Квадратный трёхчлен

ОБ ОДНОЙ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОЙ ТЕОРЕМЕ БЕТХОВЕНА-КОЛМОГОРОВА

-1-

В июне, во время летних каникул, ко мне в Бостон приезжал Франсуа Лярош, профессор католического университета в Бельгии. Француз.

На две недели. Совместно поработать над одной математической задачей. Каждый из нас уже несколько лет пытался решить ее в одиночку, и вот мы, в конце концов, решили объединить усилия. И дожать ее, наконец! Одна голова хорошо, а две – лучше!

Работали у меня дома, в столовой, за большим обеденным столом. За большими столами всегда удобнее работать, можно много книг, статей, и черновиков разложить на поверхности. Аккуратными стопочками. Франсуа добавил к моему обычному рабочему ландшафту бутылку дорогого французского коньяка. Он, оказывается, привез с собой целых четырнадцать бутылок. Ровно на две недели!

Работали мы так: он наливал себе рюмочку, и мы приступали к обсуждению. Я вначале эти его допинговые методы работы не очень одобрял, но Франсуа мне объяснил, что он у нас будет отвечать за полет мысли и идеи, а я – за точность и за доведение его идей до ума. Так что ему коньяк совсем не повредит. Даже наоборот! А вот мне, в данной ситуации, спиртное будет просто противопоказано.

- Ты мне напоминаешь известного русского математика Потапова, - сказал я Франсуа. – Владимира Петровича. Из Одессы. Он тоже без рюмки водки за работу не садился.

- Вот, - ответил Лярош, - не зря я всегда с большим уважением относился к одесской математической школе.

- Правда, - продолжал я, - в отличие от тебя, Потапов и всех своих аспирантов заставлял с ним пить.

- Да, русским вообще свойственна широта души, - прокомментировал Франсуа.

- Однажды один из его аспирантов, - продолжал я, - попробовал было отказаться. Сославшись на высокое давление. И тогда Потапов предложил ему заменить водку коньяком. Потому что коньяк понижает давление. А aспирант ему возразил, что эффект понижения носит лишь временный характер. На следующий день давление подскакивает еще больше. Но Потапов не принял возражения. – А кто сказал, что на следующий день нужно прекратить пить? – спросил он.

- Надо бы почитать труды этого Потапова, - задумчиво произнес Франсуа. – Мудрый был человек!

-2-

Работать с Франсуа оказалось очень интересно. Он, как из пулемета, предлагал огромное количество идей, но при детальной проработке всегда оказывалось, что в каждой из них что-то не то, что-то не проходит.

- Ну и что, отрицательный результат в науке – тоже результат! – говорил без тени смущения Франсуа.

- Зато мы теперь знаем, что по этому пути идти нельзя! – говорил Франсуа.

- Когда я решаю сложную задачу, - объяснял мне Франсуа, - я всегда представляю себе, что добиваюсь женщину. Красивую, соблазнительную и вроде бы неприступную с виду.

- Но я чувствую, - продолжал Франсуа, - что это всего лишь игра. На самом деле. Ей просто неудобно сразу мне сдаться. И я к ней и так, и этак, а она знай себе носом воротит. Я догоняю, а она убегает! И меня это еще больше заводит! Я все равно ведь понимаю, что рано или поздно она не устоит перед моим натиском! И сдастся на милость победителя!

- Я знаю, - говорил словоохотливый Франсуа, - что наступит тот долгожданный, тот упоительный момент, когда ее сердце будет завоевано! И наступит короткий миг счастья! После которого я смогу наконец оглядеться вокруг в поисках других сердец для покорения! И выбрать себе новую сложную задачу!

– Так что в нашем деле главное – упорство и натиск! – подытожил Лярош. И тут же предложил новый подход к решению нашей задачи.

-3-

Несколько первых дней мы работали вдвоем, а потом к нам присоединился Андрей Нечипоренко. Хотя он и не математик вовсе, Нечипоренко этот. Андрей заглянул ко мне на минутку, по дороге домой с репетиции. Со своим саксофоном. И, узнав о новаторском методе работы моего Франсуа, остался.

- Вы там себе в столовой работайте, - махнул рукой Андрей, - а я налью себе тоже рюмочку и пойду во дворик. Займусь там аранжировкой Рахманинова для своего трио. Присяду с компьютером на солнышке, пригублю коньячку… И дело закипит! А вам я мешать не буду. Вы работайте!

