Целая жизнь

На площадке гулял мужчина с собакой и ребёнком -- именно в этом порядке. Ростом под два метра, телосложение атлетическое, взгляд "не уверен, не обгоняй".

Впереди весело бежал мальчик лет семи-восьми. Бежал, взмахивая руками, словно крыльями, подбежал к качелям, встал, полетел в какие-то свои миры.

Мужчина всё бродил по площадке с собакой: белая пушистая собачка, доходящая ему едва до щиколоток, гордо оглядываясь, шла рядом. На голове у собаки торжественно качался кокетливый розовый бантик. Они сделали несколько кругов, собака высказала, без всяких опасений, другим собакам (на порядок больше её) всё, что она о них думает, мужчина внимательно оглядывал других собак, одобрительно кивал, наклонялся и нежно, с ладони, давал лакомство. После отпустил собаку погулять -- собака радостно бегала по траве, лаяла и высокомерно смотрела на всех окружающих.

Мужчина закурил, прислонился к дереву. Докурил сигарету, затушил, бросил в урну и зычно крикнул: всё, домой! Посмотрел куда-то и добавил грозно: домой, я сказал! Мальчик соскочил с качелей, побежал, но первая прибежала собака, преданно закидывая голову и заглядывая в глаза. Мужчина присел на корточки, погладил: ну что ты, масечка, это я не тебе, ты чего испугалась? Масечка самая лучшая, -- масечка восторженно лизала пальцы и виляла хвостом.

Что встал? -- сурово обратился к мальчику, -- домой пошли, сказал же! Потрепал волосы и добавил сурово: хороший мужик растёт!

                                                                                                     *****

Последнее время там и здесь попадаются на глаза тексты о людях, живущих чужую жизнь в сети.

Живут они себе живут свою жизнь, в которой нет чего-то такого, чему они были бы очень рады и поэтому они придумывают себе другую жизнь. В этой самой другой жизни они обязательно лучше, удачливее, красивее, богаче и прочее. И все ахают и охают: какой прекрасный человек, как же ему хорошо. И главный лейтмотив, конечно, зависть остальных.

Я же ловлю себя на мысли, что мне это удивительно. Нет, мне не удивительно то, что есть человек, которому может не нравиться собственная жизнь -- всякое в жизни бывает, я склонна верить тому, что мне говорят. Да что там говорить, я вообще всему верю. Удивительно же мне совсем другое -- почему во всех такого рода профанациях описываемые персонажи обязательно преподносят себя в улучшенной, на их взгляд, версии самих же себя.

Если задуматься -- это ужасно скучно. Ведь на самом деле, это всё ещё тот же самый ты, только припудренный: лучше, выше, сильнее. Если бы вдруг мне пришло в голову жить другую жизнь в сети, придумать себе персонажа и представлять его на суд, этот персонаж не имел бы никакого отношения ко мне. К примеру, это был бы какой-нибудь мужик, прошедший зону, говорящий на фене, как Пушкин по-русски, не теряющийся, острый на язык, немного туповатый, но при этом обладающий (боже, какая банальность, но никак не могу подобрать ничего другого) бешеной харизмой. Эдакий развалившийся в кресле, привыкший брать, а не получать, то, что, на его взгляд, ему полагается -- но делающий это не обычным нахрапом, а с эдакой улыбочкой, шутками-прибаутками. Но не без нахрапа, что ж поделаешь.

Мой персонаж не имел бы никакого отношения ко мне, не являл бы собой ни мои тайные мечты, ни тайные страхи, ничего вообще, что как-то связано со мной -- это просто был бы другой персонаж. О себе, как мне кажется, скучно придумывать -- собственная жизнь удивительней любых придумок о ней. И только совсем чужая, совсем иная -- та, о которой знаешь ничтожно мало, та, которая не могла бы случиться с тобой ни при каких обстоятельствах -- влезть в эту шкуру, да так, чтобы поверили, это -- изумительно.

                                                                                               *****

Уже какое-то время в голове текст. Он практически целый. Есть сюжет, есть герои -- с именами и приблизительными биографиями, есть развитие событий. Нет самого главного -- самого текста. Не желает он вылезать наружу, сидит глубоко внутри и издевается.

Издевательство его изощрённое -- не только сам не выходит, но и остальным не даёт возможности. Сидит, ухмыляется -- пока не сложусь, не видать тебе текстов. Ничего -- и не таких побеждали.

                                                                                              *****

Завтра Судный День. Десять дней терпения предшествовали ему. За эти десять дней надо было обдумать все свои поступки, вымолить прощения у всех, кого обидел, пересмотреть свою жизнь, поведение и больше никогда, никогда. Водители на дорогах в эти дни вежливы, как никогда. Пропускают, не гудят вслед, вежливо моргают левым поворотником, поворачивая, несмотря и вопреки, действительно налево, соблюдают дистанцию и вообще всячески пересматривают своё поведение, сжимая зубы -- ничего, всего-то десять дней.

Уже девять, восемь, семь... Почти отмучились. Зато всё отмолили.

Я же все десять дней если и пересматривала что бы то ни было, то никак не своё поведение. Я пересматривала поведение орбитальных моделей Вегнера, моделей Андерсона и модели Кюри-Вейса. Умиротворяет как ничего другое. Сидишь, злишься, кричишь: ну чего же ты не компелируешься, зараза, ну ты что, совсем дурак -- подумаешь, скобку забыла.

