Новая “оптимизация церковной сети” Духовенство разоряет сельские храмы.

На модерации Отложенный

Новая “оптимизация церковной сети”

Быть или не быть храму-памятнику

в тверском местечке Шаблыкино

 

 

Когда едешь по огромным просторам нашей необъятной России, ясно видишь ее посвященность Богу, к сожалению, уже бывшую. В каждом большом селе, или бывшем большом, ныне запустевающем – храм; на всхолмленной местности над линией лесов и полей поднимаются часто по нескольку куполов и колоколен в один огляд. Однако подавляющее большинство этих храмов, некогда призывавших Божие благословение и мир на землю, закрыто и разрушено.

 

На Руси храмоздательство было формой проповеди о Христе; масштабное, беспрецендентное в истории человечества закрытие и разрушение храмов стало формой антихристовой проповеди, откровением подлинного духовного лица власти. Храмы разрушались в течение всего советского периода: в 20-е, 30-е, 60-е годы они взрывались и на протяжении всего советского времени закрывались и перепрофилировались под тюрьмы, воспитательные колонии, клубы, склады, МТС, т.д..

 

В середине 60-х годов после последнего прямого жесточайшего хрущевского натиска на Церковь разрушительная церковная политика власти была трансформирована в более хитрую форму.  Хрущевское наступление не только лишило Церковь огромного количества ее древних уникальных храмов, взорвав их, но и разрушило ее каноническую структуру, разорвало ее евхаристическое соборное единство, заместив его юридическим наймом священников приходом при полной неопределенности статуса епископата. При этом полностью оторванный таким образом от церковного народа епископат на условиях послушности был поставлен в определенные комфортные условия, низовое же священство вместе с приходами - на грань выживания.

 

 Однако этот натиск, достигнув своей цели – следующего этапа разрушения Церкви - имел и побочный отрицательный эффект для богоборцев, вызвав в мире волну правозащитного движения за Русскую Православную Церковь, скомпрометировав международный имидж СССР, обязательной составляющей которого в это историческое время была веротерпимость и правовой статус Церкви. Тогда и была выработана новая, самая изощренная тактика последовательного умерщвления Церкви под видом ее упорядочения и законодательного оформления, которую проводили в тесном теневом контакте созданные для этого Совет по делам религий (СДР) и 4-й (церковный) отдел 5-го (идеологического) Управления КГБ вместе с правительством.

 

Эта тактика имела целью при уже разорванном церковном организме полностью подчинить Церковь атеистической власти - на уровне ее начальства, и полностью выхолостить ее жизнь до требоисполнения – обслуживания религиозных потребностей отсталой в идеологическом плане части населения, при всемерной активизации атеистической пропаганды для постепенного сведения на нет этой отсталой прослойки. Эта политика имела несколько взаимосвязанных направлений и импульсов.

 

В частности, с середины 70-х до середины 80-х годов, т.е. до самой перестройки, по всей стране  проводилась масштабная акция по упорядочению (оптимизации) церковной сети с параллельным освоением церковных зданий, в которой закрытие и перепрофилирование храмов, прежде проводившиеся без всяких оснований, были аккумулированы в специальную линию церковной политики власти, подводившей теперь под них свои основания. Не без таких оснований в каждом конкретном случае утверждалось, что верующих стало мало, невозможно прокормить священника, невозможно ремонтировать храм и отчислять налоги, а значит, храм не нужен; оставшиеся верующие могут ездить на богослужение и исполнение треб в соседний храм, в соседний район, в соседнюю область.

 

Невозможности эти создавались искусственно: ремонтировать храм не разрешали, в налоги, в т.ч., с личного дохода священника, забирали почти все. На большую территорию оставлялся один, чаще всего самый незначительный и незаметный храм, который и регистрировался официально; приход при этом терял всякую религиозную свободу, религиозная жизнь позволялась строго в рамках дискриминационного законодательства о культах, которое представляло ее только как удовлетворение религиозных потребностей населения, понимаемых сродни физиологическим потребностям. Это последнее самое изощренное и скрытое, как говорят, “цивилизованное” гонение на Церковь, создавая ложный внешний вид церковного благополучия, нанесло непоправимый урон и Русской Церкви и русской культуре: с сер. 60-х до сер. 80-х было закрыто и разрушено, возможно, большинство сельских храмов России.

 

Однако и эта политика, достигнув своей цели – очередного этапа церковного разрушения – также имела побочный отрицательный, дестабилизирующий общество эффект. Во-первых, резко возросло неподконтрольное СДР сектантство, численность которого превысила численность подконтрольной РПЦ; во-вторых, невероятно возросло воровство из храмов и контрабанда икон; и в-третьих, масштабы культурного варварства в уничтожении исторического и художественного наследия страны оказались так велики, что стали очень заметны во всем мире благодаря возросшему в это время интуризму, так что был нанесен очередной ущерб международному имиджу СССР.

