Боже, что ты несешь!..

Если рассматривать этот возглас не как восклицание, а как вопрос, то вопрос этот, во-первых, не риторический, а во-вторых, просто важнейший для нас вопрос. Впрочем, можно и наоборот: во-первых, важнейший, а во вторых, не риторический. Что мы несем людям? Что мы им несем хорошего?

Мы обычно над этим вопросом не задумываемся – ну, как же так, это же мы несем, а раз мы, то хорошее по определению: мы же плохого нести не можем. Мы же хорошие. Ну, а кроме того, всё, что несут другие, настолько плохо, что наше всё равно лучше.

С последним можно было бы согласиться. Возможно, наше и лучше. Но тут вот какое дело: лучше не значит хорошо. И в нашем случае – точно, враг хорошего. Или другими словами, наше "лучше" – плохо. И амбиции наши политические основаны на том, что избиратель выберет из двух "плохо", нашего и ненашего, меньшее, то есть нас.

Казалось бы – логично. Но такая логика в политике не работает: избиратель выбирает из двух зол не меньшее, а наиболее привлекательное. То есть завернутое в такую обертку, которая больше резонирует с тем, что ему хотелось бы услышать. О себе любимом и о нашем будущем. Что ему хочется слышать? Понятно что – что он самый хороший, а будущее будет счастливым.

А почему, собственно говоря, наше "лучше" плохо? Ведь мы за свободу и демократию. А разве это плохие вещи? Как когда. Наша свобода – это свобода слова для Жириновского и Проханова и свобода политической деятельности для Гиркина и Квачкова. Вам нравится такая свобода? Возможно и нравится – вас воспитали на "Мне не нравится то, что вы говорите, но я жизнь отдам за ваше право говорить это". Красиво звучит. Беда только в том, что платить за это право приходится не только своей жизнью, а и миллионами других, чужих жизней. То же и с демократией. Она бывает разной. Бывает охлократией. А бывает и меритократией. В первом случае она работает только как хорошо управляемая демократия. Без управления (читай – манипулирования со стороны политической элиты) охлократическое общество идет вразнос, и хорошо еще, когда получаящаяся на обломках такой демократии диктатура оказывается относительно мягкой.

Но дело даже не только в этом. А в том, что мы несем не только идеи свободы и демократии. Но и многое другое. Часто – некомпетентность. Часто – однобокость. Это даже не часто, а просто почти всегда. Очень часто – элементарное бескультурье. Иногда – с идеей быть ближе к народу. А иногда без всяких идей – просто от недостатка личной культуры. Еще часто мы несем лукавство, заднюю мысль. И в огромных количествах – скелеты в собственных шкафах.

Но и это не всё. Мы несем еще дух тусовки: очень "бережное" отношение к нашим товарищам. Свой может сморозить любую глупость, любую мерзость – мы ругаться не будем, мы же понимаем...

И поэтому дух идет от нашей тусовки тот ещё. Не дух, а душок. Чтобы не употреблять слов порезче. Это обстоятельство еще сильнее усиливается тем, что границы тусовки не отделяют "нас" от "них" строго: тем или иным боком многие из "них" – тоже члены нашей тусовки. Так что и острота наших критических стрел оказывается весьма относительной, и мишени мы отыскиваем для этих стрел весьма выборочно.

Люди не слепые. Они всё это видят. И реагируют соответственно. А когда не видят, то находится множество доброхотов из числа наших политических противников-клептократов, кто очень охотно и весьма доходчиво объясняет невидящим всё насчет либералов и демократии.

Оргвыводы? Два. Нужно переставать нести "лучшее" и начинать нести "хорошее". Это первый. И нужно отмывать себя самих.

Это второй. По значимости. По первоочередности – наоборот: нужно отмывать себя, чтобы нести "хорошее", а не "лучшее".

Но это в теории. А на практике?

До сих пор всё было хорошо. Но сейчас я просто физически вижу, как вытягиваются лица редакторов двух СМИ, публикующих меня чаще других, (хотя самих лиц я и не видел никогда) при прочтении того, что я хочу сказать дальше.

Потому что не могут они публиковать некомплиментарные тексты по отношению к членам тусовки. Это против правил. Здесь вообще свобода заканчивается. И это не зависит от государственной цензуры. Ни от явной, ни от неявной. В этом отношении разрешенное "Эхо" ничем не отличается от запрещенного "Каспарова".

Так случилось, что несколько моих последних статей были посвящены конкретным людям. Не личностям: я почти ни с кем из них не знаком лично, даже интернетно. Да и не занимаюсь я личностными нападками – зачем? Но просто в их словах прозвучали важные тенденции, которые я счел необходимым прокомментировать. И прокомментировать нелицеприятно. Ну, в самом деле, подход Шендеровича к образованию – это подход далеко не одного только Шендеровича. А методология политического анализа Илларионова присуща не одному только Илларионову. Да, и характер политической деятельности Борового не уникален только для него лично.

И это я еще не стал трогать тему эстетических вкусов и этических норм одного из руководителей "Эха Москвы". И не стал комментировать высот культуры речевого поведения одного очень популярного и крайне "нашего" тележурналиста. Или сходство политического мышления одного видного интернет-деятеля с тем, какое было у другого деятеля – отправившего к праотцам миллионы людей нашего общего с видным интернет-деятелем народа. Не стал я этого делать не потому, что не хотел портить отношения (опять-таки ни с кем из них я не знаком лично), а потому что случаи эти слишком кричащие и самоочевидные – особо тут комментировать нечего. Но если бы и стал, всё равно опубликовать такие тексты даже для сравнительно небольшой аудитории я бы не смог.

Они непубликуемы. И не из-за клятой кремлевской цензуры или самоцензуры перепуганных клятой кремлевской властью главредов. А из-за совсем другой самоцензуры – самоцензуры, запрещающей саморугань (то есть покаяние) индивидуальную и групповую, то есть направленную на членов тусовки.

И этот мой текст имеет примерно те же шансы на публикацию в тех же СМИ. Хотя я обязательно попробую.

Что это означает? Это означает то, что мы занимаемся политической самокастрацией (пардон за натурализм). Не желая умываться по утрам и вечерам ("Мойдодыр", вообще, должен был бы стать настольной книгой оппозиционных политиков), мы всё уповаем, что настоящая любовь – когда нас любят черненькими, потому что беленькими нас всяк полюбит.

Заявляю с полной ответственностью – не полюбят. И потому что в очереди на народную любовь и других черненьких хватает. И потому, что уж совсем малопривлекательно выглядит именно тот черненький, который кричит о своей белоснежности.

Чтобы нас полюбили, нам нужно нести людям хорошее. А для этого нам нужно быть если и не сверкающе-чистыми, то хотя бы просто чистоплотными, чистолюбивыми: желающими умываться и действительно постоянно умывающимися.

В общем, да здравствует мыло душистое! Даже, когда оно лезет в глаза.