СТЕПНАЯ ГОРСТКА.

СТЕПНАЯ ГОРСТКА.

1.Жара. 2.Словотворящее. 3.Потоптали. 4.Загадочная церковь. 5.Дискуссия о власти. 6.Жить будем.

        1. ЖАРА.

   Июльское солнце палило так, что мне казалось, из него вываливались огромные куски жара и, полыхая, падали на высушенную землю, которая должна была вот, вот воспламениться, чтобы сжечь меня и Николая с его машиной «Нива». Отдых. Какой отдых, когда задыхаешься, словно рыба, выброшенная на берег, когда железная «Нива», как раскалённая чугунная плита, а от Николая пахнет гарью и волос искрит. Я беру ведро воды. Ледяная. Только что из колонки и обрушиваю на Николая. Пар, как в бане, в котором скрывается Николай. Его окутывает облако, а из облака вместо благодарности  высыпаются хлёсткие слова, которые подрывают и так поджаренные нервы, от которых туманится голова. Пойми человека. Тушишь пожар на нём, чтоб не сгорел, а он  тебя покрывает. А почему? Психология. Я же, как коршун, с налёта, в пике неожиданно ударил. Не на «Вы» пошёл.

- А если б я тебя так, - орёт Николай.

   А что меня. Я уже подготовлен. Врасплох не возьмёшь. Выливай. Выливать Николай не будет.  Это же нужно идти к колонке, запускать мотор, брать ведро...  Словом, это длинная технология движений в палящем, спрессованном воздухе без единой прохладной щели, и чтобы её выполнить, то  для этого нужна сила, а где силу возьмёшь, если её жара выела. Её излюбленное место макушка. Угнездилась на ней и сверлит, сверлит, но жара не самый главный враг. Жара от природы. От неё можно в тенёчке спрятаться. Есть враг посильнее, покрепче. Нужно ехать в Суровикино, чтобы перевезти вещи Васи Попова, по-нашему, просто Вася Поп. Это тридцать километров в пекле до Суровикино, потом ещё пятьдесят до хутора, в котором флигель Васи Попа.

             2.        СЛОВОТВОРЯЩЕЕ.

   Два дня назад я вместе с женой Валентиной и двумя внучками Анютой и Машкой приехал в станицу Обливская, где живут не только родные братья моей жены Вася, Николай – инвалид первой группы, но   и двоюродный её брат  Николай. Уже прошло десять лет, как он развёлся с женой, которая допекала его ревностью, шпионила за ним, закатывала скандалы, признавалась в любви и, наконец, добилась своего: довела до точки кипения. Взорвался Николай. Бросил привет жене и  столице, в которой он заработал достойную пенсию, загрузился в «Ниву» и, накрутив тыщу вёрст на колёса, оказался в Обливской, чтобы, как он сказал, пожить по-человечески и поднять родное хозяйство. Он последовал примеру Васи, который тоже умотался из столицы. Она сильно подрывала его пенсию, и он боялся, что, в конце концов, копейка добьёт его. Что тут скажешь. Хилыми оказались ребята. Из столичных окопов перебрались в станичные. Отец Николая Афанасий Петрович умер давно, за ним спустя пять лет ушла жена Александра Ивановна. Так что Николай поехал сам рулить и домом, и гектарным огородом, без поддержки которого Николай рухнул бы вместе со своим карманом и «Нивой».

    Мне нравиться первый день приезда.  А кому он не нравиться? Я ещё таких не встречал. Стол под ветвистой яблоней завален свежими овощами, бутылками холодного пива. Вечерок. И главное разговоры. Со второго дня начинается мука. Нужно работать. В любую погоду. Настроение становится паршивым. А как его поправить. Пивом? Нет. Надежда на слово. Я убеждаю себя, что работа это благо, что я делаю добро, помогаю  Николаю и поэтому должен иметь отличное, бойцовское настроение. Быть бодрым. Весёлым. Но никакие слова о делании добра не действуют. Добро сбивают помидоры и огурцы, которые так и лезут в глаза, чтобы их полили, картошка уже подсматривает за лопатой, сорная трава старается подорвать капусту. Словом, если воображение не тупит, то перед вами овощное государство, в котором и свой главарь-вождь (сорняк) имеется, и коррупционеры: колорадские жуки, турлуки...