Потом ещё злишься -- вот это кто написал? Нет, ну какой идиот это написал? Ах, да -- это же я. Нет, не то чтобы идиотка, конечно, но можно было бы получше, получше. Умиротворяет.

                                                                                           *****

Все в ленте говорят про девяностые. И так складно выходит: один текст вмещает декаду. Как так получается?

Я в девяностые прожила целую жизнь. А потом прожила целую, совсем другую, жизнь в следующую декаду. А сейчас, вот уже пять лет, я живу третью жизнь -- кардинально отличающуюся от двух предыдущих. Если бы мне сказали -- а напиши о своих девяностых -- это, наверное, была бы целая книга. Длинная, удивительная. То детектив, то мелодрама, то книга ужасов. И ничего в этой жизни не повторялось ни разу. И сама она тоже не повторялась. Но влияла, конечно -- всё влияет.

Закрываю глаза и вспоминаю всякие глупости -- я больше всего люблю вспоминать всякие глупости. В общежитии, в котором я жила на первом курсе, жили молодые девочки-мальчики, приехавшие по программе -- учиться. Учиться им хотелось не очень. Впрочем, кому тогда действительно хотелось учиться (немедленно, со слезами стыда, вспомнила как в новогоднюю ночь двухтысячного -- самого страшного и ожидаемого -- вместо того, чтобы пойти со всеми и сходить с ума, я, со слезами отчаяния и жалости к самой себе, сидела и готовилась к экзамену, который должен был произойти в середине февраля. Боже мой, для чего? Почему именно в эту ночь, спрашиваю я себя и неизменно отвечаю -- воспитывала силу воли. Боже, как глупа молодость!)

Так вот, возвращаясь к девочкам-мальчикам. Они веселились, устраивали попойки, гуляли и пели песни. Как-то раз, ночью, раздался стук в дверь. Стучали так громко, что даже я проснулась, несмотря на то, что просыпалась я тогда крайне тяжело. Соседка моя, которая просыпалась от каждого шороха, сидела на кровати, притянув колени к груди и драматично шептала: я не открою, ты открывай! Мне же -- море по колено. Я открыла. Там стоял один из мальчиков. Мальчик, скажем прямо, был несколько нетрезв и очень расстроен. Он переминался с ноги на ногу и, наконец, выстрелил в меня тщательно сформулированным вопросом.

-- Простите, -- стесняясь и немного икая, начал мальчик, -- вы случайно не знаете где мой левый ботинок? Случайно, -- растерянно добавил он. Тогда я почти проснулась и, наконец, заметила, что мальчик действительно был бос на левую ногу. Он неловко прижимал её к икре правой, оттого ещё сильнее шатался и хватался за стены дрожащими руками.

-- Нет, не знаю, -- вздохнула я. Я действительно не знала. Честно говоря, я была бы рада знать, мне нравится помогать, но тут я ничего не могла поделать.

-- Как же так? -- расстроился мальчик, схватился крепче за стену и чуть не пустил слезу, -- Понимаете, два часа назад он точно был. А потом мы куда-то пошли, что-то делали и теперь, -- он горестно вздохнул и приподнял ногу, демонстрируя, -- теперь его совсем нет. Совсем нет, -- он посмотрел на меня, на ногу и горестно махнул головой, но чуть не упал и потому снова крепче схватился за стены и придал голове устойчивое, можно сказать статическое, положение.

-- Я вот что хотел, -- снова посмотрел на меня, -- я его, по чистой случайности, у вас не оставлял?

-- Нет, -- окончательно просыпаясь, уверила я, -- у нас его точно нет. Мне очень жаль. -- я не врала, мне действительно было жаль.

-- Ну ладно, -- кивнул он, скорее самому себе, чем мне, -- я тогда дальше пойду искать, ладно? -- он всё переминался с ноги на ногу и нетерпеливо ждал когда я разрешу ему уйти.

-- Да, конечно, идите, -- милостиво разрешила я и закрыла дверь. В ту ночь он стучался к нам ещё два раза. С каждым разом он становился всё тоскливее, а под конец, чуть не плакал

-- Мне их бабушка подарила, понимаете? -- крепко хватаясь за стену, сообщал он мне самое сокровенное. -- Простите, ваше лицо мне знакомо, -- он посмотрел на меня внимательнее, -- я уже у вас спрашивал, да?

-- Уже спрашивал, -- охотно согласилась я.

-- А с тех пор, -- он качнулся, прижал левую стопу к икре правой ноги и вздохнул, -- как спрашивал, он не появился? Мой ботинок тут не проходил?

Я немедленно представила себе гуляющий по общежитию левый ботинок. Стало мне ужасно грустно -- одиноко бродящий ботинок, как оказалось, очень грустное для меня (в четыре часа утра) зрелище. Я помотала головой.

-- Ну ладно, -- отчаянно сообщил мальчик, -- я тогда пойду спать. -- он повернулся, собираясь уходить, но внезапно вернулся, -- Но если он придёт, случайно, совсем случайно, именно сюда... Вы скажите ему, пожалуйста, что я очень его жду в двадцать пятой комнате в восьмом здании. Хорошо?

Больше он не приходил. Я не знаю нашёл ли он левый, подаренный бабушкой, ботинок, но мне хочется верить, что нашёл.

А вы говорите девяностые. Это же целая жизнь.