-4-

Примерно через час после прихода Андрея мы с Франсуа доказали один элегантный промежуточный результат.

- Да, красивая лемма у нас получилась, - удовлетворенно констатировал Лярош. – Просто блеск! Эстетика!

Тут скрипнула задняя дверь, и через несколько мгновений в столовой появился явно подслушивающий нас Нечипоренко.

- Извините, - с улыбкой процитировал он слова Воланда из первой главы Мастера и Маргариты, - но предмет вашей ученой беседы настолько интересен, что…

С этими словами Андрей налил себе еще коньячку, и присел к нашему столу.

- Если я не ослышался, - продолжил цитировать Булгакова Андрей, - вы изволили говорить об эстетике? Тогда объясните мне, музыканту, как эта ваша математика может быть красивой? Как?

- Скажем, - продолжал он, - икс в квадрате, что тут красивого? И что, икс в кубе красивее икса в квадрате?

- Ну а что красивого в ноте «ля»? – парировал Франсуа. – И что, нота «соль» красивее ноты «си»? Твои вопросы, извини, Андрей, за прямоту, – это детский лепет.

- Так, стоп, - не сдавался Андрей, - стоп! Музыка – это искусство. А искусство – это красиво. А математика – не искусство. И красивой она быть не может. Точка!

С этими словами Нечипоренко хлопнул ладонью по столу. И налил себе еще рюмочку.

- Tак, Андрей, - остановил его я, - мы работаем. Ты же сам сказал, что не будешь нам мешать.

- Подожди, - повернулся ко мне Франсуа, - подожди. Это вопрос принципиальный!

- Андрей! – обратился он к Нечипоренко, - понимаешь, искусство это ведь и поэзия, и музыка, и живопись. И кино, и театр. И архитектура. И даже икебана какая-нибудь последняя! И во всех этих разных видах искусства совершенно разные понятия прекрасного. Разная эстетика!

- Те, кто мало что понимают в науке, - объяснял дальше Лярош, - им кажется, что есть разница между математикой и искусством. Им так кажется! Но это у них все от необразованности идет.

- Они взяли несколько разных видов красоты, - продолжал Франсуа, - в музыке там, в литературе и живописи, и все эти три разные вещи объединили искусственно. И назвали это искусством. А математику оставили за бортом. Только лишь потому, что они в ней профаны! А ведь эстетика в той же музыке гораздо ближе к математической эстетике! Чем к эстетике в какой-нибудь живописи, понимаешь?

- Не понимаю, - не сдавался Нечипоренко.

- Хорошо, - продолжал Франсуа, - мы пойдем другим путем. Пойдем путем философским! Дай мне определение искусства.

- Зачем? – не понял Нечипоренко. – Просто покажи мне что-то, и я тебе сразу скажу, искусство это или нет. Без всяких определений. Покажи мне «Тайную вечерю» Леонардо, и тебе сразу скажу, что это искусство. А покажи мне формулу какую-нибудь заковыристую, ну и что в ней? Левая часть уравнения равна правой? Это красиво?

- С тобой все ясно! – подытожил Лярош. – На глазок все хочешь! Недооцениваешь философию!

- Ну вот посмотри, Андрей, - не удержался и я. – В свое время Энгельс дал определение математики. - Энгельс? – заинтересовался Франсуа.

- Энгельс, - продолжал я, - определил математику как науку о количественных соотношениях и пространственных формах реального мира. - Это неправильное определение, - сразу сказал Франсуа. - А что тогда математическая логика? Там ведь ни количественных соотношений, ни пространственных форм нету. И к реальному миру непонятно какое она имеет отношение.

- Энгельс - козел! – подтвердил Нечипоренко. – Это все знают.

- Вот! – продолжал я. – И в советское время с этим определением было много проблем. Потому, что раз Энгельс сказал, то всё, так оно и есть. Не поспоришь. Но как жить без правильного определения? Как?

- Без определений – это вообще, я считаю, не жизнь, - согласился Лярош.

- Вот, - рассказывал я. - И тогда академик Колмогоров дал иное определение математики. Но полемизировать с Энгельсом ему не очень хотелось. И Колмогоров тогда придумал, что есть два вида определений, есть определения в узком смысле, а есть – в широком. И Энгельс, оказывается, дал определение математики в узком смысле. А он, Колмогоров, в широком. И это колмогоровское определение имело эффект разорвавшейся бомбы! Все математики стали говорить, что в СССР наступила настоящая оттепель. Обратного пути нет! Что если уже даже с Энгельсом разрешили полемизировать, то всё, советская власть долго не продержится.