   Слово. Я часто думаю не о том, что такое слово, (слово – это изречённая мысль), а о том, какими бывают слова. Слово,  закреплённое в душе, корень пустившее, как дерево, загустевшее ветками, побуждает думать, действовать, совершать поступки. У меня  слово «наркоман» пробивает душу и тянет за собой другие слова: жалость, любовь, злость, ненависть, потому что у меня сын и невестка наркоманы. Слово «Библии»: Бог словом сотворил мир. Слово творит. Словотворящее. Иное слово просто скользнёт по душе, не оставив никакого отпечатка. Промчалось и не задело. Выброшенные слова. Особенно таких много  в истории, а когда-то они имели силу. Русь. Звучало, не сиднем в душе отсиживалось.  Кроме выброшенных слов имеются слова упадочные. Они засевают злом душу. Слова – наклёпы. Слова – недотёпы. Все не перечислишь.

   Вот и сегодня. Париться ради добра. Не трогает это меня, потому что это слово зарылось где-то в душе и высовывает голову, когда хочет показать, что оно ещё есть. Я думаю, что  нужно будет перетащить массу вещей, а потом разгрузить их, расставить. Эх. Если бы это можно было сделать не руками и ногами, а мыслями. Подумал, каждой мысли определил, что делать и запустил. Одна тащит стол, другая горбатиться под стульями и табуретками, а ты сидишь, контролируешь и малость побаиваешься, чтобы не выскочила мысль, которая дом на себя загрузить может и утащить неизвестно куда. Я пробовал это с вёдрами с водой. Как я не напрягался мыслью, куда я её не посылал, а как стояли вёдра возле помидорно-огуречных грядок, так и остались стоять. Ни одно не шевельнулось, вверх не поднялось и над грядками не прогулялось.

   Я спрашиваю Николая, а много вещей у Попа, какие они: тяжёлые, лёгкие, не изобрёл ли Поп, он изобретатель по тачкам, какой-нибудь прибор, который может уменьшать тяжесть предметов. 

- Приедешь и увидишь.

   Разве это ответ. Это неизвестность. Нет ничего хуже, чем погружаться в неё. Вместо того, чтобы полюбоваться степью, я буду всю дорогу думать, что же придётся таскать.

- Деды, деды, - кричит Анюта, - еды возьмите.

- Отстань, - бросаю я. – Какая еда по такой жаре.

   Вчера Анюта отколола. Вечером мы ели жаренную свежую рыбу. Машка отказалась. Мы стали её заманивать: вкусная рыба, будешь расти быстрее и так далее. Вмешалась Анюта.

- Машка. Ешь рыбу. От рыбы умнеют.

- А ты что? Уже поумнела? – в ответ Машка, быстро спохватилась и налегла, быстрее кошки Насти слопала.

   Детское слово иногда оказывается более весомым, чем взрослое. Слова нужно не только учиться выговаривать и запоминать. Слова надо к душе прикреплять и уметь ими правильно пользоваться. Иной нагромоздит кучу слов и радуется, а другой эту громаду одним метким словом подшибёт.

          3.        ПОТОПТАЛИ.

   Когда выезжали со двора, Рекс –  собака Николая – стал клетку рвать. Собака, а почему она клетку рвёт, когда хозяин уезжает? Рекс боится, что хозяин уедет и не вернётся. Что же ему с голода помирать и сидеть в клетке? Рекс признает только Николая. Когда Николай выпускает Рекса погулять, мы уходим в дом. Машка пристраивается к окну и смотрит, как бегает Рекс. Через полчаса Николай загоняет его в клетку. Машка отрывается от окна, поднимает руки вверх и кричит.

- Свобода! Свобода!