 

 Поэтому среди этого нового этапа разрушительного угара, правительство позволило внести наиболее значительные в историко-культурном отношении храмы, до тех пор уцелевшие в богоборческом шабаше, в реестр охраняемых государством памятников и их стали реально охранять – описывать, реставрировать, бороться с церковным воровством и контрабандой икон.

 

Однако жизнь, построенная на разрушении храмов, на попрании Бога, на тотальном насилии и тотальной несвободе, не могла стать гармоничной и органичной, а значит, не могла стать прочной. С ослаблением идеологических скреп и потерей возможности бесконтрольного насилия она рухнула. Ее хватило на характерный срок – 70 лет - библейский срок вавилонского пленения Израиля – Церкви.

 

Многие винят в этом обрушении известных политических деятелей, либералов, а также неистребимого врага – иностранные спецслужбы, забывая при этом о жесточайшей лжи и насилии рухнувшего режима и не принимая во внимание мистическую смысловую глубину совершающихся событий – промысел Божий. Это было событие апокалиптического смыслового ряда.

 

Эпицентр крушения системы совпал с еще одним великим духовно-историческим событием – 1000-летием Крещения Руси, которое, буквально накануне власти не собирались ни праздновать государственно, ни позволять Церкви праздновать его широко; но по воле Бога произошло так, как произошло. Это событие содержало и раскрывало в себе еще один апокалиптический срок: в числовой символике апокалипсиса 1000 означает полноту раскрытия силы.

 

 Так в совпадении двух библейских сроков раскрылся мистический смысл произошедшего: предвещая приближающуюся полноту эсхатологических свершений в назначенный Богом срок, апокалиптический зверь в очередной раз сгинул – «был, и нет его», выпустив из пасти Жену – Церковь, в гонениях и пленениях, вопреки земной логике, созревающую к полноте своей силы.

 

В 90-е годы посреди разрухи советской системы начала стихийно возрождаться Церковь: стали активно создаваться и регистрироваться общины, открываться и восстанавливаться храмы. В этом возрождении  решающую роль сыграла активность мирян и приходского священства, встречавшихся тогда с благословением, а не препятствием священноначалия. Это было органическое, гармоничное возрождение снизу, новое прорастание жизни по Божественному призыву, изнутри неумерщвляемой, неуничтожимой основы Церкви, которую не одолеют врата ада.

 

 В этом возрождении после 70-летнего жестокого плена и разрушения естественно были свои сложности и свои плевелы, преодоление которых было возможно через развитие этой жизни, ее бережное культивирование в органическом соборном единстве Церкви – клира и мирян, иерархов и приходского священства – начавшем возрождаться после собора 1988 года – собора 1000-летия Крещения Руси.

 

Но все изменилось с началом 2000-х годов, с известным перераспределением управленческих компетенций в пользу исключительно архиерейского управления Церковью. Над начавшей подниматься по Божественному промыслу и импульсу после собора 1988 года подлинной органической соборностью, являющейся в неразрывном взаимном действии и слышании друг друга иерархии и церковного народа – головы и тела - снова возобладал административный тип управления Церковью, при этом даже не в дореволюционной синодальной форме, а в позднесоветской, развившейся при хрущевском разрыве канонического строя Церкви.

 

Подлинная соборность, которая начала возрождаться после собора 1917-18 годов - собора будущих российских новомученников, но была задавлена богоборческим натиском государственной власти, снова начала возрождаться после собора 1988 года – собора 1000-летия Крещения Руси, но была задавлена на этот раз властью церковной. По сути, произошла клерикализация Церкви – все было прибрано к архиерейским рукам, подавлена инициатива снизу; дух мира сего в его воинствующей армейской форме элементарной жесткой субординации и подчинения возобладал над кротким и мирным духом Христовым – духом слышания, диалога, любви, духом заботы и служения (умовения ног) пастве.

 

В этих условиях все стало зависеть от личных качеств архиерея и его благочинных. Там, где архиерей в самом себе, в своем сознании и жизни хранил и осуществлял начала соборности, умел слышать людей и разговаривать с ними, а не начальствовать над ними, где во главу угла была поставлена творческая христианская миссия в своем расцерковленном народе, его христианское просвещение и окормление – там продолжилось восстановление храмов, и не только тех, что на виду и имеют хорошую перспективу дохода, но и всех тех, малых и отдаленных, в восстановлении которых была проявлена местная инициатива; в тех епархиях открылись и духовные учебные заведения для удовлетворения растущей потребности в священстве.