- Хе-хе, - хихикнул Лярош.

- Ну так вот, - закончил я свою тираду. – Андрей, ты можешь дать определение искусства? Хотя бы даже и в узком смысле?

- Могу! – отвечал Нечипоренко. – Искусство – это искусство!

- А математика – это математика, - произнес с улыбкой Франсуа, - и вместе им не сойтись! -5-

На следующий день, после часа работы, в дверях нашей с Лярошем столовой вновь появился Нечипоренко, на этот раз с подносом.

- А я тут нам всем кофейку сварил! – объявил он. – Ведь говорят же, что математик – это машина для переработки кофе в теоремы! Ну вот я и подумал…

- Америка – ужасная страна! – сказал Лярош, отхлебнув из своей чашечки. – Здесь даже кофе хорошего нету.

- Как это нету? – обиделся за державу Нечипоренко. – Это же у Вадима настоящий йеменский кофе, сорта харази. Замечательный кофе! Франсуа, зачем ты пургу гонишь на Америку?

- А еще у вас в старбаксе кофе в бумажные стаканчики наливают, - продолжал Лярош. – Куда это годится? Кофе, запомни это Андрей, нужно пить только из фарфоровых чашечек. И только в некультурной Америке его пьют из бумаги. Дикари!

- Во-первых, - запальчиво возразил Андрей, - в любом старбаксе ты можешь попросить обычную чашку! В любом! А во-вторых, наша Америка очень даже культурная! Посмотри сколько здесь книг издается! Посмотри на тираж газеты New York Review of Books!

- Это суррогат культуры, а не культура! – парировал Лярош. – Америка – это уродливое пятно на карте мира!

- Да ну тебя! – обиделся Нечипоренко. – Сам ты дикарь! Пойду-ка я лучше к себе во дворик! Аранжировку Рахманинова доделывать! Так мы и работали, день за днем, мы с Лярошем в столовой, а Андрей, прислушиваясь, – во дворике. И то и дело присоединяясь к нам, чтобы поспорить о чем-нибудь с Франсуа. Симпатия их друг к другу, как вскоре стало ясно, была взаимной, и мне приходилось то и дело напоминать Франсуа, что он приехал сюда работать, а не точить лясы с Андреем.

-6-

- Ну вот, - сказал мне Франсуа через неделю, - видишь? Мы с тобой решаем нашу задачу, преследуем нашу женщину. И она уже вовсе не такая неприступная, какой казалась вначале! Конечно, она еще не созрела окончательно, еще не готова к решительному шагу. Но! Но она уже улыбается нам, уже даже слегка флиртует. Еще немножко, еще чуть-чуть! Главное – не сбавлять натиск!

Тут, как всегда, скрипнула задняя дверь, и через мгновение в столовой появился Нечипоренко.

- Извините, - произнес Андрей свою ставшую коронной фразу, - но предмет вашей ученой беседы настолько интересен, что…

Андрей налил себе коньячку, и присел к столу.

- Если я не ослышался, - продолжал он, - вы изволили говорить о женщинах? Меня эта тема с недавних пор очень интересует.

- Меня тема женщин давно интересует, - ответил Андрею Франсуа. – Всегда интересовала. Еще в школе я поставил перед собой задачу – покорить сердца женщин изо всех стран мира.

- Ну, и как идет прогресс? – заинтересовался Нечипоренко.

- У меня дома в моем кабинете, - ответил Лярош, - есть карта мира. И у меня там уже почти во все страны флажки воткнуты. Я пишу на флажке ее имя, дату и место. И втыкаю флажок в карту! В этом деле нужно вести точную бухгалтерию, потому что со временем все забывается. Особенно после первой сотни.

- А в Японию у тебя тоже флажок воткнут? –спросил почему-то Андрей.

- Воткнут, и не один, - отвечал Франсуа. – Но японки – это не мой профиль, я бы им поставил бы троечку с минусом. - А что не так с японками? – удивился Нечипоренко. – На вид они очень даже ничего.

- Да они как-то все в постели отворачиваются, - рассказывал словоохотливый Лярош.

– Отворачиваются, мол, ладно, я тебе уступаю, но это все против моего желания! А я, знаешь, Андрей, этого не люблю, мне нужно от женщины participer, как это сказать, сотрудничество. Участие! А японки своим поведением как бы говорят, мол, ты делай со мной что хочешь, но я тут ни при чем. У них концепция такая!