   Туман застилает мне глаза. Я не вижу Машку. Вместо неё передо мной стоит сын и, подняв руки вверх, тоже кричит: свобода! свобода! Я увидел солнце. Он кричал это, когда возвратился после реабилитации,  но слова зависли в воздухе и в очередной раз подорвали мою веру в него. У сына свой мир слов, попадая в который, я не понимаю его. А у меня свой мир слов, который не воспринимает он. Слова не только объединяют, но и разъединяют. Подтверждение этому война на Украине. Разделились надолго, если не навсегда. Не выбрали, не нашли слова нужного друг для друга. Рухнуло слово.

   В степи жарче, чем во дворе. Тридцать километров Николай за один мах взял. Я по сторонам не смотрел. Всё голову ломал, как бы уменьшить число вещей, которые нужно  тащить. «Надо будет отсеивать, что это не нужно, это устарело, но убедительно». Изломал голову напрасно.

   Поплутав по улочкам и переулочкам Суровикино, подъехали к дому. Кирпичный, крепкий.  Двор, заросший бурьяном. Разного хлама в достатке. Бывает такое. Хороший, крепкий хозяин. Дом на зависть другим. А подсобное хозяйство, как ураган прошёл над ним, но не это душу бьёт и выворачивает. Васе Попу восемьдесят три года. Жена Шура умерла почти десять лет назад. Вася продал дом, деньги раздал дочкам Нине и  Татьяне. Поселился он у Нины, которая  через несколько лет уехала в Сочи и стала работать горничной в гостинице. Вызвала к себе и сестру Татьяну. Через год Нина написала отцу, что она дом продаёт, и отец должен искать жилье. Подсекли дочки отца. Опрокинули на спину и ногами потоптали. Поступили  по родству, по совести? А что нужно сделать, чтобы небольшие ручейки родной крови слились в одну широкую реку? Лично я вижу, как они растекаются и превращаются в болотца. Два года Вася Поп прожил у Николая, который попытался  сделать складчину: собрать деньги с родственников, чтобы купить ему домик. Да оказалось, что у каждого родственника денег только на свой угол. Сжалилась только одна  сестра Васи и купила флигель, но записала на своё имя. Живи Вася. Переезжай. Переехать то можно, а вдруг и там шатко окажется. Уходи Вася. Николай не бросит его. Да вырождаются такие Николаи. Сестра Васи не, сколько за брата побеспокоилась, сколько за себя. А как же по-другому. Её муж вильнёт и молодуху приведёт. В заначке нужно что-то иметь.

- Жизнь наша, - говорит она, - как дорога в сплошных кочках. Не знаешь, на какой кочке вывалишься и в грязь по самую макушку затопчешься.

   Старается человек предусмотреть всё, чтобы беды избежать, чтобы остеречься и вовремя укрыться от невзгод, тужится заглянуть в своё будущее. Провидцем своей жизни стать. А если судьба? А если всё уже предопределённо?  А если твоя жизнь уже записана в книгу «Судеб»?. Сегодня здоров и молод, и уверен, что завтра выкатится счастье на твою дорожку, а счастье проскользнуло, да не по твоей дорожки, а по твоей дорожке несчастье катится. Встречай дорогого гостя. Один думает, что ветки дерева колышутся и ветер нагоняют. А другой, что ветер  на ветки налетает, от того они и колышутся. Причины.  Бесчисленное количество причин. Они друг друга подпирают. Бесконечность, в которую все заглядывают, а узреть не могут. Не даётся человеку знание будущего.  Кто знал из прошедших войну: русский и украинец, которые вместе гитлеровцев пять лет осаживали, пока не добили, что вспыхнет Украина. Вася Поп говорит, что в страшном сне не снилось такое, чтобы русские и украинцы друг с другом секлись. А вот же загорелось, дымом и гарью пошло. Не только Украину и Россию накрыло, а и Европу подпалило. Трещит мир, перекашивается, словно тетанические плиты схлестнулись и землю ломают. Плиты на миллиметр сдвинулись, а на поверхности земли какое-то море пропало. Человеку за человека бы держаться, а получается, что сильный слабого подминает и бьёт. А битый он на время битый. Окрепчает  и сам начнёт бить. Драться – не ума набираться. У одного жизнь вначале твёрже алмаза бывает, а у другого хрупче стекла. А через время наоборот. Переплетён мир, и всё в нём связано, а как завязку разобрать. Вытеснила Нина отца, а через год беда в её руки прыгнула. Сын наркоманом стал и недолго свет видел. Как понять? Долетела беда Васи, как сказала бы моя тётка-монашка до Бога, и в откат на Нину рухнула. Может так?