 

 Там же, где в управлении Церковью возобладало приказное администрирование, делающее низший клир безгласным исполнителем высшей воли, подавляющее всякую живую инициативу снизу, возникшую без циркулярного предписания; там, где во главу угла были поставлены парадная представительность и церковный доход – то, что характеризуется евангельским образом служения мамоне, олицетворяющей дух мира сего – там мы снова встретились с хорошо знакомым с поздних советских времен преследованием низшего инициативного клира, с новым закрытием храмов и фактическим продолжением политики упорядочения-оптимизации церковной сети, проводившейся прежде атеистическим СДР и богоборческим правительством, а ныне церковной властью.

 

Хочу показать эту общую проблему на примере конкретного храма и конкретного российского региона – это 5-типридельный храм с главным престолом в честь Казанской иконы Божией Матери в местечке Шаблыкино Краснохолмского благочиния Бежецкой епархии Тверской митрополии. Этот храм является памятником истории и культуры регионального значения, и регион этот, ныне демонстрирующий запустение центральной России, имел богатую историческую жизнь; в его топонимике и руинированных ныне памятниках отмечены важнейшие этапы нашей истории.

 

 Здесь проходили сухопутные торговые пути из Европы в Азию, здесь селились бежавшие от татар (Бежецк), здесь были древнейшие вотчины знатнейших и важных в российской истории боярских родов: Романовых (Хабоцкое), Шереметьевых (Шаблыкино), Сухово-Кобылиных (Кобылино-Перетерье). После грозненского, затем годуновского разгрома боярства местное крестьянство по причине удаленности от московского центра осталось в основном черносошным, не стало крепостным нового дворянского сословия, а потому осталось инициативным и деятельным.

 

В конце 18-го – начале 19-го века здесь активно развивались капиталистические отношения, и на этой волне развития капитализма в богатых местных селах при поддержке богатых местных меценатов на месте обветшавших старых храмов было построено очень много новых больших многопридельных каменных храмов, часто с хорами; тогда же они были расписаны великолепными фресками по сырой штукатурке.

 

 В регионе существовала уникальная местная школа высочайшего художественного достоинства, укорененная в местной же церковной живописи 18 века, для которой характерен большой динамизм, творческая разработка сюжетов, интерес к апокалипсису. В 1-й половине 19 века в регионе работал местный гений-самородок, благодаря своему таланту попавший на учение в Италию; с 10-тью своими сыновьями он организовал художественную бригаду, расписавшую большинство храмов района.

 

Они создавали не копии, не компиляции, но свободно писали изнутри своей веры, своей жизни, своего художественного сознания, творчески пребывая внутри существовавшей на тот момент художественной церковной традиции. В своей хозяйственной жизни они были рыбаками, поэтому их излюбленные сюжеты, кроме центрального – изгнание торгующих из храма – это хождение по водам, Христос, усмиряющий бурю и спасающий утопающего Петра; они выполнены наиболее свободно, дерзновенно и вдохновенно. Эта художественная школа сравнима с провинциальным европейским возрождением, а многие работы по художественной силе и цельности можно сравнить с великими художественными именами различных школ и народов - Джотто, Панселином, Дионисием – высочайшее мастерство орнаментальной архитектурной имитации, изумительные сюжетные фрески.

 

 

Но прошло около века, и Тверская (Калининская) область – родина всероссийского старосты – была сделана образцовым полигоном коммунистического строительства, которое осуществлялось двумя неразрывными путями: плановой хозяйственной деятельностью и плановой атеистической деятельностью – целенаправленным уничтожением Церкви. Плоды этого “строительства” в виде огромных разрушенных ферм и огромных разрушенных храмов составляют теперь главную особенность тверского пейзажа вдоль автомобильных дорог. Погибло все храмовое великолепие, некогда освящавшее землю: в различные периоды взорвано, разрушено, запустело.

 

 На местном краснохолмском уровне были снесены огромные городские храмы Красного Холма и пригородного Николо-Антониева монастыря, собиравшие городской пейзаж, делавшие город святым градом. Был варварски разрушен с применением тяжелой техники древнейший в регионе Никольский собор этого монастыря, по преданию построенный при участии Аристотеля Феорованти и расписанный фресками, от которых остались фрагменты прорисей в уцелевших частях стен.

 

 От всего святого краснохолмского ансамбля осталась одна колокольня – слишком оказалась прочной и высокой, ее легче было использовать, чем разрушить. Сегодня она стала символом Красного Холма, олицетворяющим веру и труды дореволюционных предков, варварство предков советских, и равнодушие и корысть современников, которые по безразличию и воровству не в состоянии даже минимально отреставрировать свой символический артефакт.