- А китаянки? – спросил Андрей.

- О, китаянки намного лучше! – делился опытом Лярош. – Это ведь только невежды думают, что Япония и Китай похожи. А это ведь две совершенно разные культуры! На самом деле. Китаянки так скачут лихо! Но у них, к сожалению, конституция далека от оптимальной. Грудная клетка маленькая, легкие слабые. Их надолго не хватает. Десять минут, и твоя хваленая китаянка уже запыхалась!

- А у меня кроме русских и украинок никого не было, - признался Нечипоренко. – Не очень-то мультикультурный я человек!

- О, русские девушки вполне себе ничего котируются! – не останавливался Франсуа. – По мировым стандартам. Но украинки все же лучше, душевнее.

- Да? – спросил польщенный Нечипоренко.

- Но больше всего, - продолжал Франсуа, - мне нравятся женщины из Саудовской Аравии.

- Из Саудовской Аравии? – удивился Нечипоренко. – Это интересно. А почему?

- А у них в Саудовской Аравии за это голову отрубают, - отвечал Лярош. – Ты пойми, Андрюша, пойми, что когда женщина делает это так, как будто это последний раз в ее жизни…. Мeменто мори! Это уже какой-то совершенно иной уровень любви!

- Но наверное тогда саудовских женщин невозможно соблазнить? – засомневался Андрей. – Именно потому что им голову отрубают? Страшно же!

- Совсем даже наоборот, - просвещал своего собеседника Лярош. – Как раз именно поэтому их соблазнить легче всех! Запретный плод сладок! И чем запретнее, тем слаще!

- Я их всегда спрашиваю, - рассказывал словоохотливый Франсуа, - а скажи, ты у своего мужа четвертая жена? - Что ты, я первая, - они всегда отвечают. – Что ты!

- Но первую жену, - продолжал Лярош, - эти шейхи всегда держат взаперти, да и вторую тоже. На самом деле. И только четвертую они посылают в Англию учиться. С глаз долой!

- И у них, - продолжал Лярош, - у этих четвертых жен, это ахиллесова пята. - Как же так, - они думают, - я умная, у меня докторская степень из Оксфорда, и при этом я всего лишь четвертая? А эта первая жена ведь даже и писать-то толком не умеет! И языков не знает! Поэтому если их спросить, а ты четвертая жена? У них сразу чувство несправедливости как нахлынет! Бац! И через пять минут она уже у тебя в номере!

- Я уже близок к цели, - объявил Лярош. – Скоро я воткну флажки во все страны мира! Во все, кроме Америки!

- Кроме Америки? – не понял Андрей. – Почему кроме Америки?

- Я же говорил. Америка – это дикая, некультурная страна! – ответил Франсуа. – Я не хочу иметь с ней ничего общего!

- Да ладно тебе, опять ты свою шарманку завел, - ответил Андрей.

– Знаешь, -продолжил он после паузы, - а ведь у меня тоже никогда ничего с американками не было. Два раза был шанс, но как-то не сложилось.

- Расскажи? – предложил Франсуа.

- Нет, я на эти темы не разговариваю, - отрезал Андрей. – Мужчины не делятся такими вещами.

- Ты прав, не делятся, - сразу согласился Лярош. – Публично не делятся, но среди друзей, для обмена опытом, это можно.

- Нет, не могу! – решительно отрезал Нечипоренко и пошел во дворик дописывать аранжировку Рахманинова.

-7-

Через пять минут он вернулся.

- В одном ты ошибаешься! – заявил он Лярошу. – В Америке нельзя применять натиск! Нельзя агрессивно добиваться женщину!

- Это что, у вас в конституции так записано? – съязвил Франсуа.

- В Америке, - продолжал делиться мужским опытом Нечипоренко, - феминизм. Здесь с женщинами принято вести себя как в школе: ты должен поднять руку и ждать, когда тебя вызовут. Она все решает!

- Я же говорю, дикари! – прокомментировал Лярош.