           4.        ЗАГАДОЧНАЯ ЦЕРКОВЬ.

   Когда мы подъехали, Вася Поп уже ждал нас. На спине тряпичный рюкзак, два костыля, но одет чисто, аккуратно, выглажено. Опрятность стариков всегда вызывает  уважение.

- Что грузить, Вася, - с ходу я.

- Да есть маленько.

- Это значит сверх головы, - расстроено говорю я.

- Вроде того.

- Накопил за всю жизнь. Не мог поменьше, ну, зачем тебе столько вещей. Давай посмотрим и отберём нужные.

- А что отбирать, - удивлённо спрашивает Вася. - Один диван, рукомойник и два ковра.

- Не понял, - говорю я. -  Это всё или обманываешь?

   Не обманул Вася. Чистую правду сказал. Через полчаса загрузились. У меня в голове бурлит. А как-то в вопрос к Васе не складывается. Наконец, царапнула мысль.

- Вась. Диван, рукомойник и два ковра это всё, что ты за восемьдесят три года нажил?

- Выходит, что так. – Вася моргает подслеповатыми глазами, смотрит на меня, словно хочет спросить: а сколько человеку нужно нажить вещей за жизнь? - Я с вами поеду, а то одному скучно.

   Не стал я больше спрашивать Васю. Проехали по хутору. Дома – завалинки, а церковь каменная над всем возносится. Тем и красив хуторок.

- Ещё до революции построили, - сказал Вася. – Шаток человек. То в церковь ходит и в Бога верит. То, как после революции, её плугами и лемехами загрузил, склад сделал, то потом  всё железо вытащил и иконы поставил. Что после икон придумает? В войну её днём бомбили, одни камни оставались, а ночь пройдёт, глянут, а она стоит и ещё краше. Во, чудеса.

- Не наворачивай того, чего не было, - отмахивается Николай.

- Было, - не отступает Вася. – Жил старик Говорун. Он рассказывал. Разбомбили церковь, а он вечером, когда стемнело, пошёл к ней, залёг в травке и стал смотреть. Видит, как с неба сияние пошло, а в том сиянии облако, а на нём человек. Приземлилось облако, человек вышел, поднял голову вверх, перекрестился, а потом руки  вверх вскинул, и все разбомблённое до осколочка стало в церковь собираться. А после одного случая перестали церковь бомбить. Начали с самолётов пускать бомбы, а они, как на какую-то стену стали натыкаться, отскакивают и по самолётам. Под чистую их смели. С тех пор и не бомбили.

- Сказки. Не верю

- Ты Николай только в свою железную «Ниву» веришь. Поворачивай свою железку и подъедим к церкви. Сам убедишься.

   Вернулись. Обошли вокруг церкви. Действительно церковь, как из мелких каменных осколков собрана. По швам видно, Один осколок притулен к другому.

- Может это шкура какая-нибудь, сверху наброшенная. Это предположение, предположение, - закричал Николай, видя, что Вася готов начать атаку

- Сам ты шкура, - отрубил Вася. – Ты не гляделки на церковь запускай. Ты её душой воспринимай. Вот тогда и поймёшь. И сколько таких, как ты, - вздохнул он.- А о душе неправильно судят.

- Ну, ну, - усмехнулся Николай. – Послушаем твоё объяснение о душе.

- Что слушать. Говорят, что душа бессмертна, а судят о ней, как о мякине. Страдает, мнётся. Разве бессмертное такое слабое, что его подогнуть можно. Неправильно, - сердито закончил он, - Вот моё объяснение. А твоё, Николай?

- Чё прицепился, - обозлился Николай.