 

 

Многочисленные же сельские храмы, расписанные уникальными фресками, погибли в 60-80-е годы в результате политики оптимизации церковной сети и ее ближайших последствий. В окрестных селах еще здравствуют люди, помнящие эти храмы во всем их великолепии, крестившие в них своих детей. Но под предлогом малочисленности верующих в них перестали присылать священников, и расцерковленный народ, равнодушный к созданным своими же предками чуть более века назад художественным ценностям, утилизировал материальные ценности храмов – кирпич и половую доску. В результате храмы были разрушены внутри, частично обрушились несущие стены и кровли, и гениальные фрески, составляющие подлинное культурное достояние России, сияют сегодня уцелевшими фрагментами посреди руин и в отверстое небо.

 

Еще худшая судьба выпала храмам, которые были утилизованы не стихийно – местным населением, а планово – местными властями на различные нужды; фрески в них погибли практически полностью от затхлой сырости и различных испарений, да и от использованных зданий зачастую остались в конце-концов одни руины. Новый Мамай прошелся по русской земле, но уже не внешний, а свой, доморощенный – такого тотального масштаба разрушения собственных святынь и пренебрежения собственным культурным достоянием не знает ни одна цивилизованная страна в мире.

 

Шаблыкинский храм, содержавший в себе полный комплекс уникальных фресок и родные древние иконостасы музейной ценности, оказался единственным в Краснохолмском районе и одним из очень немногих в сегодняшней Бежецкой епархии, уцелевшим в этом шабаше разрушения. Его спасла и удаленность от магистральных дорог, и борьба за свой храм прихожан, которые в приступы покушений на храмовое здание прятали в лесу старосту с ключами. Храм этот оказался тем самым, который власти, почувствовав отрицательный общественный эффект своей разрушительной церковной политики, внесли в середине 70-х годов в реестр охраняемых государством памятников истории и культуры.

 

 В результате храм никогда не закрывался и был постоянно действующим вплоть до начала 2000-х годов, сохранив в себе до этих пор в целости и все свое художественное и историко-культурное достояние, и намоленное поколениями предков литургическое пространство. Священники менялись, но, несмотря на их всегдашний дефицит в советских и постсоветских условиях, для этого уникального после состоявшегося церковного разгрома храма, сконцентрировавшего в себе местное духовное и культурное наследие, они находились всегда.

                                                                              фото 2008 года

В 90-е годы в краснохолмском благочинии, как и по всей России, на фоне крушения советской системы началось идущее снизу из живого корня возрождение Церкви. Шаблыкинский храм тоже получил новый импульс жизни благодаря служившему в нем тогда молодому деятельному священнику – о. Александру Бахвалову, который был из тех, что пришли в те годы в Церковь по велению сердца и обретенной веры, искренне желая послужить Богу и церковному возрождению. Этот священник исключительно на средства прихожан и местных спонсоров провел в храме масштабный ремонт и реставрацию – храм засиял позолотой и поновленной масляной живописью, обрел колокольный звон, первую сигнализацию и новое отопление; этот священник раскрыл прихожанам красоту церковного богослужения, организовав прекрасное профессиональное пение и чтение; он оживил приход, он обустроил и расширил жилое хозяйство при храме.

 

 В эти же годы был оживлен еще один деревенский приход в с. Мартыново, в храм которого приехал также горящий верой и желанием служить Богу и Церкви священник о. Олег Зимаев. В эти же годы местный энтузиаст пенсионер Юрий Иванович Чистяков (из здешнего рода Чистяковых, давшего миру всемирно известного художника-педагога Чистякова, родившегося и выросшего в Красном Холме, а затем воспитавшего плеяду великих русских живописцев) вместе с о. Олегом Зимаевым при поддержке местных колхозов и властей стал восстанавливать и другие запустелые сельские храмы в районе – в селах Болонино и Слобода. Все делалось по местной инициативе, своими руками и исключительно на местные средства.

 

Но все переменилось с началом 2000-х годов. Шаблыкинский храм, в котором до того на протяжении всей его долгой истории не прекращалось постоянное богослужение, был закрыт для такового новым благочинным под хорошо узнаваемым предлогом малочисленности прихода (на средства которого он был только что отреставрирован и отремонтирован изнутри (!)) и хорошо узнаваемым способом – перестали присылать священника. Никакие разнообразные ходатайства прихода за свой храм на протяжении 15 лет не дали результата.

 

На момент закрытия храм имел все необходимое для богослужения, включая родные древние минеи и Евангелие, был самым светлым и сияющим благодаря проведенной реставрации, при храме было полностью жилое хозяйство, был живой приход и перспектива воцерковления утративших в советское время церковную веру людей, возможность создания воскресной школы и занятий с детьми в расположенных рядом государственных школе и детском саду. Имея все это, а также хорошую транспортную доступность и российскую известность, благодаря своему статусу храма-памятника при полной сохранности родных древних интерьеров, храм был на момент его закрытия самым привлекательным в районе для богослужения.