- Вот я пару лет назад после концерта, - начал рассказывать Андрей, - был на одной вечеринке. У Даниэля Абикоффа, солиста нашего бостонского симфонического оркестра. И там разговорился с одной девушкой. Слово за слово, она попросила подвезти ее до дома. В Бруклайне она живет, возле Кулидж Корнер. Потом уже, когда я ее подвез, она предложила зайти. Выпить чаю. Потом, уже наверху, в ее квартире, она говорит, ты меня подожди в спальне, а я пока пойду приму душ. Потом она вышла из душа, завернутая в полотенце. И я ей говорю, я тут попробовал поиграть на твоем рояле… Пока ты в душе была. У тебя рояль расстроен! Она мне говорит, ладно, хорошо, иди сюда. А я ей говорю, ты меня не слышишь? У тебя рояль расстроен! Она мне говорит, мол, ладно, завтра разберемся. А я ей говорю, возьми ручку, записывай. Я тебе дам телефон лучшего в Бостоне настройщика. Он тебе долларов за 150 рояль настроит… И как ты на нем уроки даешь?

- Словом, - подытожил Нечипоренко, - как-то не сложилась у нас карма в тот вечер. Не открылись чакры! И так жалко, знаешь?! Причем, чем дальше, тем больше я жалею… Ну почему, почему она не настроила рояль за день до этого?! Спрашивается?

-8-

И вот наконец наступил долгожданный «день победы», мы с Лярошем нашу задачу наконец дожали. Результат! Я предложил какую-то бесхитростную идею, а Франсуа довел ее до ума, предварительно объяснив мне, что идея эта яйца выеденного не стоит. Работа была завершена.

- Вот что, - говорю я Лярошу, потирая от радости руки, - налей-ка ты и мне рюмочку!

- Знаешь, - продолжил я, уже пригубив его коньячку, - когда я со своим соавтором, после долгого и упорного труда, наконец решаю какую-то задачу, у меня возникает какое-то прямо-таки возвышенное чувство. Соборности, что ли... Между мной и моим соавтором сразу появляются какие-то, понимаешь ли, духовные скрепы.

- Ничего не понимаю, - отвечает Франсуа. - Между тобой и мной возникают скрепки? При чем тут вообще канцелярские принадлежности? Ты что, сбрендил на радостях?

- Тебе этого не понять, - отвечаю, - не русский ты человек!

- Ну, - продолжаю, - я тебе объясню это по-другому, на доступном тебе языке. Это мы с тобой как бы штурмуем вместе крепость, причем крепость эта – крепкий орешек.

- Только чур, - перебивает Франсуа, - чур! Я – капрал, а ты – солдат.

- И вот, - не реагирую я на его подначки, - крепость эта наконец сдается. После долгой осады! И между нами тогда возникает братство товарищей по оружию. Понимаешь?

- У меня не так, - говорит Франсуа, - я же тебе говорил, я не штурмую крепости, я добиваюсь женщину.

- Да какая разница? - возразил я, - крепость там или женщина? Это все одно и то же. - Ага, как же, одно и то же, - не согласился Лярош, - когда я завоевываю женщину, мне никакие собратья по оружию не нужны. Она будет моей и только моей! Поэтому я, когда работаю с соавторами, я всегда стараюсь внести больший чем они вклад. Как у нас с тобой, я считаю, что я решил 80% задачи, а ты – 20%. И она сдалась мне, а не тебе! На самом деле.

- Подожди, подожди, - заволновался я, - как 80%? Как 20% У нас, в моей математической школе существует запрет на подобные разговоры. Это от Крейна идет. В его математической школе по умолчанию считается что всё всегда 50 на 50. И это обсуждать неприлично!

- Но раз уж ты сам эту тему поднял, - после паузы продолжил я, - то я тебе скажу, что мне кажется, что мой вклад – 75%! А твой – 25%. Если хочешь знать.

-9-

Тут, как и следовало ожидать, в столовой появился Нечипоренко.

- Поздравляю! – говорит. – Вы теперь статью будете писать? А в какой журнал пошлете?

- Подумаем, - отвечает Франсуа, - в европейский какой-нибудь. В Америке я не публикуюсь!

- Кстати, насчет Америки, - сказал Андрей, - ты эту страну совсем не понимаешь. Здесь надо так, если женщина послала тебе сигнал, что она готова, ты должен без промедления этим шансом воспользоваться. А иначе все, поезд ушел!

- Поезд ушел? – переспросил Лярош.

- Был у меня один ученик, - продолжал Андрей, - я ему уроки музыки давал. – Приводила его мама, женщина неописуемой красоты. Знаешь Франсуа, бывает так, что взглянешь на нее один раз, и всё! И всё, ты уже думаешь о ней с утра до вечера и остановиться не можешь.

