказалась прорвана в результате распространения новых технологий и проявления частной инициативы. Ни сеульские продюсеры, ни китайские мелкие предприниматели, ни северокорейские контрабандисты, снимая телесериалы и продавая их на рынке, не ставят перед собой каких-либо политических задач — они просто зарабатывают деньги доступным и интересным для себя способом. Однако долгосрочные политические последствия их деятельности могут оказаться крайне серьезными.