 

 Сегодня же он полностью запустел. От 15-летнего отсутствия богослужения в летнем храме заплесневели основания стен и провалились полы, перекосились опирающиеся на них иконостасы, с потолка сыпется штукатурка. Это осыпание сверху и цветение снизу являются началом естественной гибели фресок в заброшенном богослужением храме –  обличительный процесс, противоположный сегодняшнему сверхестественому обновлению фресок и икон в действующих храмах. В разбитые стекла верхних окон птицы свободно проникают в храм и загаживают престолы; снова замолчал колокол.

В зимних приделах службы совершались эпизодически, при этом из храма постепенно исчезали богослужебные предметы и даже особо ценные, пожертвованные в свой храм уже сегодняшними прихожанами иконы; в результате храм запустел и в отношении богослужебного “реквизита”. В нежилое состояние пришли храмовые дома и участки.

 

А в последние годы долгое запустение храма спровоцировало беспрецедентные кражи в нем, после чего все, не вынесенное ворами, было вывезено местным церковным начальством на “сохранение”, которое при категорическом отказе в священнике для храма может быть упомянуто только в кавычках, ведь вывозилось без описи и на бессрочный срок.

 

икона бесследно исчезла

 

И сегодня иконостасы летних приделов зияют дырами на месте своих древних икон, а в зимних приделах ответственным за храм священником о. Силуаном (Коневым) эти дыры закрыты бездушной иконной имитацией – софринскими таблетками. Судьбу храма лучше всего иллюстрируют фотографии.

Так храм выглядел всего несколько лет назад, 2008 год.

     

Так выглядит сейчас. фото 2015 г.

 

  

 фото 2008 года

   фото 2015 года

 фото 2008 года

фото 2015 года

 Фактически погублен храм-памятник истории и культуры, выстоявший в советской оптимизации церковной сети и возрожденный к новой жизни в 90-е годы; и ответственность за эту гибель лежит на тверском священноначалии, отказавшим храму в единственном реальном способе его сохранения – постоянном священнике и постоянном богослужении в нем.

 

 

Однако в 2000-е годы в Краснохолмском благочинии запустел не только Шаблыкинский храм, но и другой начавший возрождаться в 90-е  сельский приход - в Мартыново. Его священника, любимого народом за его бескорыстное искреннее служение Христу и людям, стали преследовать как раз за это бескорыстие - все раздавал; жалея нищее население, требы совершал дешевле, чем потом с него требовал благочинный.

 

Еще более серьезным поводом к преследованию стала его инициатива литургического просвещения паствы, шедшая навстречу желанию и нужде народа.  Он побуждал людей понимать богослужебное слово, более осознанно и глубоко участвовать в литургии; для этого ввел частичное гласное чтение т.н. “тайных” молитв и употреблял официально изданные Московской Патриархией переводы отдельных литургических текстов (Апостола, Евангелия, херувимской) параллельно с церковнославянским их чтением.

 

Все это, никогда не запрещавшееся в Русской Православной Церкви, поддержанное благословением свщмч. патр. Тихона, а также патриархов Алексия II и ныне действующего Кирилла, и успешно осуществляющееся во многих храмах, в Тверской епархии расценивается как преступление, равносильное расколу. Результатом преследований, фактически, за подлинное служение стало то, что эмоциональный священник не выдержал психологического прессинга и унижений, реально ушел в раскол и был запрещен в служении; ответственность за этот слом духовной судьбы искреннего и бесхитростного пастыря также лежит на тверском священноначалии. С этой потерей запустел не только мартыновский приход, но прекратилось и восстановление храма в селе Болонино, которое о. Олег понемногу осуществлял. Со временем была полностью подавлена и местная инициатива в постепенном восстановлении Николо-Антониева монастыря, а также храма в селе Слобода.

 

Так через новое закрытие деревенских храмов была проведена новая оптимизация местной церковной сети; все было стянуто к краснохолмскому центру, а прежде действовавшим деревенским приходам отказано в священниках по причине малочисленности населения. Древний Шаблыкинский храм, промыслом Божиим сохранивший свою жизнь и бесценные интерьеры в советское лихолетье и трудные перестроечные годы, стал реальной жертвой этой новой оптимизации.

 

Она отличается от советской тем, что сельские храмы официально не закрываются и продолжают требно обслуживаться из церковного центра: эпизодически совершаются молебны, панихиды и исключительно редкие литургии, которые в таком контексте также низводятся до уровня требной службы – чтобы причастились желающие.