- О, как! – удивился Франсуа. – Я уже и забыл, что так бывает. За давностью лет. Хотя, конечно.

- Так, - сказал я Андрею и Франсуа, - вы поговорите без меня, а я тут еще раз все наши выкладки проверю.

- И я учил ее сына музыке, - продолжал Андрей, - учил, а сам все время думал, как? Как? Что ей сказать? Как ей понравиться? И я стал подбирать музыку ее сыну, для уроков, очень романтические произведения. И играл ему их в ее присутствии. Играл, а сам смотрел на нее во все глаза.

- А как тщательно я подбирал репертуар! Конечно, Брамса вторую сонату можно было бы сыграть, она очень романтичная. Первая плохая для саксофона, а вторая – идеальная! Ми бемоль мажорная. Там такая игра идет, такой флирт между саксофоном и аккомпанементом! Мелодия начинается и обрывается, не идет дальше. Так тонко все, так все на намеках, нет никакой прямолинейности! Но в одиночку, на саксофоне, этого не сыграешь.

- То же самое и с третьей пьесой Шумана, - продолжал Андрей. - Она такая загадочная! Мистерия! Но без аккомпанемента не выйдет.

- И я начал с того, что сыграл ей сольные танго-этюды Пьяццоллы. Она так на меня смотрела! А потом, на следующий день, я ей Баха сыграл, первую виолончельную сюиту. Соль мажорную. Там разные танцы, сарабанда, джига, два менуэта. Глубокая, проникновенная мелодия! И я сыграл ее так тихо, так красиво…

- А когда я кончил играть, она мне говорит, приходи ко мне завтра на ужин? У меня как раз сын уезжает в лагерь бойскаутов, а муж в командировке. Приходи часикам к десяти, не опаздывай? Хорошо? Я на работе возьму отгул, останусь дома и приготовлю вкусный ужин.

- И на следующий день, - рассказывал Андрей, - я проснулся полный энергии. Проснулся счастливым! Побегал немного с утра вдоль океана, потом позавтракал, выпил кофе и уселся за свои аранжировки. И забыл обо всем! Заработался! Когда взглянул на часы, была уже половина второго ночи! Опоздал!

- На следующий день я ей позвонил, - закончил Андрей. – Извинился, хотел прийти вечером. Но все! Поезд ушел! -10-

- Вот ты говоришь, поезд ушел, - ответил Лярош. – У меня была точно такая же история, точно такая же. Но мой поезд ушел дальше твоего!

- Читал я однажды курс функционального анализа, на последнем курсе, - начал рассказывать Франсуа. – И была у меня в группе девушка, тоже неописуемой красоты. И весь семестр я читал свой курс лишь только для нее одной! Других студентов просто не замечал! Видел, что именно ей интересно, и специально для нее менял содержание курса. Все доказательства для нее подбирал, все примеры. И она слушала меня, я видел это, затаив дыхание. И за месяц до конца семестра она ко мне вдруг подошла и пригласила к себе на ужин. Вечером. Домой. Что делать? За это у нас в университете увольняют с треском.

- Знаешь, - говорю я ей, - я – профессор, а ты – моя студентка. Нам нельзя быть вместе. Сейчас.

- Давай, - говорю, - проверим наши чувства? Давай подождем до конца семестра? И когда ты получишь диплом, тогда мы и поужинаем.

Она согласилась.

- Да, давай проверим наши чувства, - говорит. – Это ведь всего лишь один месяц!

- И через месяц, она получила свою пятерку, семестр закончился. Я выждал для проформы пару дней и позвонил ей.

- Поужинаем вместе сегодня? - спрашиваю.

- Давай еще через две недели, - она говорит, - я сейчас в больнице.

- Что случилось? – испугался я. – Что-нибудь серьезное?

- Да не очень, - отвечает, - просто я делаю себе операцию по изменению пола. - Так что Андрюша, - подытожил Лярош, - вот ты говоришь, что поезд ушел. У тебя. А вот где он ушел на самом деле! Ушел так ушел! С треском!

-11-

- Так! – сказал я, оторвавшись от нашего с Франсуа черновика. – Черт побери! Андрей! Лярошу больше не наливать!

- А что такое? – забеспокоился Франсуа.

Он все понял.

- Ошибка у нас в выкладках, вот что! – ответил я. – Доказательство не проходит! Андрей, извини, но нам нужно работать…

Начало формы