- Возле церкви ругаться не стоит, - сказал я. - В церковь многие ходят, Вась?

- В основном старики. Молодь редко заскакивает. А как крестятся молодые. Нужно же душой креститься, а они  пальцы на лоб. Потом на пупок. На правое плечо и на левое. Это у них, как физическое упражнение. Гимнастика, как и у наших верхних. – Вася как-то жалобно вздохнул. - Нет общности в хуторе. А раньше была.  Сейчас развалилась.

- Так, может, её и раньше общности не было, а видимость, - говорю я. -  Или на тонкую нитку держалась.

- Не знаю. А перемены мы быстро схватили.

- Это, как быстро?

- А так, - захохотал Николай. – Растрепали совхоз. Каждый тащил из него по своей силе и интересам. Даже туалеты возле правления разобрали.

   После хохота в машине зависла тишина, но далее, далее с Васи посыпался такой ворох мата, что машина завиляла, словно её кто-то  крепко поддел под «зад». А случилось это потому, что оглушённый Николай, бросив руль, стал лихорадочно прочищать свои уши. Если бы он ещё на пару секунд застрял в своих ушах, от «Нивы» остались бы одни железки, перемешанные с нашими костями.

- Ты что одурел так материться, - заорал Николай, вытягивая «Ниву» на прямую дорогу.

   Честно признаюсь. Такого бойкого, бодрого, складного мата, отточенного, как монолог незаурядного артиста, я не слышал. Это был блеск. Мне показалось, что даже сам Вася удивился.

- Такой талант, - придя в себя, как бы с сожалением сказал Николай, - и в хуторе пропадает. Тебя бы на столичную сцену бросить для выступления.

- И выступил бы, да какой хрен меня туда пустит. Они на готовенькое пришли и уселись. А попробовали бы с моё. Я строил. Ведь хорошо начинали и говорили: общий дом, так его достраивать нужно было. Нет, - он махнул рукой. – На войне русский мужик надёжен. А в мирной жизни дай ему свободу разхлестнётся. Его в узде держать нужно, чтоб он со стороны в сторону не кидался. А когда ровно пойдёт, тогда и узду можно снять. Для этого крепкая власть нужна.

- Но, но, но, ты о власти ни гу, гу,  - Николай даже скривился в лице, я не понял, почему, но потом дорогой доехало, таких разговоров о власти, которые вёл Вася с Николаем, я ещё не слышал.

           5. ДИСКУССИЯ О ВЛАСТИ.

   Поехали в Обливскую.  Дорогой я стал рассматривать, что по сторонам. Степь. Такая же, где и я родился. Пустая, одинокая и бескрайняя. Не вспахана, не натружена. Человеческим трудом не обласкана. Смотрит выморенными глазами. А по бокам дороги хуторки. Хатки-заваленки, как и на хуторе Васи, заборы повалены. Всё, как заброшенно. А земли пустой  сколько. Взглядом не обхватишь.

- Степь, балки, бугорки. Да я тут всё знаю. Родина, - заливается Николай. – А твою Родину Луганщину, Валерка, мочат. Порядок там наводит нужно.

- Бугорки, балки, степь, да плевать мне на них, - огрызаюсь я. – Это они для тебя Родина. Порядок наводить. Что мне хватать автомат и бежать на Луганщину. Чью – то сторону принимать. На Луганщине тоже степи, бугорки, балки, но не они Родина для меня. Для меня Родиной стала внучка Анюта. Мне её тащить нужно. Она никому не нужна кроме меня, да жены. А я побегу стрелять. Ну, нет. Там денежных патриотов много. Как деньги заканчиваются, так и патриотизм концы отдаёт.

- Родина там, - тихо говорит Вася, - где справедливость. У нас сейчас нет справедливости. Её восстанавливать нужно.  Прежде, чем с чужим горем разбираться, разберись вначале со своим. Своё хозяйство вначале подними, чтоб люд хорошо жил. А у нас. Своё подождёт, потерпит.