 

Однако пренебрежение сельскими храмами растет с течением времени. Если лет 10 назад в Шаблыкино еще изредка служились литургии в отдельные воскресенья, отдельные храмовые престолы и попразднества больших праздников, а также обязательные панихиды в родительские дни, то в текущем году впервые за всю историю Шаблыкино не было даже панихид в родительские дни пасхального круга, ограничились краткими молебнами на Пасху и Троицу.

 

 В эти важные родительские поминовения около храма негде бывает припарковать машину, все приезжают целыми семьями обиходить могилы и помянуть родных. И всегда двери храма были открыты, верующие могли сделать это церковно, и нецерковные люди могли услышать красоту богослужения, искреннюю церковную проповедь, для кого-то это могло быть началом пути к храму.

 

В этом году стечение всего местного народа происходило при закрытых дверях храма и удивленным людям оставалось только выпить за упокой своих родных. Литургии за прошедший год служилась всего три-четыре раза и только в рядовые субботы. При этом церковное начальство почему-то ожидает, что чем реже будет служиться литургия, тем больше народу будет на нее приходить - было бы эффективнее с точки зрения дохода и обслуживания духовных нужд.

 

Но по неустранимому духовному закону жизнь по вере питается и строится постоянным участием в литургии, и чем реже она служится, тем как раз меньше народу будет она собирать, особенно традиционного деревенского народа в церковно-рядовой, а не праздничный день. В таких условиях приходы постепенно вымирают и храмы разрушаются, уничтожая достигнутое в 90-е годы, когда они, обретя деятельных настоятелей, стали возрождаться и привлекать ко Христу новых людей.

 

Новая оптимизация оправдывается нехваткой священства, и это действительная проблема; но острота ее очень во многом зависит от качества работы епархиального начальства и от “атмосферы” в епархиальных верхах. Не случайно тверская епархия, ныне митрополия, осталась, кажется, единственной в России, не имеющей своего духовного учебного заведения, готовящего священников.

 

 Кроме того, в 90-е годы была волна обращений, воцерковлений, и многие тогда пошли в священство, искренне желая послужить Богу и людям. Но позже они столкнулись уже не с духом соборности и любви, а с жесткой системой, переламывающей человека, в которой исполнять то, ради чего они стали священниками, оказалось чрезвычайно затруднительно. Естественно в таких условиях кандидатов в священство резко поубавилось – волна отхлынула.

 

Но даже и в условиях дефицита священства задача сохранения таких бесценных в историко-культурном и духовном отношении храмов, как Шаблыкино, казалось, должна быть приоритетной, ведь они – хранители культурных ценностей, составляющих достояние России, духовной традиции и наследия предков – того прошлого, без которого нет подлинного будущего.

 

Кроме того, в масштабах Бежецкой епархии таких сохранных храмов - исключительные единицы при огромном количестве храмов разрушенных и полностью запустелых, и поддержание их не требовало от епархии никаких затрат и усилий – только не оставлять сирыми, присылать священников, и приходы могли гармонично существовать и развиваться. Но эти сельские храмы расположены не на виду, не могут выполнять парадно-представительную функцию, и никогда не принесут в архиерейскую казну столько дохода, сколько храмы городские, а требное обслуживание собирает и деньги их прихожан в ту же центральную казну; по мнению местных жителей, это и определяет их судьбу.

 

Здесь проходит выбор – служить Богу или мамоне, и делается в пользу последней. Служение мамоне – подлинное основание новой оптимизации, и в жертву ей приносится культурное и духовное достояние. Вместо того, чтобы за 15 лет (!) решить проблему священника для Шаблыкино, дать многократно ходатайствовавшему об этом приходу возможность жить, развиваться и сохранять свой храм-памятник, последний доводится до запустения и разграбления, которое довершает полное разорение его самим церковным начальством -  в храме остаются проваленные полы, засыпанные штукатуркой, облупленные стены, разбитые окна и не остается ни одной родной древней иконы.

 

Поражает также практически “дословное” совпадение сегодняшней новой оптимизации церковной сети с прежней советской политикой атеистических властей – в мотивах, методах и результатах. На фоне утверждаемого внешнего церковного благополучия, вне зависимости от реальных обстоятельств и от желания местного населения объявляется несостоятельность и бесперспективность малочисленных приходов, им отказывается в священнике и, соответственно, в постоянном богослужении в их храмах, преследуются живые формы христианской активности, миссии,  просвещения, подавляется местная инициатива.

 

Совпадает даже общее отношение к христианской жизни как наличию религиозных потребностей и их удовлетворению – только так можно расценить перевод прежде постоянно действовавших сельских приходов на эпизодическое требное обслуживание. Результат - запустение приходов и разрушение храмов, рост расколов и церковного воровства. Сегодня к этому присоединяется еще и недоверие местных людей к церковной “системе”, пренебрегающей их храмами и безразличной к ним самим, что очень способствует уходу от храма.