   Прав или не прав Вася. Для меня он прав. Николай молчит.  Я опять смотрю по сторонам. А потом говорю Васе, что вижу: земли много, пустует.  Я говорю, не догадываясь о последствиях. Он молчит, пока я не толкаю его в бок.

- Спишь что ли?

- Да нет. Я вот думаю, что много богатства дадено русскому человеку, а он поднять его не может.  Власть...

- Да ты погоди, погоди о власти. Ты это о богатстве дави, - наседает Николай.

- Мне сон ночью приснился, - отвечает Вася. - Еду я и со мной много, много мужиков. Едим мы в железном тюремном вагоне с решётками за богатством. Место, где находится богатство, знает один мужик. Главный он. Вот он  и говорит нам: ребята, разделим богатство и разбежимся по домам.

- Да как же вы найдёте богатство и разбежитесь, если вы в тюремном вагоне? – припаривает Николай.

- Я проснулся и тоже так подумал.  Много богатства дадено русскому мужику, - повторяется Вася, - а он его поднять не может, потому что власть...

- Так, - Николай зло сплюнул через окошко. – Начинается. Василий не загружайся в себя. Не забывай, что мы едем в машине, что я веду машину.  Что не на порожках  сидим мы с тобой  и мирно беседуем, а в опасном пространстве движемся. Понял?

   Вася не успел ответить. Николай тормознул возле родника, примостившегося под палёным бугром. Зелёная будочка, слив, сделанный из бетона, пластмассовый стаканчик.

- Хорошо и умно поставили родник, - сказал Николай. – От федеральной трассы по степи к нему двадцать пять километров и от хутора Васи тоже двадцать пять. Как раз в середине. Умно мужики сделали. Умный русский мужик.

- Да, - поддакивая и я, - русский мужик умён. В середине поставил, чтоб никому обидно не было.

   Осечка. Да ещё какая. То ли жара мозги выела и мысли затупила, то ли привычка не думать, а на язык одни слова накручивать.

- Так что же здесь умного, -  Вася с недоумением смотрит на меня и Николая.- В другом месте его не поставишь, потому что там нет его. Поставили там, где он есть. Он же не цистерна с водой, которую можно перетаскивать с места на место.

   Прижёг Вася меня и Николая. Тут и так дышать нечем, а он ещё больше духоты подбросил.

- Ты это, - взметнулся Николай. – Понял. Это ни гу, гу. Это тебе не власть, а родник.

   При чём здесь власть, которую Николай приплёл к роднику. Это бывает, когда вырываются отзвуки прошлого, а  до настоящего тогда нет никакого дела.

 - Понял, - сглотнул Вася слова Николая и вперёд. -  Так вот. Разбивает русский мужик свою землю на клочки. Выжал с клочка и забросил, а иное  иногда и не трогает. Живём! Вот когда степная горсть останется, горсть леса, горсть воды... тогда и заживём. Кто-то, как бы пытает русского мужика. Дал я тебе в волю и земли, и леса, и воды... Справишься? А если не справишься, отниму всё и горсточку оставлю.

- Так, - не выдерживает Николай. – И кто это дал русскому мужику? Только чётко, ясно и доходчиво. Предупреждаю, что мы едем на машине, и машину веду я. Дорога узкая. Фур до хрена. Нервы у меня стёсаны. Так кто же дал вволю земли, леса, воды русскому мужику. И кто пытает его? И кто отберёт, если он не справится?

- А дал всё это богатство тот, кто власть имеет давать, - спокойно отвечает Вася. – Вот у тебя власти нет, - он с насмешкой разводит руками, - и ты дать ничего не можешь.

- Понятно, - огрызается Николай. – Я ничего не могу. Оставим пока мою индивидуальность. А нынешнюю верхнюю власть кто нам дал?

- Да я же тебе уже тысячу раз говорил. Всякую власть, - медленно с растяжкой говорит Вася, -  даёт тот, кто сам власть имеет. Если ничего не имеешь, то ничего и не дашь.

- Ладно. Мы к этому ещё вернёмся. Ты говоришь, что я не имею власти. Так я же выбирал нынешнюю власть. Значит, имею власть.

- Ты не имел бы никакой власти, если б тебе её не дали, - отбивает Вася.

- Так. Допустим, - нагревается Николай, вот, вот забурлит и Васю точно, как кипятком обварит.- Власть выбирать мне дала та власть, которая наверху имеет власть. А та власть, которая наверху, откуда она. Кто ей дал власть?

- Ты что глухой. Власть даёт та власть, которая имеет власть. Если власть не имеет власти, то, что она может дать?

- Мать твою, - заорал Николай. – Сколько я с тобой не говорю об этом, ты одно и то же прёшь. Не понимаю. Ты по-человечески скажи. Я выбираю власть. Это понятно. Выходит, что я имею власть выбирать.

- Ты чехли, - бросает Вася.

- Что чехлить, - взвивается Николай, - нормальное слово можешь сказать.

- Расчехляй свои мозги и думай. Ты бы не имел власти, если б тебе её не дали? Это понимаешь!

- Понимаю. А власть выбирать мне дала верхняя власть.

- Нет. Власть тебе и власть для верхней власти дал тот, кто имеет власть?

- Ради Бога, - взмолился Николай. – Скажи мне просто. Я властен или безвластен.

- Ты был временно властен, когда бумажку для голосования бросал. А сейчас ты безвластен. Ты даже  бумажку, которую тогда бросил, назад вернуть не можешь, потому что у тебя взяли обратно власть. Я ходил. Хотел свою бумажку забрать.

- И, - напряжённо протянул Николай. – Что тебе сказали?

- То, что и ты. Не понимаем, - передразнил Вася Николая. – Ещё что-то сказали мне, да я не услышал.

- Свободным вышел, а жаль, – бросает Николай. – Раньше такого не было.

   Николай о свободе судит по тестю, которого после войны закатали в какую – то Тмутаракань, а освободили за год до смерти.

-Я ещё сказал им, что нужно улучшить бумажку, - продолжает Вася. - Вписать графу: выбираю временно, на год, а потом посмотрю: стоит ли тебя дальше выбирать.

- И, - снова протянул Николай, а как тут не протянешь, я бы тоже протянул, - что тебе сказали?

- Да то, что и ты. Не понимаем, - Вася снова передразнил Николая. – После ещё что-то долго говорили мне. Да я опять пропустил. Не запомнил.

- Так. Это я засёк, но ты перед этим говорил, что у меня взяли обратно власть. А кто взял?

-Тот, кто имеет власть отобрать власть, - чётко ответил Вася.

   Крепко усадился Вася на свои слова, Николай его никак согнать не может

- Да кто же он, мать твою, - машина пошла юзом и воткнулась в кучу строительного песка. -  Ты скажи мне конкретно, кто это такой, что имеет власть давать власть, кто имеет власть отбирать власть. Ты покажи мне его. Если не можешь показать, то хоть шепни на ушко.

- Фамилию, имя, отчество. Что ли. Власть....

- Всё, - Николай выскочил из машины. – Дальше я не шофёр. Валерка садись за баранку. Иначе я настроение не одной фуре испорчу и вам тоже.

- С тобой Николай говорить невозможно, - пыхтит Вася. – Если что не понимаешь, то или за дрючок хватаешься или из машины выскакиваешь. Я два года жил с ним. Сколько натерпелся. Больше, чем за всю жизнь.

- Это ты натерпелся? Да за эти два года у меня от твоих объяснений о власти мозги винтом закрутились. Не мысли, а одни шурупы остались. Ты их то вкручивал, то выкручивал. Власть и человеку, и верхам, и зверю, и даже паршивому червяку даёт тот, кто имеет власть. Ладно. Я согласен, что это так, но покажи ты мне его или назови, или....  Ну, не знаю, что, или. Ради Бога, - Николай обращается ко мне. – Не говори с ним больше на эту тему.

- Да я, вроде, и не говорил.

- Но вдруг захочешь поговорить. Потерпи, пока доедем, - умоляюще говорит Николай. - Иначе я пешком пойду, а вы езжайте. Только я думаю, что через пять минут ты тоже пешком пойдёшь.  Тогда подожди меня.