 

У советских властей, проводивших оптимизацию, была одна непререкаемая ценность – атеизм и цель – уничтожение живого христианского сознания и подлинной жизни по вере, вытеснение их в архаическую мертвость – удовлетворение неизжитых пока рудиментарных потребностей, как этап планомерного умерщвления Церкви. У сегодняшних церковных властей, фактически, продолживших советское упорядочение, одна ценность и цель – маммона. Результат того и другого - один; но если  первая оптимизация умерщвляла Церковь снаружи, то новая – умерщвляет ее изнутри.

 

«Не можете служить Богу и мамоне» – невозможно “обойти” слова Христа. Конечно жизнь требует денег и других материальных средств, и материальная заинтересованность – мощнейший мотив деятельности; но все зависит от ценностных приоритетов. Церковь, стоя в этом мире, призвана являть в нем иной – Христов – закон, и неизбежная для земли материальная забота о благосостоянии не должна превращаться в служение мамоне, когда в жертву приносятся очевидные духовные ценности. Это разрушительное служение никогда не станет основанием новых духовных ценностей; поэтому любое восстановление и возрождение церковной жизни не может быть основано на разорении храмов, сохранившихся в прежнем крушении, и угашении затеплившихся в 90-е годы новых приходских очагов под предлогом малочисленности населения, т.е. недостаточного количества народа, потребности которого надо удовлетворять.

 

Наш мир, несмотря на его греховную искалеченность, изначально все же Божий мир; поэтому противное Богу служение мамоне, как ориентация на ценности мира сего, в конце концов разрушает жизнь, а служение Богу, вроде бы пренебрегающее земными ценностями, жизнь строит. Это неустранимый закон, справедливый и на макро- и на микроуровне: и на опыте советского строительства материального рая без Бога, закончившегося крушением этого нового вавилонского колосса, оставившего после себя одни развалины; и на значительно более скромном, но не менее существенном для местной жизни опыте Шаблыкино.

 

 Фактическое закрытие храма – прекращение в нем постоянного богослужения – плачевно сказалось на местной жизни. Пока храм был постоянно действующим, в ближайших к нему селах была центральная усадьба большого колхоза, центр сельской администрации, большой клуб, школа, детский сад, оборудованный медицинский пункт – местная жизнь была вполне устойчивой. С закрытием храма 15 лет назад жизнь стала постепенно иссякать; в этом году закрылся детский сад и из всей бывшей активной сельской жизни остается одна школа.

 

 Местные жители, фактически, теряют свою землю, на которой еще продолжают жить, и эта утрата началась именно с закрытия храма. Верующее сознание не может не понимать, что одно связано с другим: не был бы закрыт 15 лет назад храм, не пришлось бы сегодня закрывать детский сад. И надежда местного возрождения связана с возрождением именно храма.

 

Постсоветское духовное запустение сродни посттатарскому, только многократно его превышает. Преодолевая то первое запустение, церковные предки наши шли не туда, где было много народу и христианская жизнь уже была устроена, чтобы за деньги “обслуживать религиозные потребности”; но они шли в безлюдные места и туда, где христианство было попрано и поругано, строили храмы, начинали молитву и труды, и вокруг них созидалась и духовная, и материальная жизнь.

 

Так строилась и прирастала Россия, и именно таков сегодня Божий призыв к нашей Церкви: требуется новое воцерковление расцерковленного народа, новая христианская миссия, в частности, возрождение и духовной и материальной жизни села, а не комфортно и скоро устроенное обслуживание духовных нужд уже имеющегося и обязательно многочисленного верующего населения.

 

Мы же оказались свидетелями ровно обратного: живым сельским приходам, ходатайствующим о священниках для своих до начала 2000-х годов действовавших храмов, священноначалие категорически отказывает по причине малочисленности населения; уникальный в региональном масштабе храм-памятник, полностью сохранный до начала 2000-х годов, для сохранения которого не надо было никаких затрат – только жить в нем, т.е. служить Богу, теперь полностью разоряется в этом новом упорядочении церковной сети; местная жизнь, бывшая вокруг храма, запустевает.

 

Характерно при этом, что, например, храм в Антарктиде строится, несмотря на колоссальные затраты по его возведению и поддержанию и абсолютную малочисленность и непостоянство “населения”. Шаблыкино в масштабах Бежецкой епархии также единично, как подобные Антарктиде проекты в масштабах всей страны; и дело, значит, не в малочисленности населения и затратах, а в пиар-качествах проекта, составляющих одно из проявлений мамоны – царицы ценностей мира сего.