- Да ты послушай, Николай, - Вася высунул голову под лёгкий ветерок. – Вот ты выскочил из машины.

- Ну, выскочил. С тобой невозможно ехать. Нужно уши свинцом залить и рот на заклёпки поставить, чтоб нельзя было отодрать.

- Выскочил. И думаешь, что у тебя есть сила, чтобы выскочить.

- А как же без неё? – Николай тупо посмотрел на Васю. – Конечно, есть. Без неё я бы хрен выскочил.

- Ни хрена у тебя её нет, - припечатал Вася. -  Это тебе дали силу. Это солнце тебя двигает, а погаснет солнце, так ты не то, что двигаться не будешь, а тебя вообще не будет и кучи песка не будет, возле которой ты стоишь.

    Коротко и ясно. Николай, наверное, так  и простоял  бы столбом возле песочной кучи, если б Вася не сжалился и не сказал, что он  больше не скажет ни слова.

- Не врёшь?

- Сто процентов, потому что мне дали  власть молчать.

   Дальнейшие события я не комментирую. Достаточно напрячь воображение, чтобы понять, что произошло с Николаем.   

            6.   ЖИТЬ БУДЕМ.

   Доехали мы благополучно. Вечером сели за стол под яблоней. А вечер. Какой вечер после жары, когда солнце выпалило тебя и иссушило? Прохлада. Она как глоток свежей воды, которая льётся из чистого родника. Я засекаю наступление вечера по движению Солнца. Оно закатывается медленно. Вначале оно, как бы зависает над ветками высокой дикой груши, а потом врывается в их середину. Мне оно кажется, как сердце среди ветвей. Бьёт светом, а лучи бегут по ветвям, как кровь по жилам.  А небо. Какое небо над степью. Уставшее за день оно молодеет от прохлады и тянется гладью, насколько хватает взгляда. Когда долго всматриваешься в него, то кажется, что оно начинает колыхаться, словно море, на которое быстроногий ветерок нагоняет недолговечные волны. Прислушаешься. Ни один звук не падает с него. Вначале оно закрывается теменью, но потом  светлеет, когда на нём просекаются звёзды. Они вырываются из темени. И вот засветилось, засверкало, полыхнуло... И застыл ты перед вечностью. А ведь нет  людей и среди людей, нет лесов и в лесах,  нет воды и в воде, нет земли и в земле ничего вечного, всё смертное, всё имеет своё срок жизни, а вечность существует.  Как тут не вздохнёшь. Как не загрустишь. Как тут не скажешь «Господи». Не пустое это слово, а словотворящее. А словотворящее может изменить жизнь и судьбу не только человека, но жизнь и судьбу нации, государства.

   Я не сомневаюсь, что у каждого человека  протопана дорожка в бесконечности и вечности. Только имеет ли она свой конец? Или нет её конца, и человек меняется в своих образах, и нет им числа? А, может быть, идёт человек по кругу, бесконечно повторяя себя. Спросил я как-то Васю  об этом, но у него в этой области  оказался свой мир слов, в который не вписываются мои слова. А его мир слов не вписывается в мир моих слов, но ведь не разошлись мы с ним, не отскочили другу от друга, а встречаемся каждый раз, когда я приезжаю в Обливскую, потому что есть такое слово, которое связывает и его, и меня.

   Когда мы уселись за стол, Анюта и Машка притащили нам своё угощение. С десяток опавших яблок.

- Яблоки – нехорошая примета, - сказал Николай. – Ну да хрен с ней. С приметой. О чём будем говорить, - спросил он, махнув  первый стопарь. – Вообще мне интересно расшифровать твою мысль Вася. Вот эту. Власть даёт тот, кто имеет власть, и власть отбирает тот, кто имеет власть отобрать. Кто это такой? Что за личность?

- Власть, - начал Вася.

- Не понимаю, не понимаю, - заорал Николай.

   А так было тихо. Вечерняя прохлада и звёздное небо. Жить будем.