 

Более того, в последнее время проявляется тревожный симптом – самые разные люди протестуют против строительства новых храмов в городах, разыгрываются целые баталии. И получается характерная закономерность: там, где возникают протесты против строительства, храм, тем не менее, строится; а там, где люди настойчиво просят, умоляют о священнике для уже имеющегося храма, им категорически отказывают!

 

 В городах, где, сев на общественный транспорт, можно за 10-20 мин (максимум за полчаса) без труда добраться до соседнего действующего и отнюдь не переполненого храма (или в условиях малых городов дойти пешком, доехать на велосипеде), без особой нужды и преодолевая протесты среди населения, строят новые храмы; в селах же, где множество людей, не имея личного транспорта, не имеют и реальной возможности добраться до соседнего отдаленного храма, волей священноначалия Церкви забрасываются действующие храмы.

 

При этом малочисленным объявляется население, даже если еще сохраняется сельская инфраструктура и рядом с храмом расположены госудаственные школа и детский сад; ненужными оказываются храмы, сохраняющие в себе гениальные фрески и древние иконы, даже если храмы реставрируются и ремонтируются на средства местного населения, даже если на восстановление их выделяются спонсорские деньги.

 

 Именно так был разорен храм в Шаблыкино, именно так было отказано в восстановлении храма в селе Еськи, содержащего в себе уникальные фрески, которые составили бы гордость любого европейского селения. Брошенный епархией храм был законсервирован от дальнейшего разрушения светской организацией “Сельская церковь”, пытающейся спасать культурное достояние России. Причина такого странного со стороны священноначалия отношения к храмам и желаниям населения одна – доход, который могут принести храмы, а возникающий протест является, по сути, протестом против того, чтобы служение Христу превращалось в служение маммоне.

 

Сегодня, благодаря тому самому мощному двигателю происходящего – материальному интересу, возрождение городских храмов осуществлено много успешнее, чем сельских, так что возникла большая диспропорция. Города уже достаточно “насыщены” храмами, но Россия – большая земля, на которой города – лишь точки. Именно село вмещает в себя тело народное, хранящее жизнь, и воцерковление этого тела составляло силу христианской страны; отсюда название крестьянин – человек, носящий крест, посвященный Христу.

 

Разрушение сельских храмов стало глубинной причиной того запустения, которое представляет собой нынешняя центральная Россия; село бежит в город на любые заработки, сельская молодежь уезжает в город навсегда – а земля стоит запущенная и продовольствие закупается заграницей. Это раскрестьянивание, в основе которого лежит расхристанность, и с возрождения сельских храмов может начаться возрождение сельской центральной России.

 

Поэтому новое воцерковление села составляет сегодня очередную и насущную задачу Церкви, чему кардинально противоречит новая оптимизация церковной сети через фактическое закрытие действующих сельских храмов, с которой мы столкнулись, в частности, в тверском Краснохолмском благочинии. Однако это не пиар-проект, а поприще для подлинного христианского подвига - задача, требующая искреннего служения Христу, подвижнических трудов, подлинного пастырства – за другим народ не пойдет.

 

 И это задача грандиозная – слишком велико разрушение сельских храмов и слишком запустела жизнь села; но у нее есть свои резервы - в возрождении подлинной органической церковной соборности во всех ее проявлениях. Это, с одной стороны, предоставление большей самостоятельности приходскому священству, поощрение местной инициативы, дух любви, диалога, взаимного слышания, а не предписаний и прещений; с другой, это колоссальный резерв взаимопомощи, еще очень мало задействованный в церковной жизни, пример и образ которого дал апостол Павел в самом основании Церкви.

 

Можно было бы не облагать бедные сельские храмы стандартными церковным налогами, а напротив, богатые  городские приходы, монастыри, епископские храмы могли бы собирать денежную помощь для бедных сельских; можно было бы даже “шефство” помощи установить конкретных богатых приходов над конкретными бедными, организовать церковную кассу помощи бедному сельскому священству. Все это могло бы способствовать установлению множества горизонтальных связей, творческому общению, единению Церкви, стать одной из форм жизненного оправдания ее высоких определений – святая, соборная и апостольская, которым в конкретных жизненных проявлениях церковные объединения далеко не всегда и не везде соответствуют. А для Церкви, жизненно являющейся тем, чем она именуется, любые задачи, Богу поспешествующу, по плечу.

 

P.S. В Шаблыкино пока еще можно частично вернуть его родные иконы, восстановить храм-памятник, возродить жизнь прихода;  но все это возможно, только если у него будет свой священник-настоятель – заботливый и любящий хозяин храма и пастырь прихода, в чем ему категорически отказало священноначалие, сделав это в форме, заставляющей людей больше никогда не поднимать этого вопроса и смириться с разорением и запустением своего храма.

                                                                                        

 

Ольга Шкарина

 

2014 -2015 год